Online

Христианская философия и евангельские церкви в России

Христианская философия и евангельские церкви в России

На первый взгляд может показаться, что «христианская философия» и «евангельские церкви» — из совершенно разных логических рядов и не сопоставимы, а тем более в России, известной своим консерватизмом и неприятием высокой интеллектуальной традиции западного христианства. Действительно, тема, в которой такие слова стоят рядом, сложна уже этим фактом странного соседства. Но если пойти дальше, то словосочетание «христианская философия» также содержит в себе динамические противоречия, распутывание которых облегчит понимание более конкретных вопросов, связанных с евангельскими церквами и российской действительностью. И последняя очевидная сложность названия связана с «евангельскими церквами в России». Сложность положения «евангельских церквей» в названии и реальной жизни очевидна тем более, чем Россия становится (на самом деле так не было никогда!) исключительно православной, моноконфессиональной. В отличие от обыденного сознания, сознания массового (для которого быть «русским значит быть православным»), философия подвергает сомнению подобные очевидности. Можно сказать и по-другому: евангельские церкви в России могут быть в названии и жизни рядом с христианской философией, а во многом и благодаря этому феномену. Далее в простых и кратких тезисах отмечу лишь некоторые актуальные и полезные аспекты христианской философии для евангельских церквей в России.
Полнота церковной жизни отображается в социокультурной реальности и выражается во всем богатстве «человеческих» форм. Классическое сопоставление церкви и секты как разных типов религиозной организации, данное Эрнстом Трельчем , остается методологически приемлемым и сегодня. Церковь утверждает себя в общественной жизни, предлагает свои социальные и мировоззренческие ориентиры. На вызов философии атеистической церковь отвечает не цитатой из Евангелия (как магическим заклинанием или эзотерическим «сокровением»), но философией христианской, из Евангелия выводимой и логически непротиворечивой.
Церковь рефлексирующая, задающаяся вопросом о собственной позиции и ее выражении, обращается к опыту философии, ее методам и языку. Христианская философия – осмысление и выражение христианской веры на языке науки и культуры.
Именно в христианской философии дозволяется максимум творческой свободы, рациональное осмысление доктрин веры, критический взгляд на собственную идентичность. Христианская философия – своего рода школа рефлексирования, практика задавания вопросов, в которых предметы осмысляются на границе внутреннего опыта и внешнего мира. Философия позволяет эксплицировать внутренние вопросы церкви для внешнего мира, говорить на общезначимом языке. Уроки христианской философии — уроки перевода Евангелия, «специального откровения», на язык секулярной мысли, при котором суть не теряется, напротив, становится яснее.
Христианская философия делает доступным для пытливого сознания «совопросника века сего» духовное богатство христианства. Но не маловажно и то, что эта же мысль переводит, прочитывает, анализирует все богатство человеческой культуры для христианства, через призму его догматов. Коль несомненно то, что вся истина от Бога, несомненно и то, что вся эта многообразная и разделенная истина достойна внимания и изучения.
Христианская философия предполагает не только многообразие идей, но и свободное пространство людей, объединенных презумпциями веры, рациональности, культуры, творчества. Это идейная основа для формирования христианской интеллигенции, этосом которой выступает христианский гуманизм. Церковь всегда будет акцентировать теоцентризм (Христоцентризм), секулярный мир – антропоцентризм, роль же христианской интеллигенции состоит в осмыслении Бога и человека в их связи, в интерпретировании и практической реализации догмата Воплощения, Богочеловечества.
Христианская интеллигенция может стать каналом влияния на общественное сознание, той социальной средой, в которой богословие и философия сближаются и отливаются в социально востребованные культурные формы.
Культура выступает альтернативой власти. Структуры последней «герменевтика подозрения» усматривает и в христианстве, его истории, миссиологии, богословии. Крещение народов в христианство огнем и мечом оказалось несостоятельным на уровне практики (не говоря уже об этике), сознание общества противилось навязанной сверху вере. В условиях реального мировоззренческого плюрализма, когда ни одна из религий и конфессий не должна претендовать на монопольные и привилегированный статус, диалог становится главной формой свидетельства, а христианская философия – методикой и теорией аргументации в таком диалоге. Евангельские церкви не обладают финансовым и политическим ресурсом, но могут оказывать интеллектуальное и духовное влияние. По словам первых апостолов, христиане не собираются конкурировать с миром в грубой силе власти и денег, поскольку обладают другой силой, преображающей человека, исцеляющей, восстанавливающей личность: «Серебра и золота нет у меня, а что имею, то даю тебе» (Деян. 3:6). Политическая и экономическая слабость должна оставаться невосполнимой, потому что это позволяет сфокусироваться на главном для христиан – слове, учении.
Этический универсализм, вселенский характер христианства может быть направляющим ценностным и этическим ориентиром глобализации, важным фактором диалога (а не столкновения) цивилизаций. Согласно опросам Института общественного мнения Франции (IFOP), 48% европейцев считают, что именно христианские ценности играют ключевую роль в развитии диалога между различными культурами и религиями . Европейцы перестали внимать притязаниям церкви на несомненный авторитет, но сохраняют лояльность христианским мировоззренческим принципам, да и христианскому этосу добрососедства, без которого плюралистическая Европа перестанет существовать как культурно-исторический тип. Этот опыт ценен и для России, многообразие которой может быть обогащающим или же конфликтным.
Универсализм христианства предполагает как богословское (для церкви), так и философское (для внешнего мира) обоснование. Согласно папе Бенедикту XVI, успех последнего является условием выполнения Великого поручения и был предопределен изначально исторической встречей двух путей Богоискания: «Мы должны распознать перст судьбы – встреча библейской веры с греческой философией была действительно провиденциальной» .
В первые века церковной истории христианская философия помогла богословию сформулировать фундаментальные положения вероучения и отстоять их в открытых дискуссиях. Очевидно, что сегодня усиливается спрос на синтез подобного рода.
В христианской философии достигается синтез веры и разума, веры познающей и разума верующего. Здесь становится очевидной возможность другого разума, не автаркического, не гордого, а служащего и любящего, способного оторваться от себя и стать выше.
Евангельские церкви, пройдя долгий путь внутренней эволюции и борьбы за право на жизнь в российском обществе, в случае сознательного отказа от инкультурации, социализации, консолидации христианской интеллигенции в своей среде оказываются перед угрозой маргинализации и отчуждения. Развитие христианской философии может стать способом активизации интеллектуальных сил евангельских церквей; важным знаком, потенциалом, началом выстраивания социокультурной идентичности; заявкой на свое место, его оформление, закрепление на общей культурной и религиозной карте России.

Христианство в миру? И только в миру

Христианство в миру? И только в миру


Христиан в мире уважают тем больше, чем они «духовнее» и «историчнее». Христианство? Вот вам монастырь, если ищете духовность. Вот вам музей, если интересуетесь историей. «Духовных» и «историчных» христиан даже любят любовью патриотов — вместе с Родиной, ее монастырями и музеями. Особенно если христиане никому не мешают, тихо «отправляют» свои обряды и свое присутствие не обнаруживают. С таким христианством готовы смириться и атеисты, и мусульмане. Под христианство могут выделить даже отдельную тему в курсе истории религий. Пусть все знают, как мы богаты духовно, пусть вспоминают столпников и страстотерпцев, пусть любуются золотыми маковками святых церквей. А еще можем статистику привести – сколько разных конфессий, выбирай на любой вкус. Только вот далеко все это как-то от обычной жизни, параллельно проходит, не касается, не цепляет. Иногда кажется даже так: все наши святые угодники, все анахореты и митрополиты, все храмы и подворья существуют для того, чтобы прикрывать нашу безбожную жизнь. Мы живем, как хотим, а они работают за нас перед Богом, отмаливают грехи, заступаются. При пущей святости нашей церкви обычным людям позволяется тем больше грехов. Потребитель священнику прямо заявить может: я вам деньги даю, жертвую, содержу вас, чтобы вы мои проблемы решали. А то, что проблемы будут, можем не сомневаться. Значит, будут и деньги, чтобы эти проблемы замолить, откупиться от суда Божьего. Всё удобно, все довольны.
Официальное христианство стало частью мира, даже столпом, который поддерживает безбожный порядок. Что действительно беспокоит мир, это активное христианство, христианство живое, обличающее, которое проникает всюду, сверяет все с Евангелием, преобразует все сферы жизни.
Общество потребления производит не только продукты потребления, но и людей-потребителей, которые продукты потребления потребляют. Их отличают пассивность, некритичность, безответственность, управляемость. Большинство людей, если у них есть выбор, живут так: «делаю, что хочу», «не напрягайте», «не грузите». Каждому свое. Попу — веровать, святому — молиться, потребителю — потреблять.
Среди многочисленных ролей, специализаций, хобби христианство не должно отказываться от своего универсализма. Живая, личная, активная вера в Христа нужна каждому человеку.
Если наша страна христианская, если 80% населения декларирует свою принадлежность к православной христианской вере, то почему мы вымираем? Какая связь между нашей верой и нашей жизнью? Если все так плохо в нашей жизни, не пора ли задаться вопросом о вере, которая руководит нами и организует нашу жизнь? Очевидно, что с нашей верой, с нашим христианством что-то не так.
Запись в приходской книге о крещении ничего не гарантирует. В отличие от грехов и вирусов, вера священника не передается.
Так уж сложилось, что в христианстве есть профессионалы и любители. Первые верят так, что эта вера разделяет их с обществом, носят специальные наряды, имеют звучные титулы и ведут специфический образ жизни. Вторые тоже верят, но при своей вере живут как обычные люди в обычном же мире, среди тех, кто не верит или верит иначе. Как бы нехотя, церкви признают, что можно быть и профессионалом в миру. Некоторые церкви используют понятие «монах в миру», характеризующее тех, кто свой обет свершает в обществе, не уходя от людей. И все же это как-то слишком сложно, гораздо проще, бесхитростнее, удалиться от дел суетных, скрыться от навязчивых искушений и полностью посвятить себя вещам духовным.
Это в природе человека – искать однозначности: грешить на полную или в монахи уйти. А еще лучше так: сначала отгулять с размахом, на все сто, а после удариться в религию. Причем сначала и после могут приключаться чуть ли не ежедневно. Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься.
И вот среди грехов и совести мучений посещают приятные мысли: ничего, скоро все это оставлю и уйду в религию с головой, замолю грехи, Боженька простит. Нравится мне все это, по себе эти чувства знаю.
Но вот что мне кажется, вот что подозреваю: эта логика далека от евангельской, да и человеческой честности, правды мало тут. «Жизнь с избытком», которую предлагал Христос Своим последователям, означала полноценность, гармонию всех измерений. Монастырский устав тут не причем, его еще и в помине не было. И апостольство не для каждого.
Что делать, чего требует от нас Бог, вера в Него? Иоанн Креститель говорил чиновникам и солдатам: выполняйте службу достойно, не обижайте людей. А Христос и того проще: «Иди к себе домой, расскажи, что сделал с тобой Бог. Почувствовал, что такое настоящая жизнь? Иди же дальше этим путем и не греши больше». От Евангелия веет не только революцией (это там тоже есть), но и покоем, когда каждый может оставаться на своем месте и при этом быть учеником Христа.
Недавно в Тамбове мои друзья из баптистской церкви провели социологическое исследование, выясняющее отношение студентов государственных и частных вузов к христианской музыке. Как оказалось, молодежь к христианской и духовной относит только классические, консервативные мелодии и напевы. Тут бы порадоваться за наши традиционные церкви с их хорами и общим пением на «советский», привычный лад. Но вот незадача: студенты эту музыку духовной признают, а слушать не хотят, в повседневной жизни слушают другую, современную музыку. Да и сами христиане-традиционалисты поют прохановские песни раз в неделю, а в домах и машинах включают FM-радио или крутят шлягерные CD.
Оказывается, что однозначности, крайности в вопросах христианства и духовности приводят к расколу мира надвое, к раздвоенности сознания. Правильно жить «вот так», но все время жить «как надо» нет сил, да и просто скучно. Посему день воскресный или часы богослужения живем «как надо», а остальные дни – «как можется» и «как хочется».
Христос не довольствуется несколькими часами церковной службы, которые уделяют ему «христиане воскресного дня». Жизнь с избытком, обещанная Им, охватывает всю жизнь человека, но не как тоталитарная система контроля, а как радостное чувство Его присутствия и соучастия во всем, что бы человек не делал.
Замыкаясь в церковных стенах, христианство изменяет своему призванию. Христианство – в миру. Там определяет его место сам Христос. «Как Ты послал Меня в мир, [так] и Я послал их в мир» (Иоан.17:18). Русские христиане-эмигранты в Париже говорили о себе: «Мы не в изгнании, мы в послании». То же самое должен чувствовать христианин в любой стране и в любую эпоху.
Влиятельное христианство заботится не столько о сохранности святых традиций, сколько о деятельном участии в судьбах мира, сознательно идет на риски, связанные с этим внешним служением. Назовите тех христиан, которые больше всего известны и значимы в мире. Среди них не будет богословов или кардиналов. Люди вспомнят о Франциске Ассизском, матери Терезе, Мартине Лютере Кинге. Согласно опросам общественного мнения, в начале девяностых годов прошлого века практикующий «христианин в миру», ученый Сергей Аверинцев был авторитетнее патриарха Алексия II. Это хороший повод задуматься, кто и чему служит. О большинстве христиан в лучшем случае скажут как о «христианских деятелях», а не «общественных» или «народных»; как об иерархах и богословах церкви, а не учителях и отцах нации.
В нашем полирелигиозном мире христианству отвели отдельную нишу и хотели бы там навсегда замуровать, чтобы как в лаврах можно было бы лишь сквозь стекло разглядеть святые мощи и реликвии. Христианству отвели место в храмах и других культовых сооружениях. Христианству отвели также свое время, что в остальные дни никто и ничто не мешало жить в свое удовольствие. Такое положение дел вполне устраивает многих христиан, но только не Христа. Мы помним чудо Пасхи, что Христу было тесно в гробнице, Он покинул отведенную нишу, чтобы быть с людьми во все дни до скончания века.
Христианство это не формальность, не культурная память, не фамилия, непонятно как приклеившаяся. Христианство также не хобби, которое можно скрыть. Это не бирка на груди, которую можно снять.
Христианство не описывается запретами. Не курит, не пьет, не ругается, налево не ходит (раньше бы еще сказали, что и телевизор не смотрит) – далеко не главные характеристики христианина. Из детства помню, как служители церкви обсуждали одного «отступившего» проповедника, в грех которому вменялась игра в домино с «неверными». Сегодня я бы только руку пожал за то, что этот человек умел ценить удовольствие от игры и не чурался общения с людьми.
Когда я увлекся экзистенциальной философией и переживал, как это соотносится с моей верой, мне в руки попалась книжка Карла Генри «Христианин среди философов». Слово среди утвердило меня в моем призвании. Я перестал мысли оппозициями, искать и создавать конфликты. Бог стал открываться среди людей, в гуще жизни.
Что значит быть «христианином в миру», среди людей, в обществе? Что выделяет меня из массы других? Что дает мне чувство принадлежности к иному царству, иной семье? Это исповедание своей веры в Иисуса всегда и везде. Это мужество быть собой. Это верность своему призванию, не смотря на ошибки и падения. Это господство Иисуса Христа во всех сферах жизни. Это духовный стержень, новая жизнь внутри. Это нонконформизм, принципиальность, убежденность. Это серьезность и глубина веры, мыслей и чувств. Это целостное мировоззрение, без болезненной раздвоенности, при которой мир религии и мир общества противостоят и конфликтуют. Это радость творчества, соучастия в Божьем преображении мира.
Жизнь Христова с избытком изливается в мир. Весь мир становится домом для жизни, полем для труда. Христианство не только индивидуально, но и социально, даже космично по своему масштабу. Оно основано не для того, чтобы стать одной религий из многих, но чтобы стать всем во всём.

Катынь. Продолжение следует…

Катынь. Продолжение следует…


Поляки молились, когда советские особисты стреляли им в затылок недрогнувшей рукой. После «Катыни» Анджея Вайды хочется молиться. Хочется просить прощения за грехи наших отцов, за грехи страны, в которой все это было. Хочется благодарить Бога за то, что есть свободная Польша, одна из самых богобоязненных наций. Хочется молить Бога о мужестве быть верным своим принципам и идти за них до конца.
Поляки построили свое государство, отвоевали свою свободу. А что делать нам, на земле которых это случилось? В какую провинцию, глухомань бежать, где скрыться от портретов Сталина, развешанных по Москве в наши дни, от духа ненависти, от злого безумия?
Поляки пострадали от чужих. Мы же – от своих. Страшно, когда твою землю захватили оккупанты и уничтожают все доброе, святое, жизнь народа и культуры. А что делать, когда свои же люди превращают свою же страну в оккупационный режим, когда стукачи и палачи живут в соседних квартирах?
Ужасно, когда убийство поставлено на поток, когда уничтожается цвет нации, ее будущее. Ужасно совершенное преступление, его масштабы. Но еще ужаснее, когда у современных потомком этих убийц ничего внутри не отзывается на открытую ныне правду. Можно жить в Смоленске и ничего не знать о страшных тайнах Катыни. Ужаснее всего историческое беспамятство и отсутствие совести народа, в истории которого была (и остается) Катынь.
Ужаснее самого преступление – тьма в сердце преступника, нераскаянность, ожесточенность.
Хорошо выразил сострадательную «русскую душу» Александр Проханов (да, внук легендарного лидера евангельского движения в России Ивана Проханова!), «За Катынь даже извиняться не следует».
Гниет, умирает Россия. Не потому ли, что мощи антихристовы с почетом лежат на Красной площади? Это страшный символ времени, которое никак не закончится. А точнее безвременья, смерти. Вся страна полна братских могил, вся страна сплошная Катынь.
Где-то лежит и мой прадед, расстрелянный за веру в Христа в 1937 г. В то время как лик его убийцы парит над столицей и славится в народе. Беда, беда народу русскому. Не закончилось все, продолжение следует. Помилуй, Господи

Что я могу сказать о Боге, и как я это делаю

Что я могу сказать о Боге, и как я это делаю


Активная миссионерская деятельность – одна из главных характерных особенностей евангельских церквей. В своем личном опыте я следовал максимам «каждый баптист — миссионер» и «ни дня без благовестия людям». Недавно же я задумался не о том, как надо, а о том, как я живу. Я постарался воспроизвести свою позицию, выразить ее в нескольких тезисах.

1. Евангелие уже проповедано до края земли, поэтому миссионерство связано с освоением новых земель, но с реконкистой, новой христианизацией Европы, а также свидетельством в странах нехристианского большинства. И Евангелие не должно быть новым учением, скорее возвращением к забытому, подлинному, глубинному. Христианин должен пойти вместе с современниками в их духовных странствиях, направлять их в поисках, чтобы вернуться к Единому Богу, сотворившему весь мир и умершему за всех, включая мусульман и атеистов. В глобальном мире Евангелие должно быть раскрыто как общечеловеческое.
2. Прежде, чем стать другом, нужно научиться добрососедству. Надо строить мосты с людьми, отношения с ближайшим окружением, чтобы быть рядом и в состоянии готовности на случай нужды.
3. Не спеши, быть первым нужно не всегда. Нужно быть готовым к ответу, но все же дождаться, пока вопрос будет задан.
4. Наш христианский монолог унижает человека. В диалоге же восстанавливается личность. Бог не только говорит человеку, но говорит с человеком. Богу интересно слышать человека. Благая весть в привычных формулировках «не работает» без попытки понять людей, без внимания к личности, без уважения к каждому человеку. Дай человеку высказаться. Это нужно не только ему, но и нам. Нельзя говорить о Боге, не слушая человека.
5. Не всем интересно христианство, что значит быть христианином. Но все интересен человек, что значит быть человеком. Отсюда и нужно идти. Задаться вопросом о подлинном образе человека и далее сказать о том, что Бог восстанавливает этот образ.
6. Быть христианином и быть человеком не всегда одно и то же. Многие христиане усердно стараются не грешить перед Богом, но грешат против естественных человеческих принципов. Обращенность к Богу для них соседствует с забвением человека. Но как люди могут увидеть в тебе христианина, если не увидят прежде человека? Стань человеком, а потом люди вглядятся в тебя и увидят там образ Божий, в глубине настоящего человека можно встретиться с Богом.
7. Евангелие неотделимо от человеческих форм, в которых выражается. Нет «благовестия» наряду с христианской культурой, социальным служением или христианским просвещением. Нет «благовестия и…» есть «благовестие в…», «благовестие через…». Благая весть «говорит» посредством понятных и узнаваемых форм. Величайшим вызовом и вместе с тем интересной творческой задачей является выражение Евангелия, преломление евангельских истин и ценностей в социокультурных формах.
8. Бог говорит на языке людей. Божье Откровение открыто и обращено к внешнему миру, актуально для каждого поколения людей. В то же время Церковь, толкующая Откровение, использует свой внутренний язык, архаичный и эзотеричный. Многим «официальным представителям» нравится роль шифровщиков, хранящих тайные знания. Между тем катастрофически не хватает переводчиков, которые делали бы понятным для мира язык священных текстов и церковного служения, соединили бы мир Библии и мир современности.
9. Переводить, помимо всего прочего, означает находить в чужом языке аналоги для передачи смысла своих слов. Многие библейские понятия и христианские догматы можно пояснить через истории и образы человеческой культуры. Распространенный прием церковных проповедников – толковать один текст Библии через другой, находить параллельные места, согласовывать Ветхий и Новый заветы. Все это интересно для «своих». Мирскому же человеку интересно другое – как слова Библии отзываются в его памяти, в известных ему образах, какие ассоциации вызывают, какими жизненные примерами иллюстрируются.
10. Большинство христиан живут внутри своего искусственного мира, на «малой земле», в субкультуре. В лучшем случае они соглашаются, что надо время от времени «идти к людям». На самом деле к людям не надо ходить, с ними нужно жить. Помимо готовности к подвигам, свойственной крестоносцу; помимо возвышенных чувств миссионера, приехавшего на время из прекрасной страны к диким аборигенам; нужно открыть в себе спокойную уверенность человека, живущего здесь – «своего», местного, друга, отца, земляка, гражданина, «благочинного этого округа»… Этот мир создан Богом, я у себя дома. Когда Христос вернется, Он преобразит это земной дом, обновит его. Пока же я Его посланник, Его полномочный представитель, а не партизан или бунтарь, а тем более не прохожий и не турист.

Реформация неизбежна… Юрий Щербанюк беседует с Михаилом Черенковым

Михаил, судя по вашим книгам, статьям и интернет-публикациям, вы много пишите о жизни церкви и ее влиянии на общество. Какую бы вы дали сегодня оценку протестантской церкви в Украине, её влиянию на общество?

Если говорить о протестантизме в целом, то можно сказать, что протестантизм ищет себя по отношению к обществу. Церкви, которые являются традиционными для Украины, которые пережили преследования, жили в катакомбной, пещерной реальности. Когда пришла религиозная свобода в эпоху перестройки, они начали медленно разворачиваться лицом к обществу, но отношение это было скорее миссионерское, чем социальное: вот есть новое поле, которое мы можем осваивать, что раньше нам запрещали, теперь можно, давайте пойдем, будем говорить. Это были дни массовых евангелизаций, на лестничной площадке, в кинотеатрах, в дворцах культуры, на стадионах проводилась активная миссионерская работа. Потом начали думать о большем: хорошо, мы пришли на время и ушли. А как бы постоянно присутствовать, может быть, с помощью учебных заведений, издательств, миссий, создать такие очаги влияния в обществе, т.е. за стенами церкви, но от её имени, что бы были постоянные представители в обществе, к которым можно было бы обратиться, например, реабилитационные центры, центры консультирования, какие-то молодёжные клубы, спортивные кружки… Возникла целая сеть таких организаций, т.е. церковь понимала, что нужно социализироваться – стать постоянным членом общества, занять своё место в обществе, что нельзя постоянно оставаться на обочине, скажем так, на окраине общественной жизни. Не все церкви выбрали такой путь, и даже те, кто выбрал, много ошибок сделали, мне кажется. Может быть, слишком далеко пошли, пошли в те сферы, которые являются наиболее «грязными», в которых скомпрометировали себя, и сегодня, уже обжёгшись, пытаются найти приемлемое, безопасное место в пределах общества, в контексте его жизни. А некоторые церкви сознательно выбрали себе катакомбное существование на веки вечные, т.е. они понимают, что сегодня еще свобода, а завтра вернутся преследования, поэтому лучше никуда и не ходить, будем сидеть, где сидели… для них сохранить себя – главное.

Михали, скажите, евангельское общество в своём большинстве сознаёт свою миссию, выполняет ли то, что поручено им Господом?

Трудно ответить однозначно. Наверное, каждый выполняет в меру своего понимания, но конечно хочется большего. Я думаю, что большинство христиан участвует в миссии Божьей, так называемом великом поручении. Они говорят о своей вере, хотя бы уже фактом своей жизни, своего существования, своей принадлежностью к церкви. Но есть возможность большего, есть возможность не просто жить, но жить жизнью с избытком, о чём говорил Христос, т.е. есть христианство от полноты, христианство радостное, христианство вдохновляющее, христианство позитивной вести. Большинство живёт образом закрытого христианства, а есть открытое христианство, христианство, которое идёт в мир без страха, идёт в мир с радостью, христианство, которое завоёвывает новые территории не просто организационной или агрессивной деятельностью, а несёт радостное пасхальное послание, и это, конечно же, удел не многих (хотя должно быть уделом всех). Давайте посмотрим на наши лица, ведь очень мало людей, которые способны улыбаться, смеяться, радоваться, а это на самом деле очень важно. Когда мы приглашаем людей в церкви, то должны понимать, что приглашаем их стать такими как мы. Какими мы являемся? Радостное христианство, побеждающее, вдохновляющее, это удел не всех, и поэтому задача тех, кто понимает этот кризис, кризис разобщённости между меньшинством торжествующим и большинством удручённым, депрессивным, задача меньшинства, которое понимает суть этого кризиса, идти в народ и сеять это разумное, доброе, вечное, показывать альтернативу, что христианство может быть разным, многоразличным и многообразном.

Можно ли сказать, что тот образ христианства, который Господь нам предлагает через Своё Слово и через откровение от Духа, что бы верующие были солью и светом миру, затмевается сегодня в христианстве теми учениями, которое проповедуется в церквах и теми личностями, которые стоят над ними и предлагают ту форму и тот образ христианства, которые не делают христианство сильными, как мы и призваны служить Господу?

Конечно, во-первых это лидер, который заслоняет часто Христа, путь ко Христу, радость от встречи с Христом; во вторых, опыт самого верующего заслоняет; а в-третьих, историческая традиция самой церкви, т.е. мы склонны абсолютизировать тот образ церкви, с которым мы встретились впервые, тот опыт в котором мы формировались. Мы склонны канонизировать того предстоятеля или пресвитера, который стал первым пресвитером для нас, к которому мы пришли, в церкви которого мы встретились с Богом. И вот эти образы, эти опыты, они заслоняют от нас новизну и живость ежедневной и ежечасной встречи с Богом, которые всегда дают нам чувства радости, свежести, избытка. Поэтому на самом деле тут стоит проблема различения в более широком плане, проблема состоит в различении веры и религии, благодати и религиозных традиций, церкви как живого сообщества и церкви как организации и конфессии, вот это всегда не совпадает.
Какой вы видите выход для христианства, и для каждого верующего в частности из положения о котором мы сейчас говорим, чтобы прийти в то состояние, в котором бы Господь мог бы их использовать и они могли ходить в славе Божьей?
Конечно, здесь нужно начать с уважения к традиции, с уважения к церкви, в которой Бог являет себя, или, по крайне мере, впервые мы там встретились с Ним. Но при этом нужно понимать, что можно идти дальше. Когда мы читаем Новый Завет, мы узнаем о Христе, что Он редко был в Храме, Он всегда был там, где люди, т.е. Христос идёт дальше. Он не только Бог истории, вчерашнего дня, но Он Бог дня сегодняшнего, не нужно Ему отводить какое-то каноническое место или какой-то иконный образ. Нужно всегда, оставаясь в традиции, искать всё время её Господина, искать Бога, переживать заново это чувство встречи с Ним. И очень важно, что бы наша вера не приняла какую-то закосневшую, устоявшуюся форму, в которой нам будет самим тесно и скучно жить. Нужно искать образа Божьего, искать лица Его.

Вы, как я понимаю, вращаетесь в разных кругах христианской общественности, с разной христианской окраской и верующими с разным положением — от служителей церкви до рядовых членов. Что вам доводится слышать чаще всего о положении церкви в обществе от самих верующих, и насколько отличается характеристика ЦЕРКВИ у рядовых членов и у служителей высшего ранга?

Согласно неписанному обычаю, служители высшего ранга должны всегда показывать уверенность, что все под контролем, т.е. им нельзя подавать какие-то знаки кризиса, создавать паническое настроение, они должны говорить, что всё в порядке, что идём верной дорогой. Я могу их понять: это церковные дипломаты, это люди, которые ответственны за общую ситуацию. На низовом уровне люди больше выражают своё недовольство, у них есть право обсуждать избанников, они могут позволить себе критиковать того, кто стоит наверху, своего руководителя, и это нормально, в том числе, потому, что эта критика даёт стимул для развития, для дискуссии в рамках церкви. Поэтому оценка сверху и снизу отличается. Сегодня предстоятели всех христианских церквей говорят, что всё хорошо, мы развиваемся, но люди на местах, люди в поместной церкви, прихожане, простые члены, говорят совсем другое, они говорят, что так дальше жить нельзя, нужно что-то менять. Но я хочу сказать и другое: различия оценок – на уровне риторики. А чувство перемен живет у всех. Это понимают и на верхнем уровне, и на нижнем, а именно, что необходимо глубокое обновление, обновление церковной жизни, руководства, видения. Мне кажется, что в формате честного диалога, когда можно общаться без галстуков, мы встретим больше искренности и больше правды.

Из истории мы знаем предпосылки всякой революции или реформации в обществе: верхи уже не могут, а низы уже не хотят жить по-прежнему. Не думаете ли вы, что служители, боясь откровенно признавать проблемы своего христианского общества, будучи служителями в самом высоком ранге, тем самым провоцируют низы к революции, или, говоря христианским языком, к реформации, когда сами служители откровенно не исповедуют проблемы своих церквей, а церковь, тем не менее, видит эти проблемы?

Я думаю, что руководство просто-напросто не адекватно динамике головокружительных перемен, они не могут понять всю быстроту всю логику, всю динамику времени, поэтому обвинять их в чём-то трудно. Это люди, которые выросли в стабильной ситуации, устоявшемся образе церкви, в советское размеренное время, время застоя. Они не хотят в принципе ничего менять, они боятся менять себя, потому что не понимают, куда ведут перемены и как ими управлять. Мало кто понимает динамику перемен, поэтому нельзя обвинять представителей старшего поколения. Сегодня максимальная задач, которая по плечам этим людям, — по крайне мере, перевести это чувство недовольства, эту необходимость перемен, в конструктивное русло, найти тех людей, которые смогут предложить грамотный богословский диалог о путях развития.

Не говорит ли их видение ситуации, что они потеряли связь с Главой и не получают откровение от Бога о данной ситуации, а потому ничего и не предпринимают?

Они верят так, как были научены ранее. Они с трудом могут анализировать, они люди своего времени. Мы должны им быть признательны, но на них лежит ответственность дать следующему поколению место, потесниться…

Интервью взял Юрий Щербанюк

БЕЗ ФАНАТИЗМА (Наброски о христианстве в миру)

БЕЗ ФАНАТИЗМА (Наброски о христианстве в миру)


Так уж сложилось, что в христианстве есть профессионалы и любители. Первые верят так, что эта вера разделяет их с обществом, носят специальные наряды, имеют звучные титулы и ведут специфический образ жизни. Вторые тоже верят, но при своей вере живут как обычные люди в обычном же мире, среди тех, кто не верит или верит иначе.
Как бы нехотя, церкви признают, что можно быть и профессионалом в миру. Некоторые церкви используют понятие «монах в миру», характеризующее тех, кто свой обет свершает в обществе, не уходя от людей. И все же это как-то слишком сложно, гораздо проще, бесхитростнее, удалиться от дел суетных, скрыться от навязчивых искушений и полностью посвятить себя вещам духовным.
Это в природе человека – искать однозначности: грешить на полную или в монахи уйти. А еще лучше так: сначала отгулять с размахом, на все сто, а после удариться в религию. Причем сначала и после могут приключаться чуть ли не ежедневно. Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься.
И вот среди грехов и совести мучений посещают приятные мысли: ничего, скоро все это оставлю и уйду в религию с головой, замолю грехи, Боженька простит. Нравится мне все это, по себе эти чувства знаю.
Но вот что мне кажется, вот что подозреваю: эта логика далека от евангельской, да и человеческой честности, правды мало тут. «Жизнь с избытком», которую предлагал Христос Своим последователям, означала полноценность, гармонию всех измерений. Монастырский устав тут не причем, его еще и в помине не было. И апостольство не для каждого.
Что делать, чего требует от нас Бог, вера в Него? Иоанн Креститель говорил чиновникам и солдатам: выполняйте службу достойно, не обижайте людей. А Христос и того проще: «Иди к себе домой, расскажи, что сделал с тобой Бог. Почувствовал, что такое настоящая жизнь? Иди же дальше этим путем и не греши больше». От Евангелия веет не только революцией (это там тоже есть), но и покоем, когда каждый может оставаться на своем месте и при этом быть учеником Христа.
Недавно в Тамбове мои коллеги провели социологическое исследование, выясняющее отношение студентов государственных и частных вузов к христианской музыке. Как оказалось, молодежь к христианской и духовной относит только классические, консервативные мелодии и напевы. Тут бы порадоваться за наши традиционные церкви с их хорами и общим пением на «советский», привычный лад. Но вот незадача: студенты эту музыку духовной признают, а слушать не хотят, в повседневной жизни слушают другую, современную музыку. Да и сами христиане-традиционалисты поют прохановские песни раз в неделю, а в домах и машинах включают FM-радио или новехонькие CD.
Оказывается, что однозначности, крайности в вопросах христианства и духовности приводят к расколу мира надвое, к раздвоенности сознания. Правильно жить «вот так», но все время жить «как надо» нет сил, да и просто скучно. Посему день воскресный или часы богослужения живем «как надо», а остальные дни – «как можется» и «как хочется».

Пасха — праздник обновленья

Пасха — праздник обновленья

Пасха – праздник всех людей. Одни встречают весну, другие – воскресшего Бога. Если вдуматься, то противоречия окажутся разными гранями великой и радующей истины. Весна являет торжество жизни, ее обновление. Праздник Пасхи утверждает то же самое, но в центр ставит не жизнь, а ее Господина. Более того, Пасха обращает наше внимание не столько на жизнь природы, сколько на жизнь человека.
Бог питает собой мир, дает ему жизнь, управляет законами. Каждый год природа обновляется, и наш глаз радуется этому. Но меняется ли что-то в нашей человеческой жизни, в нашей духовной природе?
Из года в год, наблюдая весеннее пробуждение, человек в лучшем случае лишь мечтает, чтобы его личная жизнь чудесным образом изменилась. Но на обновление нет сил, нет воли. Жизнь идет как по рельсам, ни влево, ни вправо.
Самый простой смысл Пасхи заключается в том, что Христос Своей победой над смертью дал нам единственно возможный шанс на перемены, освободил нас от греха и его последствий – духовных болезней, плена вредных привычек, депрессии, обреченности, страха смерти. В свете Воскресения жизнь человека может и должна стать другой. Посему сказано: «встань, спящий, и воскресни из мертвых, и осветит тебя Христос» (Еф.5:14).
Пасха – свет в темноте внутренней и внешней, торжество новой, Божественной жизни, которой мы не знали и которой не заслужили. Мы говорим о жизни Божественной, но, вместе с тем, это возможность впервые открыть вкус нормальной жизни человеческой, которой мы тоже не знали, которой не соответствовали, потому что были рабами животных страстей. Божественная жизнь делает нас наконец людьми, достойными звания человека как образа Божьего. Из Евангелий и Деяний мы видим, как меняется жизнь учеников Христа – они становятся уверенными, бесстрашными, неутомимыми свидетелями чуда Воскресения. Только после Пасхи они стали настоящими апостолами.
Апостол Павел передает суть Евангелия, связывая Воскресение Христа с преображением жизни «некоего изверга» Савла, ставшего затем апостолом: «Напоминаю вам, братия, Евангелие…Христос умер за грехи наши.., погребен был, и воскрес в третий день.., а после всех явился и мне, как некоему извергу» (1Кор.15:1-8).
Пасха — неожиданная встреча с живым, воскресшим Богом, Которого мы убили своим греховным выбором и считали мертвым, чтобы не мешал нам жить по-своему.
В одной из своих лучших, а потому очень неоднозначных песен Вячеслав Бутусов поет:
Мне снилось, что Христос воскрес
и жив как я и ты.
идет, несет незримый вес,
а на руках бинты.
Идет по вымершим дворам
пустынных городов
и Слово жаждет молвить нам,
но не находит слов.
Мне снилось Он мне позвонил,
когда искал приют.
и ненароком обронил,
что здесь Его убьют…
Проснулся я и закурил
и встал перед окном
и был весь опустевший мир
один сиротский дом…
А мне снилось, что Христос воскрес,
а мне снилось, что Он жив.
В мире, где о Боге вспоминают лишь по большим церковным праздникам, хорошо и то, что Христос хотя бы снится. Это знак, напоминание, повод задуматься, но этого недостаточно, чтобы выйти к новой жизни. Можно всю жизнь блуждать в снах, прозябать в сумерках и туманах.
Без Бога пусто и темно. Но это тот выбор, который делает сам человек. Мы живем так, будто Он не воскрес и в то же время мы живем лишь благодаря тому, что Он воскрес действительно.
Может быть, люди оттого так бездумно и отчаянно грешат, что знают: в смертный час Бог на молитву ответит, Церковь рядом, туда еще успеем.
Очевидно, что успеют не все. Но сегодня, в эти пасхальные дни, Церковь открыта для всех. В том числе для тех, кто отстоит службу и выйдет таким, как был. Для таких чудо не случится, потому что они пришли не за чудом и не к Богу, а увеселения ради, себя показать и на людей посмотреть, найти повод хорошо выпить и вкусно закусить.
Настоящая Пасха требует серьезности и готовности к переменам. Из Церкви нужно выйти обновленным.
Первым апостолам Христос назначил встречу в Галилее, нам Он назначает встречу в Церкви. Церковь есть место воссоединения человека с Богом, причастность к ней дает жизнь. Воскресший Христос пребывает в Церкви, Он ее источник; сила воскресения и победы над миром греха дается в ней
Приходя к Богу, люди воскресают от грехов своих. Апостол Павел писал: «Бог, богатый милостью, по Своей великой любви… нас, мертвых по преступлениям, оживотворил со Христом, — благодатью вы спасены, — и воскресил с Ним» (Еф.2:4-5).
Пасха связана с избавлением от смерти. Евреи празднуют ее в честь исхода из Египта, когда смерть прошла мимо и они были чудом спасены. Христианская Пасха впечатляет еще больше: Христос не перепрыгивает смерть, не обходит ее, но входит в смерть и ад, побеждает их. Об этой удивительной победе хорошо говорит Иоанн Златоуст: «Пусть никто не скорбит о грехах, потому что из гроба воссияло прощение. Пусть никто не страшится смерти, ибо нас освободила смерть Спасителя. Горько пришлось аду, когда он вкусил Его плоти. Исаия, прозрев это, воскликнул словами: “Горько пришлось аду при встрече с Тобою в преисподней”. Горько, ибо он упразднен; горько, ибо подвергся поруганию; горько, ибо он умерщвлен; горько, ибо подвергся разрушению; горько, ибо он был заключен в оковы. Принял тело, и вдруг попал на Бога; принял землю, а встретил Небо. Он принял то, что видел, и попался на то, чего не видал. Смерть, где твое жало? ад, где твоя победа? Воскрес Христос, — и ты повержен. Воскрес Христос, — и пали злые духи. Воскрес Христос, — и радуются Ангелы. Воскрес Христос, — и жизнь вступила в свои права. Воскрес Христос, и — ни одного мертвого в гробу. Ибо Христос, воскресши из мертвых, положил начало воскресению всех умерших».
Христианство жизнеутверждающе, это не религия смерти, но живая реальность воскресения. Конец жизни может быть другим, если жизнь Христа явилась к тебе, ты не умрешь, как и Он. Если в твоей жизни однажды была Пасха, если смерть прошла мимо и Бог принял наказание за тебя, то после этого живи так, будто заново родился. Пасха — чудо избавления и радость новой жизни.
Пасха говорит человеку, что нет безвыходных ситуаций, нет неразрешимых жизненных проблем, нет тупиков, нет роковой предопределенности к смерти. Ключи от всех дверей в руках Воскресшего Христа, Который говорит о Себе: «Был мертв, и теперь жив во веки веков, аминь; и имею ключи ада и смерти» (Откр.1:18).
Пасха празднуется не вокруг крашенок и куличей, но в присутствии Воскресшего Христа. В строгом смысле Пасха и есть Он, т.е. жертва, умершая вместо нас, чтобы нам жить. Нет иного оправдания и нет иной жертвы. Пасха не праздник, который отшумит и пройдет. Это подаренный Богом шанс новой жизни. «Пасха наша, Христос, заклан за нас. Посему станем праздновать не со старою закваскою, не с закваскою порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины (1Кор.5:7-8).

Михаил Черенков: «Протестантизм связывает Украину с Европой»

Михаил Черенков: «Протестантизм связывает Украину с Европой»

— Вы исследовали протестантскую мысль Украины XVI-XVII столетий. Какие труды, публицисты, церковные деятели могут быть интересными для современного протестантского читателя, чтобы он почувствовал преемственность поколений, лучше осознавал свою миссию и призвание на этой земле?
— Богословская мысль этого периода очень богатая и интересная тем, что в ней происходил постоянный обмен и даже синтез разных традиций и школ. Многих мыслителей и их идеи очень трудно классифицировать по конфессиональному критерию. На мой взгляд, это хорошо, так как свидетельствует о том, что реформационные импульсы влияли на православие и католицизм. Быть протестантом означало мыслить протестантски, думать и говорить о реформах. А уж принадлежность к церкви как институту значила куда меньше.
Мне очень интересен социнианин Юрий Немирич (1612-1659), получивший прекрасное образование в университетах Парижа, Лейдена, Амстердама. Автор сочинения, известного как «Описание и изложение духовного арсенала христианина». Видимо, еще в Европе он заинтересовался опытом организации протестантских коммун. На Левобережье Немирич пытался создать колонию для 35 тысяч одноверцев-социниан. Во время восстания Богдана Хмельницкого перешел на сторону казаков и принял православие. Еще более интересны идеи его сподвижника Андрея Вышоватого (1608-1678), написавшего религиозно-философский трактат «О религии, соответствующей человеческому разуму», в котором излагалась «просвещенческая» концепция религии, сводимой к требованиям рациональности и нравственности.
Одним из наиболее известных «протестантствующих» богословов был Стефан Ориховский, который в 1529-1532 гг. учился в Виттенберге и был любимым учеником Лютера. Вернувшись в Украину, он под давлением родни стал католическим священником, но с реформаторскими идеями и симпатией к православию. Написал целый ряд богословских сочинений: «Крещение у русинов», где говорил об отсутствии серьезных отличий между конфессиями и отрицал необходимость повторного крещения при переходе в другую церковь; «В защиту церкви Христовой», где он полемизирует с Лютером, отстаивая «умеренный» вариант католицизма; «Речь о целибате», которую направил на Тридентский собор и напечатал в Кракове.
Для изучения социально-богословских учений тех лет интересен трактат «О настоящей общине святых», написанный в анабаптистской общине Ульриха Штадлера на Волыни. Трактат представляет утопический образ «настоящего» христианства с общей собственностью, отделением от мира, равенством и братством.
Можно называть много имен и трудов, но уже и так очевидно, что интенсивность богословского поиска, богатство интеллектуальной и духовной жизни общин того времени, активность межконфессиональных дискуссий просто поражают и являются упреком и вызовом для современных украинских церквей.

— Сегодня со стороны так называемых традиционных протестантов или mainline protestant можно услышать упреки, мол, евангельское движение не имеет ничего общего с Реформацией Лютера, Цвингли, Кальвина. И они перечисляют ряд пунктов.
Известный историк церкви Санников в книге «Готовимся к крещению» в главе 14 чётко проводит различие между церквями Реформации и свободными церквями. К последним он причисляет и баптистов. Например, на странице 472 говорится следующие: «Радикальная Реформация имела много форм, но наиболее устойчивой и влиятельной группой оказалась та, которая старалась сочетать личное и библейское откровение. Именно эта религиозная группа, гонимая как католиками, так и протестантами, оказала влияние на общество в понимании религиозной свободы и в отделении Церкви от государства. К этой группе относятся библейские анабаптисты, меннониты и баптисты… Одной из самых больших и влиятельных среди свободных церквей в настоящее время является баптизм. Название «крещённые по вере» подчёркивает их отличие от протестантов».
У наших евангеликов действительно проблемы с идентификацией? Чем может грозить постепенная потеря протестантской идентичности, отсутствие исторической памяти и ассоциирование себя исключительно с современными харизматическими (не в плане деноминации), яркими проповедниками?
— С высоты нашего времени мы можем позволить себе быть избирательным – отбрасывать «компрометирующие связи», рисовать свои линии преемственности, подбирать предтеч и пророков наших церквей и учений. Но эти разрывы, это отчуждение от всеобщей истории церкви отзываются пустотой в богословии и культуре. Анабаптисты – часть протестантизма, часть специфичная, но весь протестантизм состоит из частей и уважения к их специфике. Анабаптисты, меннониты, баптисты отстояли свое право на независимость лишь с оглядкой на прецеденты, созданные Лютером и Кальвином, лишь в контексте широкого реформаторского движения.
Когда баптисты хвалятся своим четырехсотлетним возрастом, отказываясь от своих протестантских корней, они грешат против исторической правды и даже против Господина истории, у Которого есть только одна, единая Церковь, и ее единая история. Надо знать свое место и свою роль в истории, но видеть больше и шире своего места, видеть весь масштаб.

— В XVI-XVII столетиях был расцвет протестантизма на восточных территориях Речи Посполитой – там, где современные Беларусь, Литва, Украина. Почему так и не удалось закрепиться протестантам? Можно ли провести какие-то параллели с современностью, чтобы не повторить сегодняшним протестантам ошибок прошлого?
— Протестантизм тех времен был замкнут в элитарных кругах, он оставался субкультурой людей, приобщенных к Европе, читающих книги, ценящих образование, знающих вкус богословских дискуссий. В то же время эта элита должна была служить государству, власти, религиозные предпочтения которой менялись. Украинские и белорусские земли оказались зажатыми между государствами, в которых католицизм и православие приобрели агрессивный характер.
Сегодня ситуация повторяется: европейские ценности, многообразие христианства, навыки толерантности остаются уделом немногих. В то же время усиливается политическое давление соседей, у которых идеологией стало агрессивное православие. Есть еще один важный момент: украинское православие, да и украинское христианство в целом, могли бы стать другими, если бы не потеряли связь с мировым христианством, непосредственное общение с другими церквами и не оказались в плену православия московского. Мы мало что можем изменить в геополитике, мало что можем противопоставить влиянию «империй», но нам вполне под силу укреплять связи и общение между христианами разных стран и культур, чтобы в этом многообразии развивать богословие добрососедства и «цветущую сложность» христианской культуры. Украинский протестантизм (в том числе анабаптизм, баптизм, меннониты и проч.) связывает Украину с Европой, в этом его сложная, но крайне важная миссия

С Михаилом Черенковым беседовал Николай Малуха

http://booksfestival.com/-page-77/

БОГ СТАНОВИТСЯ ЖЕРТВОЙ

БОГ СТАНОВИТСЯ ЖЕРТВОЙ


Евангельские чтения в эти предпасхальные дни напоминают о цене, уплаченной Богом. Полная правда состояла в том, что Бог умер как человек, не по видимости, не «духовно» лишь.
По-человечески казалось, что все это какая-то игра, что Бог всех перехитрит, не даст Себя убить, в последний момент сойдет с креста и победит врагов. Реальность смерти сполна удовлетворила всех наблюдателей – Христа пронзили копьем и засвидетельствовали Его кончину. Тяжелый камень отгородил мир живых от мира мертвых.
Уже совсем скоро мы будем радоваться чуду всепобеждающей Жизни, но пока главной темой будет смерть Бога как Сына Человеческого. Само слово смерть пугает, в мире живых оно под запретом. Но когда в одном словосочетании «смерть Бога» стоят рядом Бог и смерть, начинаешь понимать, что смерть не так страшна, что есть Некто сильнее ее. Бог может позволить Себе умереть и воскреснуть, показывая Свою власть над смертью и, тем самым, освобождая нас от страха перед ней, от рабской зависимости.
И, тем не менее, перед победой Бог пережил смерть в ее реальности. Наше освобождение и спасение было достигнуто не фокусом, не легким трюком.
Ни одно чудо Христа не было легким, все проистекало из Его полной отдачи, из готовности к смерти. Это хорошо выражено в песне Наутилуса:
С причала рыбачил апостол Андрей,
А Спаситель ходил по воде.
И Андрей доставал из воды пескарей,
а Спаситель — погибших людей.
И Андрей закричал: «Я покину причал,
если ты мне откроешь секрет».
А Спаситель ответил: «Спокойно, Андрей,
никакого секрета здесь нет.
Видишь там, на горе, возвышается крест?
Под ним десяток солдат. Повиси-ка на нем.
А когда надоест, возвращайся назад,
гулять по воде, гулять по воде,
гулять по воде со мной».

Цена великой победы не может быть низкой. Малой кровью большие рубежи не взять. Сила любви предполагает величие жертвы.
Призывая любить, Христос показал на Себе ее цену. «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Иоан.15:12,13). Любовь и смерть оказались неразрывными. Смерть без любви – напрасная трагедия. Любовь без смерти, без готовности к смерти – незавершенность, неполнота.
Последние часы Христос проводит с друзьями, любимыми учениками, посвящая их в величайшее таинство, в котором жизнь становится смертью, чтобы снова стать жизнью в других.
Хлеб и вино символизируют это чудо превращения. Бог отдает Свою жизнь, чтобы мы Его смертью ожили, чтобы Его жизнь проросла в нас. Так зерно и виноград рождаются и умирают, чтобы превратиться в хлеб и вино, чтобы дать жизнь человеку. Бог создал землю, пшеница и виноградная лоза живут Им, это Божье тело и Божья кровь. Поэтому помимо аллегории, хлеб и вино в буквальном смысле дар жизни Божьей. Вино – кровь Бога, а хлеб – Его тело. Создав мир, Он отдал Себя человеку, чтобы прорасти в пшенице и винограде, чтобы мы насыщались Им.
«Когда же настал вечер, Он возлег с двенадцатью учениками…И когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов» (Матф. 26).
Бог питает наш мир Собой, все доброе, прекрасное, истинное – из Него исходит. В лице Христа Бог отдал последнее – Самого Себя. Божья любовь стоит Божьей жертвы.
Странно, но на людей даже такая любовь впечатления не производит. Ученики разбегаются. На Голгофе – лишь кучка солдат и женщин.
Последние дни Христос в кругу друзей, но ни на одного из них не может положиться. Он берет самых верных с собой в Гефсиманию, но и они засыпают, оставляя Его в одиноком борении.
Бог прошел через одиночество, изменчивость толпы, предательство друзей, слабость ближайших сподвижников. Он остался один, чтобы принять на Себя всю полноту, всю тяжесть греха человеческого и смерть как расплату за грех. Его ученики, названные после христианами, оказались слишком слабыми, чтобы защищать Учителя. Так проявилась «чистота эксперимента» — безупречность мотива и безусловность любви Божьей.
Без претензий на признание и взаимность, в страданиях тела и еще более мучительной богооставленности, Христос сознательно и свободно становится жертвой. Достигая максимума, без всяких подстраховок и гарантий, Бог снисходит в глубины смерти и ада.
Он оставил все. У Него есть только любовь. Но любовь больше всего. И именно любовь победит. Не сразу, впереди еще ждет Голгофа. Но даже во всем этом, в эти страшные дни мучений Иисусовых и торжества зла, предощущается торжество Воскресения. Даже в темноте Гефсимании светили далекие звезды. Эту мистику, многозначность, трагичную и одновременно светлую тайну последних дней Христа удалось прекрасно передать Борису Пастернаку.
Мерцаньем звезд далеких безразлично
Был поворот дороги озарен.
Дорога шла вокруг горы Масличной,
Внизу под нею протекал Кедрон.

Лужайка обрывалась с половины.
За нею начинался Млечный путь.
Седые серебристые маслины
Пытались вдаль по воздуху шагнуть.

В конце был чей-то сад, надел земельный.
Учеников оставив за стеной,
Он им сказал: «Душа скорбит смертельно,
Побудьте здесь и бодрствуйте со мной».

Он отказался без противоборства,
Как от вещей, полученных взаймы,
От всемогущества и чудотворства,
И был теперь, как смертные, как мы.

Ночная даль теперь казалась краем
Уничтоженья и небытия.
Простор вселенной был необитаем,
И только сад был местом для житья.

И, глядя в эти черные провалы,
Пустые, без начала и конца,
Чтоб эта чаша смерти миновала,
В поту кровавом Он молил Отца.

Смягчив молитвой смертную истому,
Он вышел за ограду. На земле
Ученики, осиленные дремой,
Валялись в придорожном ковыле.

Он разбудил их: «Вас Господь сподобил
Жить в дни мои, вы ж разлеглись, как пласт.
Час Сына Человеческого пробил.
Он в руки грешников себя предаст».

И лишь сказал, неведомо откуда
Толпа рабов и скопище бродяг,
Огни, мечи и впереди — Иуда
С предательским лобзаньем на устах.

Петр дал мечом отпор головорезам
И ухо одному из них отсек.
Но слышит: «Спор нельзя решать железом,
Вложи свой меч на место, человек.

Неужто тьмы крылатых легионов
Отец не снарядил бы мне сюда?
И, волоска тогда на мне не тронув,
Враги рассеялись бы без следа.

Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.

Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Во имя страшного ее величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.

Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты».
(Борис Пастернак. Гефсиманский сад)