Недавно мне довелось поговорить с родным человеком, обиженным на Бога. В нашем общении был долгий перерыв, и я надеялся, что за прошедшее время произошли какие-то перемены. Но когда я спросил о жизни и пожелал Божьей защиты от страха и болезней в это лихое время, то в ответ услышал то же самое: «А разве что-то может измениться? Бог и так делает с нами все, что захочет. Мы всего лишь куклы».

Очень печально слышать это. Потому что такие суждения оскорбляют Бога и унижают людей. Потому что мы не куклы, а Бог – не кукловод.

Для тех, кто хочет обвинить Бога в произволе и насилии, библейские пророчества не оставляют никакого шанса. 

Предупреждая в них о грядущих бедствиях, Господь всегда оставляет шанс на исправление и спасение.

Если хочешь продолжать в том же духе – погибнешь. Если хочешь изменить свой образ жизни – спасешься.

Это послание хорошо передает пророк Иеремия: 

«Если хочешь обратиться, Израиль, говорит Господь, ко Мне обратись; и если удалишь мерзости твои от лица Моего, то не будешь скитаться» (Иер. 4:1).

Иными словами, мы сами определяем свое отношение к Богу и через отношение к Богу определяем свое же будущее. 

Человеческий фактор не устраним. Бог предлагает нам разные варианты будущего, но именно мы выбираем его. 

Иначе нельзя объяснить противоречия между тем, что Бог обещает мир и вдруг совершает суд, и напротив – возвещает скорое наказание и неожиданно его отменяет. 

Почему так? Да потому что люди в первом случае злоупотребляли терпением Бога и вызывали гнев, а во втором каялись и вызывали милость. 

Даже Иеремия иногда приходил в замешательство от столь неожиданных поворотов: 

«И будет в тот день, говорит Господь, замрет сердце у царя и сердце у князей; и ужаснутся священники, и изумятся пророки. И сказал я: о, Господи Боже! Неужели Ты обольщал только народ сей и Иерусалим, говоря: «мир будет у вас»; а между тем меч доходит до души?» (9-10).

Все потому, что у мира есть условие: «если хочешь». А если не хочешь мира – будет меч.

Это не Бог поменял мир на меч, это был выбор людей.

Это – результат наших «путей и деяний»: 

«Пути твои и деяния твои причинили тебе это; от твоего нечестия тебе так горько» (18). 

А также результат нашей глупости, в которой мы не видим прямой связи между нашим выбором в отношении Бога и нашим выбором в отношении будущего: 

«Это от того, что народ Мой глуп, не знает Меня: неразумные они дети, и нет у них смысла; они умны на зло, но добра делать не умеют» (22).

Может показаться, что наша свободная воля настолько свободна, что свободна даже погубить нас самих. Но и здесь Бог сохраняет для нас последний шанс, сохраняет возможность свободы от нашей свободы, свободы от нашей разрушительной неразумной свободы: 

«Ибо так сказал Господь: вся земля будет опустошена, но совершенного истребления не сделаю» (27).

А потому приглашение к лучшему будущему остается в силе: 

«Смой злое с сердца твоего, Иерусалим, чтобы спастись тебе: доколе будут гнездиться в тебе злочестивые мысли?» (14).

Конечно же, «если хочешь». Только «если хочешь». 

Никакого насилия, никакого произвола. 

Обычно мы ищем в пророческих книгах картины страшных судов над миром. Но тем, кто любит пощекотать нервы, лучше смотреть фильмы ужасов. Потому что для тех, кто верит в Бога, ужас – неприемлемое чувство. Ведь если этим миром правит Бог, то никто не обречен, ничто плохое не может быть неизбежным.  

Вот почему главным содержанием всех библейских пророчеств был призыв к покаянию и исправлению. После всего, что мы успели натворить, Бог все еще готов простить нас. Потому что Он любит нас — как отец любит детей, как жених любит невесту. 

Главное во всем этом — заверение Бога в безусловной любви к нам. Это твердая основа для нашего осторожного оптимизма, для нашей робкой надежды. 

Бог готов нас принять даже после всех наших отступлений и падений. Он не просто ждет или наблюдает, Он просит, призывает: «Возвратись!».

Пророк Иеремия уподобляет избранный народ неверной супруге: 

«Говорят: «если муж отпустит жену свою, и она отойдет от него и сделается женою другого мужа, то может ли она возвратиться к нему? Не осквернилась ли бы этим страна та?» А ты со многими любовниками блудодействовала» (Иер. 3:1).

По человеческой логике, случилось непоправимое. Но Бог превосходит эту логику силой любви и прощения: 

«…и однако же возвратись ко Мне, говорит Господь» (1).

Как много стоит за этим «…и однако же…»!

Мы можем вставить эти слова в историю своей жизни: «Я сделал то и то… и однако же Бог принял меня обратно».

Мы можем и должны передавать эти слова всем тем, кто считает, что совершил непоправимый грех, кто скорбит о содеянном и желает вернуться к Богу:

«Иди и провозгласи слова сии к северу, и скажи: возвратись, отступница, дочь Израилева, говорит Господь. Я не изолью на вас гнева Моего; ибо Я милостив, говорит Господь, — не вечно буду негодовать. Признай только вину твою» (12-13).

Признать вину и возвратиться назад к Богу – это все, что нужно. Он не будет гневаться и карать, напоминать о нашей вине и лишать нас свободы. 

Он не будет причинять нам новые раны. Он будет лечить нас: 

«Я исцелю вашу непокорность» (22).

Как бы далеко мы не ушли, как бы глубоко не пали, Его голос продолжает звать: 

«Возвратитесь, дети-отступники, говорит Господь» (14), 

«Возвратитесь, мятежные дети» (22).

Все, что нужно от нас, — ответить Ему: 

«Вот, мы идем к Тебе, ибо Ты — Господь Бог наш» (22).

Весной 2019 года нашу семью пригласили посетить небольшую меннонитскую церковь в глухом Канзасе. Церковь стояла прямо посредине поля. Вечерело. Вокруг было тихо. Ни людей, ни машин, ни коров. Но когда мы зашли внутрь, там было полным-полно людей, большинство – в более чем почтенном возрасте. Они пришли послушать нашу историю. В свою очередь, мы интересовались их историей. Каждый из них мог написать отдельную книгу. 

Кто были эти люди? Странники и пришельцы. В конце XVIII века они переселились из Европы в Украину, а затем в США и Канаду. В Европе их считали сектантами. Их обвиняли в отсутствии «ура-патриотизма», нежелании воевать за царей и фюреров, подчеркнутой дистанции от общества и подозрительности по отношению к государству. 

Меннониты вели тихий, мирный и закрытый образ жизни. Они дорожили своими духовными и семейными традициями. А свободу ценили больше комфорта и привилегий. Поэтому постоянно искали такое место для жизни, в котором они смогут по-своему верить и жить по вере. 

Российская императрица Екатерина II дала им вольные права и земли на юге Украины. Так возникли меннонитские «колонии». В дальнейшем они прославились своими образцовыми агрохозяйствами, школами, больницами, благотворительностью. Но прежде всего, это были сильные и дружные религиозные общины. 

Их трудом пользовались и цари, и советы. Их веру и традиции ненавидели и те, и другие. Меннониты жили своим внутренним миром и оберегали его от внешних воздействий. Они были законопослушными, но при этом свободолюбивыми, особенно в вопросах совести. 

Не удивительно, что советская власть увидела в них не только классовых, но и духовных врагов. Церкви и местные школы были закрыты. Вместо привычного немецкого пришлось изучать русский язык. Вместо Библии – атеизм. Крепкие семейные хозяйства были разрушены. Людей согнали в колхозы. Была поставлена цель – разрушить общину и семьи, настроить детей против родителей, выкорчевать все духовные и семейные традиции. 

Об этом написано немало книг. Но одна из них коснулась меня сильнее других. Это книга Жюстины Ньюфелд (Justina Neufeld) под названием «Разлученная семья» (Afamily torn apart), вышедшая в 2003 году в небольшом издательства Pandora Press. 

Скорее всего, я бы никогда не прочитал эту книгу, если бы не встретил ее автора в той небольшой меннонитской церквушке. Тогда я обратил внимание на элегантную женщину, которая прислушивалась к нашему семейному разговору. Она будто ловила каждое слово. Я заподозрил, что она понимает наш язык, и не ошибся. «Кто эта женщина?», — спросил я организаторов вечера. «О, это целая история. Это Жюстина. Она не из нашей церкви, и приехала издалека специально ради вас. Мы знаем, что она из Украины». 

В том зале все были из Украины, только одни сбежали от русского царя в семидесятые годы XIX века, а другие от советской власти в двадцатые годы XX века. Жюстина выделялась, ее история была особенной.

Я спросил ее: «Как давно вы приехали из Украины?». «В 1943 году», — ответила она.

Как оказалось, Жюстина покинула Украину в 13 лет, но до сих пор считает ее своей родиной. И до сих пор говорит всем в Канзасе: «Я из Украины».

Ей девяносто лет. Но она очень активна в благотворительности. Долгое время поддерживала подпольные церкви в СССР. А после обретения Украиной независимости много помогала благотворительным центрам в Запорожье. Все ее жизнь – это служение той Украине, которую у нее отняли советские душегубы. 

После 1943 года Жюстина побывала в Украине дважды. Она пыталась вернуться в родные места, чтобы заново пережить чувство дома и семьи. Но это не удалось. 

Свою книгу воспоминаний она заканчивает на печальной ноте: «Я очень надеялась пережить чудо возвращения. Но я попала в чужое место. В моем сердце так и осталась пустота, заполнить ее уже нечем».

Отчего же эта пустота? От того, что люди в ее родном селе почти ничего не знают и знать не хотят о страшном прошлом. От того, что в бывшей школе живут неприветливые люди, которые гостей даже на порог не пустят.  От того, что надгробия с родных могли стали фундаментом для строительства частных домой и амбаров. От того, что почти все родные уже умерли и больше никогда не встретятся вместе за одним столом. От того, что память уходит вместе с ней, что фотографии желтеют, а страницы покрываются пылью. От того, что новые поколения мало интересуются этой историей и вряд ли прочитают ее книгу.

Я прочитал ее книгу с большим интересом. Скажу лишь о некоторых примечательных фрагментах, которые запоминаются, прямо врезаются в память. 

Жюстина вспоминает, что, когда ее отца забрали на допрос по обвинению во вредительстве, большинство местных женщин едва скрывали злорадство. Ведь ранее забрали их мужей. Теперь все были в равных условиях. 

Она привыкла ждать папу и ждет его до сих пор. 

Однажды отца, который был бухгалтером в колхозе вызвали для отчета в город. Он ушел пешком и обещал вернуться к Новому году. В последний день перед праздником поднялась сильная метель, ничего не было видно. Мама и Жюстина не спали – они зажгли лучину и очищали окно от снега, чтобы отец видел ориентир. Жюстина молилась: «Господи, не нужно мне даже конфет, лишь бы папа вернулся». Отец чудом нашел путь после долгих блужданий в заснеженной степи и вышел на свет в оконце.

Но потом отца забрали в тюрьму и оттуда он никогда не вернулся. И она до сих пор – в свои девяносто лет – думает о нем и ждет встречи с ним. Отец любил ее больше всех. Этой любви ей не хватало всю жизнь. Где он сгинул? Никто не знает. 

Большинство членов ее семьи смогли сбежать в Европу, но были выданы союзниками советским властям. Их увезли в товарных вагонах далеко за Урал. Там они прошли лагеря, лишения и унижения. Жюстина никогда больше не увидела свою маму. Маму умерла в далеком Казахстане. 

Долгие годы Жюстина мучилась вопросами: где братья, где мама и папа? Как они умерли? Где они похоронены? Где их искать? Ее друзья по церкви предложили провести поминальную службу. Церковь собралась, чтобы поименно вспомнить семью Жюстины, чтобы вместе плакать и молиться, чтобы отпустить эту боль и перевернуть эту страшную страницу. Жюстина пишет, что это был важный символический акт общей скорби. Но боль не ушла. Она стала общей болью большой церковной семьи, но осталась навсегда, как незаживающая рана.

Еще два интересных момента обратили на себя мое внимание. Как вспоминает Жюстина, когда пришли немцы, они сразу же провели реформу образования – в школе началось изучение немецкого и украинского языков, русский язык из программы убрали. Солдаты охотно делились продуктами. Возобновились церковные служения. Скотина хорошо плодилась, поля давали щедрые урожаи. С приходом «оккупантов» в село вернулась нормальная жизнь.    

Вот почему с приближением фронта все село решило отступать вместе с «фашистами». Вот почему наступающая «красная армия» видела в них предателей и врагов народа. Жюстина описывает страшную картину, как на беглецов пикировали бомбардировщики с красными звездами, как разбегались испуганные волы и лошади, как гибли женщины и дети.

Людоедская империя не хотела отпускать своих рабов. Их бомбили, отрезая путь к отступлению на запад. А потом охотились по всей Европе на тех, кому удалось сбежать. Эти страшные картины и откровения вряд ли вписываются в наши исторические схемы. Здесь нет места для «победы», но также нет места для добрых и светлых «союзников». Родных Жюстины выдали коммунистам антикоммунисты. Если раньше европейцы задабривали Гитлера уступками, то теперь они подкармливали советского медведя – в надежде, что он насытится и оставит их в покое. Лишь большим чудом после скитаний в Польше, Германии и Франции Жюстине удалось скрыться в Голландии, а потом перебраться в США.  

Всю свою жизнь Жюстина задавала один вопрос: где Бог среди этого хаоса и ужаса? Она искала ответ, но нашла свое призвание. Она стала медсестрой, чтобы помогать людям справиться с последствиями ментальных потрясений и душевных травм. Ее жизнь стала ответом для многих. Ее доброта и сострадание помогли многим украинцам выжить в трудные девяностые годы. 

Сегодня ей девяносто лет, но она все так же активна и щедра. Она потеряла свою родную семью, но теперь видит в каждом ближнем и дальнем сестру и брата. Жюстина прожила трагичную, но благословенную жизнь. Она стала благословением для многих, в том числе для меня. 

Советской власти уже нет. Она проиграла таким людям как Жюстина. Но остались страшные раны. Раны памяти, точнее беспамятства. Раны оскверненных могил. Раны обмана и предательства. 

Село никогда не возродится, если дома построены на чужих могильных плитах. 

Страна никогда не возродится, если трагедии предаются забвению. 

Сегодня нам нужно праздновать не «день победы». Нужно праздновать жизнь таких людей как Жюстина, нужно приглашать их, пока они живы. Нужно накрывать столы и щедро угощать их нашей вкусной домашней едой. Нужно вместе петь наши грустные песни. Нужно рассказывать друг другу истории. Нужно просить прощения и говорить спасибо. 

Жюстина до сих пор помнит о своей Украине. Вспомнит ли Украина о ней, о миллионах таких, как она?   

Христианский мегаполис, 9 мая 2020  

Вряд ли кто-то из богословов думал о таком сценарии, но сегодняшний кризис пандемии может быть временем для продолжения остановившейся реформации. Если церковь не хочет и не может быть источником перемен в обществе, то тогда Бог производит эти перемены Своим, известным лишь Ему образом, и эти внешние вызовы становятся источником церковной реформации, нежелательной и неудобной, но жизненно необходимой

Пандемия ворвалась в нашу привычную жизнь неожиданно и изменила ее до неузнаваемости. Постепенно все стали говорить о ней, даже упорные скептики и конспирологи согласились с тем, что это серьезно по своим последствиям для всех сфер жизни. Заговорили об экономике, полетах, границах, ценах на нефть, угроза голода. Во всем этом церковь казалась островком стабильности. Пока ограничения не коснулись и ее. 

Мы все приняли эти ограничения неохотно, с внутренним сопротивлением и неудомением. Мы все хотели бы, чтобы церковь оставалась открытой и действующей, чтобы она была очагом надежды и помощи.

Мы привыкли, что Бог судит мир, а церковь остается в стороне, наблюдая, поучая, призывая. И лишь теперь мы поняли, что церковь была частью этого мира, частью сложившегося образа этого мира. Мы поняли, что если меняется мир, то будет меняться церковь в ее отношении к миру. 

Теперь мы говорим не только о пандемии, мы начинаем говорить о церкви во время пандемии. Т.е. мы говорим о том, что вся эта ситуация значит для церкви, что Бог хочет сказать церкви, что Бог хочет сказать через мир – церкви и через церковь – миру.  

Мы привыкли говорить, проповедовать миру. При этом мы почти забыли, что приглашены слышать то, «что Дух говорит церквам» (Откр. 2:7,11,17,29; 3:6,13,22). 

Когда я думаю о том, что все эти события значат для нас, точнее, что Бог через все эти события хочет сказать церкви, то мне приходит на ум одно слово: реформация. Чтобы оно не уводило нас в глубину истории, можно заменить его другими словами – преобразование, исправление, обновление. 

Если вспомнить наследие европейской Реформации, то мы как евангельские протестанты должны следовать принципу Ecclesia semper reformanda est («церковь должна быть постоянно реформируемой «). Это обязывает нас продолжать начатое, это обязывает продолжать Реформацию как бесконечный процесс церковного обновления, возвращения к истокам, духовного возрождения. 

Продолжать Реформацию как бесконечный процесс никому не хочется, особенно когда положение дел становится привычным и неплохим. Поэтому я смею утверждать, что протестанты, в том числе и евангельские протестанты, Реформацию оставили в истории и на том остановились. То, что многие церкви пошли дальше в борьбе с миром или в противостоянии ему, мало что меняет. Это были разные формы реакции, но не Реформации как альтернативного процесса. Все эти реакции были частью встраивания церкви в порядок секулярного мира. Церковь перестала отстаивать свой образ мира и своей образ будущего, утратила свою преобразующую силу. Церковь стала стареть вместе с цивилизацией, протестантская этика и дух капитализма так слились, что даже умирают неразлучно. 

Это несколько другая тема, но здесь важно понять, что церковь утратила волю к переменам и динамику внутреннего обновления. 

В этом контексте пандемия может рассматриваться как стимул к реформации. Вполне возможно, что реформация уже происходит, реформация неожиданная, неподготовленная, неуправляемая нами. 

Вряд ли кто-то из богословов думал о таком сценарии, но сегодняшний кризис пандемии может быть временем для продолжения остановившейся реформации. 

Если церковь не хочет и не может быть источником перемен в обществе, то тогда Бог производит эти перемены Своим, известным лишь Ему образом, и эти внешние вызовы становятся источником церковной реформации, нежелательной и неудобной, но жизненно необходимой.

Я хочу назвать лишь пять из возможных направлений, которые может принять этот процесс изменений применительно к церкви. Итак, что такое продолжающаяся реформация для церкви в условиях пандемии? 

Во-первых, продолжающаяся реформация — это постоянный поиск наиболее оптимальной формы для церковной жизни и служения. 

Мы знаем и верим: церковь, которая научилась выживать в римских катакомбах и советских тюрьмах и лагерях, не умрет во время карантина.

Но вот вопрос: способны ли мы найти новые церковные формы, которые будут отвечать новым формам общественной жизни?

Журналисты говорят: церкви не приспособлены к условиям карантина. Неужели они правы? Конечно, если мы не хотим их слушать и не собираемся меняться, то можем отмахнуться от них как от «либеральных медиа» и «фейк ньюз». Но может все-таки послушать и подумать?

Вот мы говорили, что церковь – это не здание. А теперь, готовы ли повторить то же самое? Или мы переоценили эти вещи и не готовы так легко расставаться с привычными формами организации?

Ностальгия за старыми формами общения понятна и естественна, но она не помогает, лишь отвлекает. Хотя и напоминает о том, что стоит сохранить и взять с собой в новую эпоху. Если нам так больно без этого, значит оно значило для нас больше, чем мы думали. Если мы растерялись без зданий и воскресных служений, то каково тогда их реальное значение для нашего христианства и каков реальный порядок наших приоритетов? 

Так что же такое церковь? Как она может выполнять свою миссию без зданий и общих собраний?

Мы слышим все больше о микроцеркви, о домашних церквях. Каждый ли дом, каждая ли семья могут стать такими малыми, но настоящими церквями? 

Онлайн-церковь кажется более легким и доступным форматов церковности. Но как быть с зависимостью от онлайна, ограничениями онлайна, побочными эффектами и недостатками?

А что мы будем делать, если вдруг выключат интернет? «Обнулимся»? А что если там будут все больше регулировать и ограничивать? Согласимся на все сразу? Будем устраивать «онлайн-протесты»?

Как мы можем оставаться свободными, если кроме онлайна от церкви ничего не останется? Эти и подобными им вопросы множатся и усложняются. 

Мы вступаем на новую для нас территорию, карта и правила которой будут меняться. При этом понятно, что мы должны быть более свободными, гибкими и творческими в работе с новыми форматами церковности. 

Те, кто раньше это поняли, начали эксперименты, но не всегда в нужном направлении.

Многие пошли в направлении гламура и развлечений. 

Сейчас же нужно идти в противоположном направлении – упрощения, смирения, скромности, доступности, простоты.

Ничего лишнего. Все должно быть функционально, прагматично, инструментально. 

В этом смысле становится ясно, что интернет не заменяет другие формы общения, это один из многих инструментов общения. Его монополия может быть большой угрозой. Поэтому онлайн должен дополняться другими форматами общения, прежде всего личными и микросоциальными. 

Помня об ответственности перед Главой Церкви, мы не должны быть заложниками прежних форм или новых рекламных предложений, но должны быть свободными и послушными Духу. «Наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу… Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе» (Иоан. 4:21,23).

Мы привыкли к старым формам и с трудом мыслим церковь без них. Но сейчас пришло время освободиться от этой зависимости. Если даже они будут вновь доступными, они не должны больше определять наше понимание церкви и ограничивать церковь в ее служении. 

Во-вторых, продолжающаяся реформация нашей церкви требует постоянного переосмысления и переоценки наших ценностей с акцентом на самом важном.

Что для нас самое главное? В чем суть Евангелия? О чем мы проповедуем и поем? За что боремся? К чему стремимся?

Переживая о личном успехе, численности наших общин, эффективности нашей миссии, мы думали о том, чем и как привлечь и развлечь. 

Сегодня нужно думать о том, чем лечить, чем кормить, как спасать.

Все верно, нам нужно ориентироваться на потребности людей, на какие именно? На самые глубокие и настоящие.

Прямо сейчас происходит переориентация на самые базовые, жизненно важные потребности людей – в смысле, общении, вере, надежде, любви.

Еще вчера церкви старались быть ресторанами, соревнуясь друг с другам в изысканной кухне, дизайне и сервисе. Сейчас время печь самый простой хлеб и спасать людей от голода. 

Во времена стабильности церковь расширяла диапазон своих служений и украшала себя. Во время кризиса церковь пересматривала свои приоритеты и бюджеты, фокусируясь на самом важном. Очевидно, что для наших церквей наступает время переучета и перераспределения ресурсов, переоценки и переподчинения всех и всего одной-двум главным задачам. О чем мы переживаем в первую очередь? О том, что будет с нами? Или о том, как мы можем послужить в это время другим? О будущем нашей организации или о жизни людей? Как воспользоваться ситуацией и вырваться вперед или как понять волю Божью и выполнить ее? 

В-третьих, продолжающаяся реформация это стремление к полноте церковного участия в служении. Как напоминают нам богословы Лозаннского движения за всемирную евангелизацию, «Вся церковь несет все Евангелие всему миру» («WholeGospel, Whole Church, Whole World»).

То есть, только все церковь  — в полноте ее тела, в единстве призваний и разнообразности даров, — может возвещать целостное Евангелие всему миру в многообразии его народов и культур, нужд и вопросов. 

Нам нужно волевое, настоящее, не декларативное возвращение к всеобщему священству, преодоление порочного деления на клир и мир, восстановление живой общинности и взаимоскрепляющих связей. 

Мы слышим беспокойный шепот: «Что будет, если первый пастор заболеет?». И понимаем, что кадровых резервов нет, скамья помощников и запасных очень короткая. 

При этом лидеры церквей боятся того, что порядок и контроль будут потеряны и каждый в своем доме будет сам себе пастор. Отчасти это так, в условиях карантина каждый выживает как может и становится своего рода лидером, каждый отец семейства вспоминает о своей священнической роли. И этот опыт лидерства изменит всех. Если люди смогли выжить без привычных форматов церковности, они вряд ли согласятся вернуться к ним без дополнительных аргументов и бонусов. Доступ в интернет позволяет легко найти всю нужную информацию и церковь на любой вкус.  Этой свободы уже не отнять. Вопрос в другом: как, не борясь со свободой, оградить наших братьев и сестер по вере от опасностей мнимой свободы и направить в сторону обновления общинности, творческого служения дарами друг другу и миру?

После выхода из карантина будет нужна новая активация всех членов церкви, но не просто для того, чтобы было «как раньше». Нужно будет заново осмыслить и проговорить преимущества нашей общинной жизни, задачи нашей общей миссии, права и свободы отдельных членов и групп. Лишь так мы сможем собрать всю церковь вместе, в том числе потерянных в сети и спящих на задних скамейках. 

Хорошо, что в этом направлении к обновленной общинности мы можем начать с общих и свободных дискуссий, а не с приказов или решений правлений и советов. В онлайн-формате стало возможным общецерковное обсуждение актуальных тем – по группам, по семьям, по интересам. 

Возможно, настало время виртуальных соборов, когда церковь мирян начнет неспешно и с разных стороны разбирать и проговаривать вопросы, которых ранее боялись, которые упрямо игнорировали. 

Раньше наши встречи были слишком деловыми, мы не успевали обсудить действительно важные вопросы. Может быть сейчас пришло такое время? Время для оперативных консультаций и стратегических дискуссий, в которых каждый может участвовать если не советом, то вопросом и комментарием. 

Перенастройка взаимоскрепляющих связей будет связана с переоткрытием ценности каждого отдельного человека. После карантина нужно будет обойти всех членов и друзей церкви, и заново «подключить» их к общине – спросить о том, как они пережили трудное время, чем церковь може им помочь, а также как и чем они могли бы послужить церкви и ее миссии.

Наши церкви были частично парализованы, далеко не все члены и дары тела Христового были признаны нужными и важными для служения. Сегодня предоставляется возможность пересобрать общину так, чтобы никто не остался без внимания и задания, без признания и призвания, без опеки и благословения. 

В-четвертых, продолжающаяся реформация это постоянное обновление в своем понимании и соучастии в миссии Бога.

Мы должны публично исповедовать и раз и навсегда уяснить, что миссия, о которой учит церковь, — это не наша миссия, но Божья, что мы лишь соучастники в ней. Бог трудится в мире и не оставляет его без надежды. И когда мы чего-то не понимаем или что-то нас застает врасплох, мы лучше чувствуем, что мы лишь часть Божьего плана и должны быть скромными и послушными в выполнении нашей ограниченной и явно не главной роли.

При этом никто из нас не останется без призвания и дара. Каждый может найти свое особое место. Поэтому мы говорим о разных подходах к миссии в новых форматах – о миссии и церкви «без стен», служении на рабочем месте «с понедельника по пятницу», семье как миссии и проч. 

Находясь в узах, апостол Павел напоминал Тимофею, что «Для слова Божия нет уз» (2 Тим. 2:9). Сегодня мы можем сказать, что для слова Божия нет карантина, хотя мы сами закрыты на карантин. Творческие подходы к благовестию и свидетельству важны как никогда ранее. 

Наше понимание миссии было ограничено нашими церковными интересами, законами общества, кругом общения. Мы вращались по своим орбитам, не пересекаясь с другими. Как должен измениться наш взгляд на миссию в условиях неопределенности, когда прежние связи распались, когда все оказались в одинаковых условиях растерянности и потерянности? Не только церковь, но и общество вскоре ожидает новая сборка, переподключение после карантина. Как мы собираемся использовать эти возможности для обновления наших отношений с людьми? Какие формы миссии станут актуальными и влиятельными в момент формирования новой «нормы»?

В-пятых, продолжающаяся реформация это внимание и послушание Духу Святому в понимании и толковании знаков времени, покаянии и смирении перед Главой Церкви, обновлении и мобилизации церкви для свидетельства миру. 

То, что мы и наши церкви оказались застигнутыми врасплох пандемией растерянности и страха, говорит о том, что мы стали частью привычного образа мира, мы перестали понимать знаки времени, мы стали довольствоваться нашими успехами и позициями. 

Мы жили так, будто жить будем долго, будто все суды свершатся после нас, будто все болезни последнего времени обойдут церковь стороной.

Но теперь не только люди, но и церковь спрашивает: что происходит, что будет дальше, что делать?

И здесь нужно сказать, что мы знаем, что нам надлежит делать. Правда, мы думали, что у нас так много времени, что можно это делать не спеша. 

Теперь в нашу личную, общественную и церковную жизнь возвращается чувство срочности и неопределенности. Каждый миг может быть последним. Поэтому все важные дела нужно делать срочно. А неважные нужно отбросить вовсе. 

Здесь уместно напомнить важные апостольские слова: «Я вам сказываю, братия: время уже коротко, так что имеющие жен должны быть, как не имеющие; и плачущие, как не плачущие; и радующиеся, как не радующиеся; и покупающие, как не приобретающие; и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся; ибо проходит образ мира сего» (1 Кор. 7:29-31).

В переводе Радостная Весть это звучит еще более сильно: 

«Я вот что, братья, имею в виду: времени остается в обрез, и надо, чтобы те, у кого есть жены, жили так, словно неженаты; те, которые плачут, словно не плачут; те, которые счастливы, словно несчастны; кто что-то приобретает, словно ничем не владеет; и тому, кто занят земными делами, не надо в них целиком погружаться. Потому что мир в его нынешнем облике уходит безвозвратно» (Радостная Весть: 1 Кор. 7: 29-31).

Я хочу оставить свой последний вопрос риторическим: как должна измениться церковь, акценты в ее миссиологии, все ее служения, проповеди, пения, молитвы, финансы, решения, планы в свете этой неопределенности? Не освобождает ли эта неопределенность нашу церковь от занятости собой и своими внутренними задачами для более преданного и полноценного служения Богу и Его миссии в этом мире?

Ни в чем ином человек не изобретателен так, как в своих грехах. Он неутомимо придумывает, успешно испытывает и бесконечно производит все новые и новые грехи. 

Но есть среди них основной грех, который многие грехом и не считают. Он не пахнет плохо, не раздражает ближних, не причиняет видимого вреда. Его легко спутать с достоинством, потому что в нем есть заразительная уверенность, подчеркнутая самостоятельность, пафос свободы и достоинства.   

Это грех всех тех людей, которые говорят Богу: «мы сами себе господа; мы уже не придем к Тебе» (Ис. 2:31).

Это первейший грех всех грешников, с него все начинается, он запускает производство всех прочих грехов, т.е. производных грехов и грешков.

Особенно страшно и мерзко слышать, как эти грешные слова звучат из уст того, кто знал о Боге и знал Бога, но предпочел уйти от Него и стать сам себе богом или божком. 

Бог ненавидит любой грех, но этот – больше всего. Это грех измены, предательства, вероломства.

Не случайно в пророческих книгах мы находим неоднократное сравнение избранного народа с невестой, которая после опыта дружбы и любви вдруг оставила своего жениха, променяла его на временных друзей и любовников.

Именно этот грех погубил Израиль. Именно его так яростно обличали библейские пророки. Именно он наполнял сердце Бога болью и скорбью. 

Мы обычно говорим о грехах заметных, но их можно смыть. А вот этот грех – несмываем: «Хотя бы ты умылся мылом и много употребил на себя щелоку, нечестие твое отмечено предо Мною, говорит Господь Бог» (22).

Здесь уже недостаточно просто перестать грешить, то есть перестать делать что-то плохое. Здесь нужно вернуться к Богу. Здесь мало умыть руки, здесь нужно обновить сердце.  

Господь не говорит нам: «Перестань делать то или это. Выучи лучше Закон и выполняй его. Возьми себя в руки, приведи себя в порядок». Он знает, что это бесполезные требования и советы. Вдали от Него мы сами не свои, мы рабы чужие. 

Поэтому Он говорит нам о самом главном, о поворотном моменте, с которого может начаться восстановление нас и наших отношений с ним: «Итак познай и размысли, как худо и горько то, что ты оставил Господа Бога твоего и страха Моего нет в тебе, говорит Господь Бог Саваоф» (19).

В дни, подобные этим, в дни неопределенности и растерянности, дни страха и хаоса, мне не раз приходилось слышать один и тот же вопрос: «Как ты все это видишь, что ты видишь, Михаил»?

Ответить на него не так просто, поэтому тот, кто видит хорошо, видит не одну вещь, а сразу несколько.

Если мы верим в Бога и Его господство в истории, то мы всегда видим не только плохое, не только упадок и разрушение земных царств, но также созидание и торжество Божьего Царства. 

Вот почему, призывая пророков на служение, Господь проверяет их зрение. Так было с пророком Иеремией: 

«И было слово Господне ко мне: что видишь ты, Иеремия? Я сказал: вижу жезл миндального дерева.

Господь сказал мне: ты верно видишь; ибо Я бодрствую над словом Моим, чтоб оно скоро исполнилось.

И было слово Господне ко мне в другой раз: что видишь ты? Я сказал: вижу поддуваемый ветром кипящий котел, и лицо его со стороны севера. И сказал мне Господь: от севера откроется бедствие на всех обитателей сей земли (Иер. 1:11-14).

Пророк учился видеть во всем знаки и действия Бога, учился видеть мир глазами Бога, учился видеть происходящее в перспективе своей ответственности. 

Вначале он видит жезл миндального дерева – знак того, что Бог исполняет все Свои слова и планы. 

Зная это, помня об этом, он видит также грядущие бедствия, но видит их в правильной перспективе.

Пророк ясно видит причинно-следственные связи событий, более того он видит Бога, Который признается в авторстве этой истории: «Я призову все племена царства северных» (15), Пророк видит историю как откровение Божье, напоминание избранному народу: «Произнесу над ними суды Мои за все беззакония их» (16).

Но перед тем, как все это случится, Господь посылает пророка, чтобы предупредить заблудший народ и дать шанс на исправление:

«А ты препояшь чресла твои, и встань, и скажи им все, что Я повелю тебе; не малодушествуй пред ними, чтобы Я не поразил тебя в глазах их» (17).

Пророк должен был передать все, что увидел, без замалчивания и приукрашивания. Его задача заключалась в том, чтобы вызвать у людей чувство серьезности и ответственности за их собственные беды. 

Бог показывает нам страшные картины будущего не для того, чтобы парализовать нашу волю к жизни и добрым переменам. Он показывает нам разные картины, чтобы мы выбрали лучшую из них и переориентировали свою жизнь исходя из этой перспективы.

Что видишь ты? 

Бог хочет, чтобы мы видели Его во всех событиях, замечали везде Его присутствие, слышали во всем Его сбывающееся слово. 

При этом Он хочет, чтобы мы видели ясно грядущий кризис, который постигнет тех, кто продолжит жить без Него, игнорируя Его, противясь Ему. 

Наша задача провозглашать эти две истины, открывая людям глаза на их бедственное положение, но также на Божью непосредственную близость и спасающую силу. 

В дни суда Божий гнев обращается не столько против неверующих грешников, сколько против верующих грешников, т.е. против тех, кто совмещает веру в Бога с богопротивными делами, кто продолжает приносить жертвы Богу и при этом продолжает идти своими собственными путями.

«Заколающий вола — то же, что убивающий человека; приносящий агнца в жертву — то же, что задушающий пса; приносящий семидал — то же, что приносящий свиную кровь; воскуряющий фимиам — то же, что молящийся идолу; и как они избрали собственные свои пути, и душа их находит удовольствие в мерзостях их, — так и Я употреблю их обольщение и наведу на них ужасное для них: потому что Я звал, и не было отвечающего, говорил, и они не слушали, а делали злое в очах Моих и избирали то, что неугодно Мне (Ис. 66:3-4).

Здесь мы видим, что самым страшным грехом оказывается совмещение старого и нового, человеческого и Божьего, греховного и святого. 

Это смешение – типичный грех религиозных людей. Когда черное и белое смешивают, когда все закрашивают в серый цвет. 

Бог любит ясность и требует этой ясности от Своих людей – или служить всем сердцем, или оставить Его совсем; или называться Его детьми и вести себя подобающим образом, или же пойти своими путями и сменить свое имя.  

Бог требует не храма, но поклонения. Он ожидает не жертвы, но верности. И Его суды не столько карают людей, сколько проясняют, кто есть кто, кто принадлежит этому гибнущему миру, а кто наследует мир новый. 

Господь напоминает через пророка, что нынешний образ мира уходит, что взамен Он творит новый мир – новое небо и новую землю (22).

И Он указывает на тех, которые наследуют эту новую землю: «Вот на кого Я призрю: на смиренного и сокрушенного духом и на трепещущего пред словом Моим» (2). 

Здесь нет ни слова о религии, храме, жертвах, имени, звании. Здесь упомянуты внутренние качества, которые выделяют избранных Богом и избравших Бога, избранных для нового мира и избравших новый мир – смирение, сокрушение, трепет. Они не сохранили ничего своего, ничего не взяли с собой, ничего не добавили от себя. Они выбрали Бога и Его мир. Никакого смешения, никакого совмещения, никакой серости, никакой двусмысленности.  

Я думаю, что это пророческое слово очень уместно в нашей нынешней ситуации. Нам очень нужна ясность и определенность в отношении к Богу. Иначе наш святой храм будет разрушен вместе с грешным городом, иначе мы погибнем вместе с этим миром. 

Сегодня Бог продолжает собирать вместе «братьев из всех народов» (20), и мы все приглашены присоединиться к этому новому Божьему народу, если решимся быть смиренными и сокрушенными духом, трепещущими перед словом Бога.  

Не язык и не национальность, не знания и не ритуал, но смирение, сокрушение и трепет — эти качества выделяют тех, которые наследуют новое небо и новую землю. 

LIVING, STUDYING, AND SERVING 

in a Hybrid Format: The Challenges and Opportunities Involved with Training Young Ministry Leaders in Post-Soviet Eurasia During the COVID-19 Pandemic 

The COVID-19 pandemic took everyone by surprise, and now we find ourselves quarantined in our homes and apartments. We have practically no control over what is taking place beyond our windows. The world is rapidly changing, and our normal way of life is collapsing before our eyes.

We have already learned some new things. Many of us have had our first Zoom conference or online church service. But it’s hard to come to terms with the fact that these changes may be long-term. It is difficult for us to restructure our lives and break old, familiar patterns. This is not only difficult for families, but for churches, ministries, and educational institutions.

This raises the obvious question about which new formats should be used in the life of the church, ministry, and leadership training in Eurasia, which is now quarantined and behind closed borders. To answer this question, we should revisit the experience of the first house churches, supplementing and strengthening this with new forms of technology and online resources. This approach was clear to some in the past. Now it is even clearer to almost everyone.

Opportunities to train leaders for ministry in post-Soviet Eurasia have always been complicated by a host of local challenges including:

• Government restrictions placed on ministry activity and religious freedom

• Hostility from radical Muslims and the Orthodox Church

• Poverty and financial dependence

• The marginal social position of the evangelical church in most Eurasian countries.

All these factors have contributed to the social isolation of the evangelical church in Eurasia, as well as the limitation of its ministry potential. And today, the COVID-19 pandemic has made things even more challenging, as we are unable to meet in person, carry out the ministry of the church into society, enjoy live fellowship, and participate in small group meetings. In addition, the free transfer and exchange of information has been severely limited.

At this time, we must review our approaches to ministry, given these circumstances, and return to almost forgotten and simpler forms of fellowship, training, and ministry. For this, it is important that we use the latest forms of internet communications. The link between simple forms of live fellowship and online resources is very important. Online formats, by themselves, (just like home groups that are isolated from the larger Christian world and its rich online resources) will not be effective. Online and offline formats must work together to complement each other. Here are some key examples of this simple model:

• Using home groups as places for training and fellowship

• Personal discipleship

• Special role of the family as a space and instrument for ministry

• Practicing hospitality, generosity, and sacrificial giving

• Remote training for leaders of small ministry groups

• Creation of small mobile ministry groups (up to 10 people).

• Develop online trainings that include instructions about conducting ministry amid social distancing

• Connect SWW coordinators so they can identify, develop, and present more strategic resources

• Focus on the key role of “live” coordinators, who oversee the ongoing, online training of groups and the organization of their offline ministry. Formal leadership will inevitably give way to actual leadership that recognizes the true role and calling of those in leadership, rather than careerism and bureaucracy.

• Activate each online and offline group member. In small groups, the role of each individual increases sharply and stimulates the personal growth of formerly passive and inactive members.

• Trust, mutual assistance, and unity as necessary conditions for Christian fellowship during a time of continued risk, suspicion, confusion, and fear.

These are just some of the elements with which we will formulate renewed approaches to the life, training, and ministry of evangelical churches. These are renewed approaches, rather than new approaches, because they combine the historical experience of the early persecuted church with new technological opportunities. These approaches must respond to the challenges of the extraordinary circumstances surrounding this global pandemic as well as observable, long-term regional trends related to the restriction of freedoms and rights of the church and ministry activity of evangelical churches in Eurasia. If we do not identify flexible forms of training and ministry for the leadership of evangelical churches, which would combine minimal social contact with a maximum use of technological advantages, then the life and ministry of the church will be paralyzed for a long time.

It is apparent that not all churches are prepared to sacrifice social interaction for virtual interaction, or that all churches even have access to quality internet connections and a wide array of online resources. Therefore, the combination of online and offline approaches will be diverse and dynamic and will depend on the pastor’s position, the age requirements of congregations and groups, the level of religious freedom, and financial and technological

opportunities. The life and ministry of the church will not be the same, but will inevitably become “hybrid” forms, which are even more dynamic.

It is becoming clearer even today that “hybrid” formats of interaction are more effective for the fellowship and training of young leaders. The accent here is on “online.” For older generations, the transition to technological ministry may be more difficult. This technological lag, or put another way, this technological conservatism of the older generation makes them more vulnerable.

From data collected about the spread of this pandemic, we know that older generations are at increased risk for infection. Young, stronger, and more technologically literate leaders could show more care for their elder spiritual brothers and pay more attention to their experience and wisdom. The older generations in the church represent an enormous wealth of spiritual, social and cultural capital, which cannot be replaced by online resources. The internet does not represent everything, only what’s new. If we want to know history and learn from it, it is worth speaking with those witnesses of the past who are still alive. By moving its activity online, the church risks losing other valuable resources. That’s why the older person should have the most respected seat at the table. Learning does not begin on the internet, but in the family, among friends, and fellow believers.

In conclusion, in church life and ministry, the emphasis on new technology is consistent with an emphasis on the new generation. However, not everything can be found on the internet and not everything can be done in an online format. Not everything is known and understood and not everything is within the power and ability of the young. Therefore, during these difficult conditions, the church will only be able to fulfill its mission if there is unity among its various generations, along with harmony among various approaches and forms of ministry. Perhaps during this time of quarantine, young people will find the time to connect with parents, grandparents, pastors, and mentors. Perhaps, this forced isolation will help us better realize the great value of home groups and Bible study groups. Perhaps through these simple forms of interaction we will be able to revive the values of hospitality, generosity, and trust. 

All of this is in addition to the indisputable technological advantages of new online forms of communication, which the church is implementing right now in masse.

While it is true that life will never be the same after the pandemic, much depends on external factors, which are beyond our control. But we can still learn from this experience and balance it with those things that are already true and validated. We can creatively and responsibly combine the simplicity and spontaneity of small groups with technological innovation, and the wisdom of older generations with the ingenuity of the young. 

This strategy is not meant to just get us through the pandemic. Rather our current efforts are helping us to prepare ourselves and the mission of the church for more relevant and effective ministry in that new world that will appear after the pandemic is over.