![Есть ли будущее у баптизма в России?]()
Христианство в его духовной значимости и общественной актуальности связано не только с прошлым, определяется не только им. Христианство вырастает из ткани истории, но не остается ее заложником. Горизонт будущего является основным фоном для самопонимания христианства и его интерпретаций внешними исследователями. В наше время происходит заметный переход от определений посредством прошлого к переопределению посредством будущего. Именно будущее становится точкой отсчета, максимумом, эсхатологическим экстремумом, от которого читается вся история христианства, в том числе и день сегодняшний.
На III Лозаннском конгрессе в Кейптауне (октябрь 2010) много говорилось о росте церквей в регионах глобального Юга, а некогда христианской Европе была посвящена лишь секция с характерным названием «Есть ли будущее у христианства в Европе?».
Для России, богатой христианскими традициями (и не только православными), такая постановка проблема может показаться преувеличением или доведением до абсурда, но именно в такой постановке открывается разница между действительным и номинальным, приоткрывается правда реальности.
Есть ли будущее у баптизма в России? Это сложный вопрос, не предполагающий простых ответов. Очевидно, что ссылки на историю не являются аргументами в вопросе о будущем. Прошлое может быть сколь угодно богатым, но оно не гарантирует будущего. Кризис европейского христианства – хорошая иллюстрация того, как не следует злоупотреблять духовным наследием, полагая, что им покупается некий иммунитет.
И все же, определенные проекции из прошлого на будущее, проекции опыта и памяти строить можно. Тогда вопрос о будущем формулируется так: каким видится будущее баптизма в России, исходя из уже пройденного исторического пути? Продолжение уже пройденного отрезка пути может быть разным, но динамика дальнейшего пути будет определяться уже заложенными противоречиями, выбранными изначально ориентирами. Я попытаюсь назвать несколько основных узловых вопросов для истории евангельских христиан-баптистов в России, перспективных с точки зрения будущего. Это вопросы, положенные у основания не только евангельского движения, но и самой России как государства и социокультурной традиции – вопросы о религии, государстве, народе в их связи и взаимной значимости.
Учитывая тот исторический факт, что евангельское движение возникает в уже сформировавшемся духовном и социальном контексте, идентификация себя и поиск своего особенного пути осуществлялись через отношение к господствующему, нормативному, общепринятому – через отношение к референтной для того времени триаде «православия, самодержавия, народности» (т.е. отношение к титульной религии, государству и народу-обществу).
Для евангельских христиан-баптистов отношение к любой идеологеме было негативным, как к названной выше триаде, так и к коммунистической связке атеизма-партии-пролетариата. Если на место православия или атеизма в триаду поставить протестантизм, отторжение вызвал бы и он. Сама связь веры с политической системой, встраивание веры в общественный порядок, неприемлемы для церквей ЕХБ. Любая триада, независимо от слагаемых, покушается на свободу совести, неподвластность церкви, втягивает их в тотальность политического.
Неприятие триады не означает, что церкви ЕХБ отмежевались от православия, государства и общества, заняли антиправославную, антигосударственную, антиобщественную позицию. Неприятие триады означает, что церковь строит отношения не в плоскости идеологической, где субъекты отношений неразличимы, а с каждым субъектом в отдельности, с учетом их специфики: с православием в контексте истории церкви (а не самодержавной политики или национал-шовинизма), с государством через отношения гражданские (а не духовного прислуживания или рабства), с народом как его часть (а не чужеродный элемент и не «продукт злокозненной немецкой пропаганды»).
Итак, сознание христианина из традиции ЕХБ разделяет то, что в сознании идеологическом, гомогенизированном, тоталитарном накрепко увязывается в нераздельность. Так отношение к православию становится намеренно неполитическим, деполитизируется. То, что само православие стало частью политической системы, воспринимается как его внутренние проблемы, старые византийско-московские комплексы. Для верующих из церквей ЕХБ православные, прежде всего, братья и сестры единой, хотя и разделенной Вселенской Церкви. Православие видится не в политической перспективе (хотя именно она навязывается извне), а в церковно-исторической ретроспективе.
Если мыслить православие как государственную церковь, титульную религию всей страны, то церкви ЕХБ оказываются в известной оппозиции – не столько в силу сознательного противопоставления, сколько в силу собственной природы, положения религиозного меньшинства, «народной», «простой», «бедной» церкви.
В связи с этим примечательно, что самоопределение российских баптистов между западным протестантизмом и российским православием происходит не путем выбора одного из двух, но путем синтеза двух традиций. Причем синтезируется не все со всем, подход к традициям избирательный. Более того, внутри традиций встречается и то, что нельзя ни принять, ни отбросить, но предстоит углубить, развить, дополнить.
Именно на пути избирательного синтеза, очищения традиций, их пересмотра с позиций евангельских, апостольских, перед церквями ЕХБ открываются широкие экуменические перспективы. В мире, разделенном на сферы конфессиональных влияний, евангельское движение может быть местом встречи, диалога, общения. Такое здоровый экуменизм означает не больше и не меньше, чем принятие реального церковного многообразия, добрососедство, сохранение себя в открытости другим.
В контексте вышеобозначенной деидеологизации видится иным и отношение к государству. Отношение к власти освобождается от опасной сакрализации, в определенном смысле секуляризируется, становится социально-политическим, гражданским. Даже такие опасные по степени влияния на религиозные массы идеологемы как «Москва – Третий Рим» или «русский мир» лишаются для евангельских христиан-баптистов своей значимости, потому что они не воспринимаются как священные, религиозные. То, что для старца Филофея представлялось сакральным архетипом, для баптистов всего лишь политическое, человеческое, даже «слишком человеческое».
Для протестантов понятна и приемлема автономия политического, когда в межконфессиональной стране права человека обосновываются Конституцией, а не «Основами учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека».
Из истории церкви хорошо известно, чем оборачивалась слишком близкая связь официальной церкви и государства, что ожидало негосударственные, «неисторические» конфессии и религиозные меньшинства.
Евангельские христиане-баптисты прошли трудный путь к легализации своей церкви в условиях правового государства. Их надежды на будущее должны связываться с правовым, а не сакральным характером государства; с его конституционными обязанностями, а не с опасными амбициями соединить политическое и религиозное начала в тотальность единой власти.
Отношение к народу (обществу) освобождается от привязки к религии и политике. Архетипы «народ-богоносец», «Святая Русь», «православный народ» лишаются для евангельских христиан своего привычного магизма. За вычетом государственно-церковных манипуляций в них нет ничего, в остатке пусто. Народ оказался не религиозным, а в страхе перед властью одинаково податлив и православному монархизму, и атеистическому коммунизму, и нынешнему авторитаризму.
Уже в деятельности первых евангельских общин выразилась и близость к народу, и правда о нем. Служа окружающему обществу, евангельские верующие откровенно порицали его социальные и духовные язвы. Данная православными миссионерами оценка баптистов как «социалистов» красноречиво выразила народный и социальный характер церквей.
У евангельских христиан-баптистов есть свобода от прошлого и мощный реформаторский потенциал. Возникнув на фоне социально-экономических реформ традиционной крестьянской общины, российский баптизм отразил чаяния новой жизни, идеалы модернизации отсталого общества. То, что триада «православия-самодержавия-народности» пыталась сохранить, «подморозить» (К. Леонтьев), евангельские христиане своей жизнью опровергали и преодолевали. Успешные хозяйства, механизация труда, крепкие общины, распространение книг, грамотности, просвещения, христианские общественные партии создавали полноценную социальную альтернативу, которая пугала и монархистов, и коммунистов.
Вместе с тем, возникнув в народной среде, евангельские общины с народом не слились, отчасти, благодаря образу христианства аскетического, уравнительно-братского, активно-трудового; отчасти благодаря гонениям со стороны государства, осуждению со стороны православия.
Оставаясь очагами инаковости в простонародной среде, евангельские христиане сохранили влияние на низовые социальные группы, но этим же уровнем были ограничены. Сегодня формулируется задача демаргинализации евангельских христиан-баптистов, восстановления их полноценного присутствия в обществе, во всех его сферах и уровнях.
Евангельские верующие добились своей легализации, но правовой статус не гарантирует реального места в социальной структуре. От легализации к социализации путь долгий и непростой, начинать его нужно как можно скорее, и с ясным пониманием перспективы – преобразования всех сфер общества в соответствии с евангельским учением.
Итак, идеологемы и мифологемы прошлого господствуют над массовым сознанием и предлагают коллективную идентичность вокруг строго определенного типы веры, государства и общества. В круге «строго определенного», «того же самого» развития нет.
Евангельские христиане уже фактом своего полуторавекового существования в России доказывают возможность иного способа жизни, иного отношения к слагаемым триады. Быть русским вовсе не обязательно означает быть православным, и совсем не означает быть монархистом. То, что вслед за Уваровым в XIX в., к сожалению, повторял гениальный Достоевский, евангельские христиане тогда не повторяли, не должны повторять и сейчас.
Будущее открывается не за многозначительными, туманными, пусть и гениальными фразами, но за крепкими семьями, устойчивой нравственностью, добросовестным трудом, осознанной личной верой, принципиальной верностью своим убеждениям. Евангельские верующие не создают своих идеологических триад, но их уважение к православной традиции, гражданская ответственность перед государством, служение окружающему обществу всем известны. Евангельская идентичность предполагает сосуществование с иной церковной традицией, верность своим убеждениям в условиях любого государства, контекстуализацию в любой социальной среде. Присутствие евангельских церквей обогащает и духовную, и социальную жизнь страны, вносит в нее фактор динамики.
Многовековая тождественность любой из триад означает воспроизводство прошлого, топтание на месте, замкнутость в мифологизированной старине. Удерживая вместе, сопрягая понимание своей конфессиональной особенности и ответственность за общность исторической судьбы, российское гражданство и принадлежность Божьему Царству, евангельские христиане-баптисты пережили две великие империи, две сложные эпохи. Не ассимилируясь, сохраняя свою инаковость, церкви отстояли свою свободу и свое будущее. Свобода совести и церкви, социальная ответственность, межцерковный диалог – верные ориентиры для развития церквей ЕХБ, испытанные историей и крайне актуальные в современной России.
Евангельские христиане-баптисты не видят будущее светлым и легким, у них нет оптимистичного видения грядущего мира, есть лишь видение себя, своего призвания. Мир закрашивается в эсхатологические тона, но церковь от этого не смущается.
Конечно, церковь хочет быть свободной в свободном государстве; равной в религиозной свободе среди других конфессий; признанной и авторитетной в обществе. Но даже в тоталитарном государстве, при гонениях со стороны официальной церкви и маргинализации в обществе, евангельская церковь не только выживала, но и находила возможности для активного служения. Опыт истории показал, что будущее церкви связано не с благоприятными внешними условиями, но с себетождественностью, с верностью своему пути, Богом врученной миссии.
Апокалиптические страницы Нового завета приоткрывают образ церкви как гонимой, малочисленной, но влиятельной. Такое будущее налагает ответственность не столько за изменение обстоятельств, борьбу за права и возможности, сколько за прояснение собственной идентичности. Для евангельских христиан-баптистов вопрос самоидентичности и отношения к миру (другим конфессиям, государству, обществу) важнее отношения миру к церкви. Именно в вопрос об идентичности и стоит транспонировать вопрос о будущем.
