Online

О плюрализме мнений и вызове либерализма

О плюрализме мнений и вызове либерализма

Интервью для «Слово для тебя», 12 мая 2011

Михаил, как Вы относитесь к намеченному тренду в евангельском баптистском сообществе России и Украины, когда существует несколько непримиримых богословских позиций? Сможем ли мы эту проблему преодолеть?

На самом деле, то, что называют плюрализмом, я полностью приветствую. Нам как раз нужно освобождаться от такой патриархальной модели, когда есть первое лицо, которое задает всем стандарты мышления и жизни. Должно быть много центров влияния, и они не обязательно должны находиться в кабинетах председателей и епископов. Центры влияния должны быть в семинариях, университетах, у журналистов, в том числе и в Союзе. Ведь сам Союз не живет в каком-то вакууме, рядом есть церкви, у которых могут быть разные традиции, рядом есть, в конце концов, общество. Отсюда возникают разные сигналы, но, отсюда и конфликты. Это совершенно естественная жизнь, которой мы совершенно не должны бояться. Вот когда мы помещаем себя в дистиллированную среду, когда все обеззаражено от всего — от конкуренции, от других точек зрения, от возможных несогласных, от опасных книг, это чрезвычайно плохо.

Кстати, относительно книг, я наблюдаю за позицией некоторых лидеров по их отдельным высказываниям в социальных сетях. В частности, они пишут, что нельзя читать эту книгу, нельзя смотреть тот фильм. Свежий пример: выходит христианский бестселлер, вместо того, чтобы поддержать то, что в этой книге присутствует доброе, а именно — стимулирование интереса к вере, акцент на какой-то важной тематике, к ней относятся с подозрением. Само по себе это же здорово, что люди возвращаются к так называемым «вечным вопросам», здорово, что формируется культура диспута. Здорово, что рядом с нами, — с таким, полированным, причесанным христианством, возникает, назовем его, условно, еретическое или вольнодумствующее христианство. Это стимулирует дискуссию, это оттачивает, если хотите, нашу догматическую мысль. Но это все предпочитают оставить за церковной оградой, за кабинетами, в которых кто-то пытается нам навязать, что быть христианином означает быть таким, как я, или как мой учитель. Или быть христианином означает что-то не читать или что-то не смотреть или с тем-то не общаться… На самом деле, это глупости, потому что если христианство в третьем тысячелетии будет такого закрытого типа, оно обречено не вымирание. И в этом, кстати, ничего плохого не вижу, потому что рядом будет формироваться и жить христианство открытого типа, христианство, которое будет не бояться вызовов, христианство, которое о себе сможет сказать такое, что внешняя критика будет выглядеть детской игрой.

Христианство, которое готово на саморефлексию, самоотчет и самооценку — не будет бояться ничего в мире. И мы не должны бояться, это то, что предполагается, что ожидается самим обществом от христиан: если вы, ребята, такие сильные и такие крепкие, то почему вы боитесь всяческих кризисов, почему вы пытаетесь справляться с ними административным или каким-то ручными методами? Т. е. мы запретили – у нас кризиса нет. Мы сказали: то-то не читать, то-то не обсуждать, с тем-то не иметь дела. Это скрывает слабость, это как сквозь дырявый плащ у Сократа выглядывает тщеславие, так и у нас слабость выглядывает через нашу простоту и наивный библеизм. Мы такие простые, что не можем себе позволить сложную мысль. За этим плохо скрывается нежелание и страх вести дискуссию, а без дискуссии невозможно развитие.

Но Вас могут обвинить в либерализме, в том, что скоро Вы начнете признавать однополые браки, раз общество становится таким. В том, что Вы перестанете верить в Божественность Христа…

Вы знаете, обвинить можно любого человека и это право обвинителя обвинять. А мое право – это презумпция невиновности. По-сути, подобные обвинения ни о чем не говорят, но лишь показывают, что есть категория людей, которая предпочитают набрасывать ярлыки, вместо того, чтобы разобраться в сути аргументации. Это раз. Второй момент — либерализм, в хорошем смысле слова – это конкуренция разных точек зрения, это принцип определенной свободы мысли, когда любая мысль позволена, любая критика даже приветствуется, потому что это позволяет христианину всегда быть в тонусе.

В чем могут заключаться крайности либерализма? Когда действительно либерализм становится безбрежным и размывает свои же основания. Либерализм предполагает свободу, в том числе от своей свободы. Если он становится разрушительным, то я должен идти дальше, мимо момента тотальной и огульной критики, при которой пренебрегается другое мнение. Мы должны это преодолеть, либерализм заставляет идти дальше. Путь либеральной мысли состоит из нескольких этапов. На первом этапе мы приходим к выводу, что традиция, о которой нам говорили, что ее нужно держаться двумя руками как за самый последний оплот всего правильного в мире, что она несовершенная, и она должна меняться. На этой стадии тебе кажется, что мир начинает рушиться.

На втором этапе ты начинаешь открывать какую-то систему ориентиров в мире, но она не такая жесткая и не «на трех китах стоит», т. е. она подвижная, но все-таки ты открываешь некоторые установки, согласно которым, уже по ту сторону жестких устаревших традиций, ты учишься ориентироваться в мире. Уже нащупывается «красная нить», ты уже видишь какие-то очертания, видишь свет и к нему движешься.

Следующая стадия, это когда ты встречаешь трудности на своем пути, ты встречаешь людей, которые тянут тебя в сторону или назад, и говорят:слушай, свет, который ты видишь — это, на самом деле, искушение, вернись к нам, в нашу комнату, за ее пределами ты ничего хорошего не встретишь. И тут начинается какая-то рубка, взаимная критика, начинается выяснение взаимоотношений, происходит нормальный конфликт интерпретаций, столкновение традиций. Столкновение, в котором человек начинает комбинировать свое мировоззрение из осколков старого и из интуиций нового. Такое случается.

Бывает, что человек скатывается в нигилизм, в цинизм, в огульную критику всего. Когда он говорит: я не знаю к чему идти, в каком направлении двигаться, потому что все, что я вижу – является продажным, поверхностным, и за всем кроется вопрос: кому выгодно? Это тоже бывает. А бывает и так, что этот цинизм затвердевает и человек тогда приходит к такому выводу: грехом больше, грехом меньше – ничего не меняется. И те, кто отстаивает традиционный христианский брак, и осуждают секс до него, на самом деле, такие же грешники, которые, скажем, вместо гомосексуализма занимаются мастурбацией. И человек приходит к такой мысли: а я пойду дальше. И здесь шкала уже размыта, и человек позволяет себе более изощренные «приключения». Это тоже путь. Но это никак не означает, что это тот путь, идя по которому, человек, начиная с либерализма, заканчивает каким-нибудь гомосексуализмом или просто начинает его оправдывать. Я могу привести множество примеров, когда человек через крайности консерватизма приходит к подобным извращениям. То есть это может быть связано как с радикальной закрытостью, за которой фобии и комплексы могут только множиться, так и радикальной открытостью, которая становится безбрежной и человек, покинув что-то очертаемое и узнаваемое, не находит новых ориентиров и не видит света. Тогда он тонет во тьме и впадает в различные пороки.

Поэтому я признаю эту критику, это верное опасение и определенный риск действительно существует.. Когда ты отпускаешь руки от чего-то, как тебе казалось, надежного, то ты можешь утонуть, но можешь и выбраться на берег, здесь всё возможно. Но я не вижу другого пути, как только путь через вызов свободы и через риск этой свободы. Это, на мой взгляд, полностью евангельский подход, когда мы должны пропустить все наши принципиальные решения в жизни через свободу, ответственность, и через момент разрыва с тем, что было нам знакомым, привычным, но что нельзя обожествлять, канонизировать и до остатка жизни сохранять как единственный питательный источник и стандарт жизни.

Многие христиане выражают опасение, что подобные плюралистические тенденции могут привести к еще большему дроблению внутри евангельского баптистского братства. Не видите ли Вы в этом проблему и опасность того, что Союзы России и Украины могут распасться на множество других союзов?

Я хочу напомнить, что у нас действует принцип автономии поместной церкви, и если мы хотим последовательно его придерживаться, то должны понимать, что Союз – это, по сути своей, ассоциация. Это свободное объединение разных общин, которые являются разными, по нашей конституции, по нашим баптистским принципам, поэтому они уже раздроблены в том смысле, что каждая община обладает внутренним самоуправлением и своеобразием. Это не только касается песен, которые поются на служениях и количества проповедей, но, в том числе, и определенных богословских предпочтений. Это конституционное право каждой церкви, поэтому если в Союзе будет большее многообразие, будет только лучше, поскольку будет конкуренция и, тем самым, будет сохраняться динамика развития.

И если это разнообразие не признать на уровне руководства, то внизу оно может вылиться в стихийное движение, которое, если его попытаются удерживать искусственно, вступит в конфликт с позицией лидера, что в свою очередь, будет провоцировать отчуждение руководства Союза от руководства поместной общины. Нужно, чтобы наверху давали четкие сигналы и сами понимали, что нам нужно многообразие, что оно спасительно для Союза в частности, и для евангельского христианства в целом. Это когда председатель, заместители, старшие пресвитеры, влиятельные богословы, преподаватели семинарий, публицисты и журналисты придут к договоренности о том, что нам просто необходима массированная поддержка ценностей многообразия в нашей среде. Мы разные, но мы вместе, и мы сильны, потому что мы разные. Вот когда это произойдет, многообразие примет конструктивную форму и обретет созидающую силу. Но если только наверху возобладает идея-фикс, что нужно все-таки навести порядок, что нужно разобраться с «небиблейскими подходами», что нужно разъяснить что такое хорошо и что такое плохо, это окончательно убьет здоровую инициативу и спровоцирует инициативу революционного и стихийного плана. Я уверен, тогда будут выходы из Союзов, люди будут или уходить в никуда, или вступать в другие Союзы и ассоциации, их просто к этому подтолкнут.

Поэтому я скажу так — это моя позиция, которую я слышал неоднократно от разных людей: до тех пор, пока нам позволяют быть здесь, мы будем служить на благо всех, но если будут «закручиваться гайки» и будут совершаться попытки втиснуть нас в какое-то прокрустово ложе или выровнять по стенке, то мы уйдем.

А кого вы подразумеваете под словом «мы»?

Мы – это вольномыслящие и творческие люди. Это пасторы, которые пытаются быть самими собой и вести свои церкви в русле актуальном, а не традиционном. Это интеллигенция евангельских общин, это образованные люди, студенчество, профессора и т. д. Если мы хотим этих людей потерять — давайте «закрутим гайки». Но надо понять и осознать, что от этого проиграют все.

Каким, на Ваш взгляд должно быть евангельское христианство начала третьего тысячелетия?

Нужно чтобы мы делали шаги за горизонт, шли вперед, это очень интересно, ведь это и есть жизнь. Но наши христиане часто живут какими-то древними идеями, и снова и снова предоставляют людям и обществу что-то устаревшее и неактуальное, без учета нашей культуры и менталитета.

Нужно всегда быть свежим, поэтому я, например, стараюсь никогда не повторять свою проповедь, как бы дорога она мне ни досталась, и сколько бы времени я на нее не потратил. Если я буду повторяться – это будет шаг в никуда. Мы можем много читать, но оригинальных идей так и не разработать, это милость Божья и мы должны у Него просить о ней.

Как я уже говорил, хочется, чтобы у нас развивались центры влияния, между которыми происходили бы дискуссии.

Мне бы хотелось, чтобы богословская и личностная эволюция у нас не останавливалась, чтобы мы увидели новые произведения, свежие идеи и, главное, живых людей, которые продолжали бы жить и творить, а не мумифицировались и музеифицировались. Мне бы очень хотелось увидеть именно такое христианство.

Традиционные ценности: оспаривая монополию

Традиционные ценности: оспаривая монополию

Долгое время идеологам православного «русского мира» удавалось удерживать свою монополию на толкование ТЦ. Но украинская «революция ценностей» оспорила эту монополию и предложила свое понимание ТЦ.
Осенью 2015 года предстоятели украинских Церквей выступили с единодушной критикой антидискриминационных законодательных нововведений, ставящих под сомнение традиционные христианские взгляды на ценность жизни и семьи. Отвечая на обвинения в измене европейскому курсу, глава УГКЦ Архиепископ Святослав (Шевчук) соединил две вещи — верность традиционным христианским ценностям и верность европейским демократическим ценностям: «На самом деле “русскому миру” и идеологии Москвы подыгрывает тот, кто выставляет европейские устремления как узаконивание аморальности, настраивает верующих Украины против христианского Запада и делает Россию единственной защитницей традиционных моральных ценностей. Хочу напомнить, что именно Божественный Закон, защита человеческого достоинства, протест против коррупции та брутального насилия вывел на на Революцию достоинства и показал настоящие демократические ценности, которые на христианских основаниях и построили европейскую цивилизацию» [5].
В то же время по версии богословов РПЦ, ТЦ не обязаны никоим образом совмещаться с европейскими и общечеловеческими ценностями, поскольку: «Данные ценности насильственно, зачастую вопреки мнению многих людей вырваны из нравственного контекста» и «Тезис о том, что общечеловеческая нравственность универсальна в силу того, что всем людям и всем народам присущ определенный нравственный кодекс, общий для всех цивилизаций, не выдерживает критики» [9]. При этом смешиваются категории богословские, этнические, этические, политические. Такие ценности цементируют монолитный порядок, поскольку по мысли главы ОЦВС митрополита Илариона, лишь «нравственная основа оставалась тем фундаментом, на котором строилось общество, той духовной скрепой (выделено автором доклада), которая соединяла весь народ и делала его единым организмом».
Как самокритично заметил Сергей Чапнин, «Возрождение русской морали это пропаганда, а не действительное усилие социального возрождения. Это способ возвышения России над якобы более испорченными культурами Западной Европы и Северной Америки, способ снова заговорить о Востоке против Запада, о нас против их. Здесь Запад конструируется не только как враг политический и экономический, но и как враг духовный».
Итак, в рамках постсоветской постсекулярности дискурс ценностей становится не только игровым и манипулятивным, но и агрессивным фактором. ТЦ отсылают не к традиции в ее аутентичности, но к идеолого-политически ангажированному конструированию и производству.
В то же время в случае с украинским вариантом теория социального конструирования оказалось малоприменимой, поскольку «революция ценностей» опиралась на нечто более фундаментальное, чем произвольные конструкты. То, что оценивается дороже своей (не чужой – это отличие важное) жизни вряд ли может иметь произвольный характер. Здесь имело место не столько конструирование национально-освободительного мифа, сколько радикально, я бы сказал отчаянно честный поиск незыблемых духовных оснований, на которых этот миф может строиться. В этом поиске общество ушло гораздо дальше и глубже национального или политического – именно в духовные архетипы и моральные первоначала, которые трудно назвать «культурными артефактами». Безусловно, социальное конструирование имело место и здесь, но оно работало с этим материалом, создать его искусственно было бы не возможно. В этом смысле достоинство и свобода, поднятые на щит «революцией ценностей», принимались как некие «врожденные идеи» и ценности, как неотъемлемые и сущностные, как такие, что предшествуют способности человека создавать свой символический универсум, а не являются частью его творчества.

Христианства будет все меньше

Христианства будет все меньше

Интервью для religo.ru год 2011

О ком вы говорите в своей последней книге «Культура влиятельного меньшинства»? Кто это меньшинство?

Сегодня в мире христианство представляет меньшинство, и его (христианства) будет все меньше. Это не то, чего я хочу, но это и не то, чего я опасаюсь. Оставаться в меньшинстве — не страшно, и к этому не привыкать.

Вы говорите, что христианства будет все меньше и меньше. Оно будет меньше численно или в своем влияния на общество?

И количественно тоже. Мы видим, как ближайшая перспектива складывается не в пользу христиан. И это меня мало беспокоит. Меня беспокоит как раз вторая часть вашего вопроса. Что будет с нами? Есть ли новые лица? Людей может быть не так много, но они могут быть яркими личностями, харизматичными лидерами; они могут быть творческими, сильными, устойчивыми, плодовитыми. И я хотел бы, чтобы христианство как раз задавалось не только вопросами своего количества, а переживало относительно продуцирования новых идей, продолжения своей истории. В связи с этим я скажу фразу, может быть не однозначную: если раньше христианство определялось своей историей (т.е. нам 1000 лет и мы имеем определенные права и привилегии), то сейчас христианство определяется горизонтом будущего.

Силу современного христианства определяет не древность истории, а видение своего будущего: готовимся ли мы к нему, что мы можем предложить. Достойное место в истории ничего не гарантирует в будущем. Поэтому нужны новые, реформационные, рискованные идеи.

Если переосмыслить ваши слова, то напрашивается следующий вывод: современная церковь (различных направлений) не способна создавать здоровую среду, где возникают интересные идеи.

Церковь, к сожалению, остается достаточно консервативным институтом, может быть одним из самых консервативных в этом обществе. Здесь важно понимать, что церковь — это не только институт, церковь — это живые люди. И чем больше в христианстве будет христиан (то есть личностей), которые смотрят вперед и шире, нежели большинство, тем быстрее в этой среде появятся интересные идеи, востребованные светским обществом.

Мысль может быть высокой, но когда она становится достоянием масс, то уже не удерживается на той высоте и начинает «пикировать», опускаясь все ниже и ниже до народного уровня.

И сегодня, кстати, пересматривается представление о христианстве и о его истории. Эта не только повествование о церковных институтах. За каждой реформацией стоит живая личность. Мне бы хотелось, чтобы мы обращали внимание на людей, от которых исходит динамика перемен, которые продуцируют новые идеи, вызывают диспуты. Возможно, их называют еретиками, но на них ссылаются, с ними спорят, именно они придают динамику истории.

Говоря об украинском христианстве, я назову одну структуру, имеющую прогрессивный взгляд на будущее — это Украинская греко-католическая церковь. УГКЦ недавно выбрала молодого и активного Патриарха, создала прекрасное образовательное учреждение — Украинский католический университет. В рамках благотворительного фонда «Каритас Украина» успешно занимается социальным служением.

Как раз здесь мы имеем хорошую иллюстрацию того, как яркие, одаренные и неординарные личности придают особый имидж всей конфессии и дают особенные сигналы для своей паствы какими нужно быть. Я имею в виду не только нынешнего новоизбранного предстоятеля Блаженнейшего Святослава Шевчука, достаточно вспомнить митрополита Андрея Шептицкого, Патриарха Иосифа Слепого, Патриарха Любомира Гузара, добровольно ушедшего в отставку. Масштабом своей личности, харизмой они определяли развитие церкви в большей степени, чем ее количественный показатель. Именно эти личности обусловили феномен возрождения греко-католической церкви там, где казалось бы ее вычеркнули из истории. У греко-католиков не было ни благоприятствующих политических обстоятельств, ни финансовой составляющей для развития своей церкви. Здесь как раз роль личностей подтверждает мою гипотезу.

Говоря о ярких личностях, стоит отметить особую роль мирян в УГКЦ. Например, правозащитник и диссидент Мирослав Маринович, с мнением которого считаются все львовяне — от мэра до обычных людей. Почему украинским протестантам нечего предложить светскому обществу? Почему в их среде нет людей калибра Мариновича, способных оказывать влияние? Протестантские церкви способны только удивлять светскую среду своим мракобесием.

Мракобесия я не вижу, а примитивизма очень много. Почему так получается? Я думаю это связано с народным происхождением протестантизма. Хотя с другой стороны мы видим, что первые реформаторы были высокообразованными людьми. Когда Реформация стала массовым народным движением, то даже стерлось упоминание о Лютере как о профессоре университета. Мысль может быть высокой, но когда она становится достоянием масс, то уже не удерживается на той высоте и начинает «пикировать», опускаясь все ниже и ниже до народного уровня. Проблема в том, что народ выдает мысли по своему образу и подобию, шьет, что ему удобнее и выдает это за богословие.

То есть это наша неотвратимая реальность?

Мне хочется верить, что уже пошел обратный процесс. Наша вера начинает углубляться и возвышаться. Начинает преодолеваться советский стереотип, из-за которого верующие изначально воспринимали себя как маргинальное сообщество.

Я был на конференции в Москве, где говорили о юбилее — 105 лет легализации российского баптизма. Вроде бы больше века на этой земле и должны стать своими, но тут же религиоведы из Южно–Сахалинска задают вопрос: нет, вы мне все-таки объясните, может какие-то геополитические интересы стояли за возникновением евангельского протестантизма на юге России, в Украине или скажем в Санкт-Петербурге?

Такое отношение не способствует социализации протестантов. Они могли бы сделать много чего хорошего, но знают переменчивость отношения к себе, помнят о том, что на них ярлык «чужие». Поэтому, с одной стороны, безусловно, это ответственность церкви, но с другой — это проблема общества, в котором очень трудно чувствовать себя своим. Проблема затрагивает более широкий круг вопросов: это касается отношения к евреям, женщинам, оппозиционерам, чернокожим.

Готовы ли мы принимать многообразие, готовы ли мы учиться добрососедству? Без этого любой проевропейский курс ни к чему не приведет. Потому что в Европе все с этого и начиналось. Протестантизм дал интересный опыт, когда меньшинство стало защищенным. Ты можешь быть в меньшинстве, но ты не будешь чувствовать, что твои гражданские права и свободы ограничены.

В прошлом году в Украине произошло одно яркое религиозное событие — это открытие храма Церкви Иисуса Христа Святых последних дней (мормонов). Среди выступавших против этого, были, в том числе, и протестанты. С одной стороны, они борются за права и свободы, то есть против ксенофобии в свой адрес. С другой — встают на сторону православных реакционеров, регулярно объявляющих крестовые походы против инославных.

Ко мне очень часто обращаются за помощью: давайте организуем какую-нибудь кампанию против мормонов или снова разоблачим кого-нибудь еще. Меня совершенно не привлекает кого-то критиковать, хотя я сам не имею ничего общего с мормонами. Объединяться против кого-то я не буду. Я согласен с вами в том, что у нас очень часто требуют особых прав для своей конфессии. Так, согласно Виктору Януковичу, у нас есть церкви равные и «родные». Но на деле у нас выторговываются преференции для какой-то одной конфессии, и отказывается в конституционных правах всем остальным.

И в протестантизме это тоже есть: давайте то, что принадлежит сейчас православным — заберем себе, мы вроде лучше, мы — настоящие христиане, мы евангельские. Мне кажется, в основании такого мотива лежит ошибка: мы дадим особые права какой-то одной конфессии и откажем в свободах, правах другим, возможно даже самым опасным, но не потому, что они социально опасны, а из-за желания получить больше для себя — и льгот, и статусов, и денег. С этого начинается наше падение.

Об этом, кстати, очень четко говорил кардинал Любомир Гузар: особые права не столько лишают чего-то других, сколько вредят той самой конфессии, которая выторговала их для себя.

Для христиан кроме количества есть еще более важные вопросы: определиться со своей идентичностью, миссией и призванием. Мне кажется это куда более тонкие и более сложные материи, и поэтому о них предпочитают не говорить.

Очень жаль, что протестанты иногда хотят добиться какого-то микрофона, кафедры, особого положения в обществе, оттесняя, выталкивая других на обочину. Права у нас декларируются, но нарушаются, потому что мы требуем прав для религии, но права и свободы внутри религии почти отсутствуют. Протестантские лидеры хотят получить что-то, но распоряжаться этим и уважать чувства других (даже наших оппонентов), вольнодумцев или даже внутренних еретиков совершенно не готовы.

Исходя из логики ваших слов, лучшее время для любой конфессии — когда она находится в меньшинстве.

Ни одно меньшинство не смиряется со своим статусом кво. Оно вынашивает определенные планы по количественному развитию. Мне бы хотелось, чтобы у нас было больше христиан в обществе, самых разных. Ведь многообразие обогащает.

Смиряться ни с чем не стоит, но нужно быть готовым к тому, что наши надежды и наши позитивные планы окажутся невыполнимы. Каждая церковь может вызывать определенный резонанс, она будет фактором инаковости, непохожести, кого-то раздражать, у кого-то вызывать ненависть. Но для кого-то она будет маячком, который зовет на свой свет и показывает дорогу. Поэтому смиряться не надо, но быть готовым находиться в положении меньшинства нужно.

Для христиан кроме количества есть еще более важные вопросы: определиться со своей идентичностью, миссией и призванием. Мне кажется это куда более тонкие и более сложные материи, и поэтому о них предпочитают не говорить. Когда пасторы строят головокружительные планы о количественном росте, совсем не задумываются над тем, что мы даем людям, как мы отвечаем на их вопросы. Евангелизация в эпоху постмодерна не должна быть рекламной акцией: приходите, наши двери открыты! И это не только проблема протестантских церквей, сегодня церкви борются за свое влияние, но думают ли они, с чем встречать людей? Это уже второй вопрос.

Вы говорите, что будущее за «христианством христиан», нежели за «христианством институтов». Значит будущее за парацерковными организациями, объединяющимися не на конфессиональной, а на иной основе?

Безусловно, сейчас время взаимопроникающих связей, когда на самом деле быть католиком и быть протестантом — это совмещается, может соприсутствовать в одном и том же человеке. Например, я могу увлекаться византийским богословием и при этом быть евангельским протестантом, прихожанином баптистской церкви. Могу быть прихожанином данной церкви, потому что там проповедуется простое Евангелие, а еще есть воскресная школа, где для моих детей есть прекрасные занятия, где они могут развиваться в здоровой обстановке. Но, будучи протестантом сего дня, я могу придерживаться богословской парадигмы совсем другой эпохи. И это не вступает в противоречие. Время, когда все взаимопроникает, не разделяет друг друга по границам, а на разных уровнях соприсутствует.

Нас могут объединить совместные дела — это христианское просвещение, христианская культура, история церкви. Недавно мой хороший друг Юрий Черноморец написал монографию о византийском неоплатонизме, где изложил свой специфический взгляд на историю православной мысли Византии. Она интересна всем — и католикам, и православным, и протестантам.

Есть проекты, в которых мы можем вместе создавать. И, в конце концов, простое и неисчерпаемо богатое Евангелие — это то, что нас объединяет. Намного интереснее (для светской среды и самих себя) предложить нашему миру Евангелие и свои свидетельства о том, как оно изменило нашу жизнь, наши судьбы. Нас объединяет Евангелие, которое не сглаживает и не подавляет разнообразие. Мы разные, и это здорово

Есть путь, и есть обочина

Есть путь, и есть обочина

Почему вера стремится стать активной?

Если мы отказываемся от христианства, от искупившего нас Христа, от идеи искупления мира и Нового творения, которое Он собой открыл, тогда все лишено смысла. Остаются право сильного, законы джунглей: не задумывайтесь, как вы карабкаетесь по карьерной лестнице! Топчите друг друга, кусайте, тягайте за хвосты, убивайте, грабьте! Но если вы ищете смысл, если не хотите бесконечно карабкаться по карьерной лестнице, а хотите жить с полнотой смысла, тогда, пожалуй, христианство предлагает именно такую модель. Исповедуя перед Богом свою греховность, пустоту, принимая ее и доверяя Ему, мы становимся частью Нового мира, который Он строит в сотрудничестве с нами. Очень вдохновляющая перспектива! Все, что ни делаешь – это как бы кирпичик в новый мир, в новую реальность.

А что, если встреча с Богом еще не произошла?

Начинать нужно с поиска. Задавать себе вопрос: зачем, почему, какая конечная цель всего этого? И такая цепочка внутренних вопросов рано или поздно приводит к предельным смыслам. У меня был такой момент, когда я молился. Мне было 10 лет. Помню костер, круг христианских друзей в летнем лагере подпольного типа – советские годы. Я смотрел на звезды и переживал какое-то особое чувство близости к тайне мироздания. Звезды, костер, тени, которые на деревья откладываются – это создает какое-то особенное чувство. И я, можно так сказать, посвятил свою жизнь этому поиску, общению и жизни с Богом. Я сказал, что хотел бы прожить эту жизнь с Богом и для Него, понимать Его. То есть это не было покаянием, потому что грехов тогда не было много, но я понимал, что жизнь будет пустой, если я проживу ее один. Как в ночи, без костра и без звезд. Буду просто куда-то идти, что-то искать, как слепой котенок куда-то тыкаться… Но я видел этот Закон – Закон над нами, Закон в природе, чувствовал внутренний голос и хотел жить в системе координат, где ты обретаешь смысл и знаешь будущее – в том смысле, что Он его готовит. И поэтому не боишься конца мира, революции, боли, смерти, бедности. Как человек боишься, конечно, но, все равно, это не абсолютный страх. Понимаешь, что это предпоследнее, а не последнее. Тот момент дал мне чувство уверенности, что я ступил на путь, на котором и призвание, и карьера, и знание, и книги, и люди, и активности – все обретает смысл. Вне пути – это все равно как съехать с трассы – и что дальше? Мне кажется, для молодых людей это важно понимать. Что есть путь, на котором смысл извлекается, а есть обочина, на которой все теряется.

Из беседы с Ольгой Рыбачук, 03.10.2015

Якщо завтра кінець світу, я посаджу дерево! Як християни ставляться до майбутнього

Якщо завтра кінець світу, я посаджу дерево! Як християни ставляться до майбутнього

Починати треба з довіри! У нас самих має бути довіра до майбутнього в тому сенсі, що ми довіряємо Богові, що Він контролює майбутнє і воно точно не буде гіршим, ніж минуле. Більш того, за біблійною картиною світу, Бог тріумфує в усій повноті в кінці часів. Ми очікуємо не кінця світу, а нового Неба і нової Землі, в яких живе правда. В цьому сенсі починати треба з довіри, що ми, як християни, можемо покластися на Бога, тобто довіряти Йому, що Він контролює майбутнє і наші зусилля можуть принести позитивний результат, що ми займаємося не безнадійною справою.

В яких сферах і формах може знайти вираження наша відповідальність за майбутнє? По-перше, це активація усеможливого потенціалу Церкви. Ми говорили про те, як активізувати рух мирян, як звичайні християни можуть спростувати, що єпископ і є Церква (а зараз єпископат займається собою, і Церквою як спільнотою, як соборністю не цікавиться). Тому на круглому столі звучали тези, що майбутнє християнство повʼязане із поступомцерковної демократії, укріпленням громадських форм життя і розвитком найрізноманітніших християнських спільнот: милосердя, освіти, богослівʼя і т.п.

Коротко кажучи, Церква повинна почати з себе, оживити внутрішнє громадське життя, щоби з того середовища зʼявилися активні лідери .

Час у Церкви ще є чи вже згаяний?

В певному сенсі ніколи не пізно. Протеє такий вислів в Біблії: сам врятуєшся, але як головешка з вогню. Я думаю, що ми зараз в такому становищі. Багато що вже втратили, але можемо не втратити своє спасіння, врятувати декотрих. А ось щодо впливу на долі своїх міст, країн, регіону – тут вже великі запитання виникають. Дійсно, у християн залишається вже не так багато можливостей – охопити впливом хоча б найближче оточення. Хоча це, насправді, теж не мало.

Але знову ж таки, ми не знаємо часів і строків. Христос каже, що це не у вашій владі, тому ви прийміть силу, коли зійде на вас Дух Святий, і будьте свідками. Тобто наше завдання – свідчити, в тому числі і чудом нашого життя, переображенням. А наскільки ми згаяли цей час і скільки його залишилися – ми, звичайно, не можемо контролювати і знати. З однаковою вірогідністю може йтися про години, дні, роки. Тому маємо жити так, ніби все може скінчитися дуже-дуже скоро, і бути готовими сіяти, інвестувати, будувати на багато років вперед.Це не повинно вплинути на якість того, що ми робимо, ми не маємо відкласти, полишити довготривалі плани лише тому, що, бачите, як усе у світі погано, ось-ось може наступити кінець світу і навіщо в такому разі щось робити! Ця логіка теж неприйнятна. Ми маємо робити, але при цьому розуміти, що усе є непередбачуване. Як казав Мартін Лютер Кінг: якби я знав, що завтра буде кінець усього, я б сьогодні посадив дерево. Це моє зусилля! Свідоцтво того, що я вірю в добро, в те, що життя тріумфує, не зважаючи на обмеженість часу. В цьому наша позиція. Будувати, навчати, виховувати, створювати сімʼї, народжувати дітей, засновувати університети, проповідувати Євангелії, друкувати Біблії, проводити форуми. Займатися усім цим, алеіз розумінням того, що світ у формах, які ми знаємо, будь-якої миті може закінчитися і нам доведеться підбивати підсумки.

Підготувала: Ольга Рибачук
Розмова від 02.10.2015

Советско-христианский фейк

Советско-христианский фейк

Встреча папы и патриарха завершилась общей декларацией. Папа выглядел уставшим и разочарованным, патриарх – бодрым и торжествующим. Москва переиграла Ватикан. Последний пошел на все уступки ради взаимности, но его жестоко обманули. Путин иначе не может и Гундяев – той же школы.
Текст декларации, в общем, гладкий, хотя видно невооружённым глазом, где тезисы Франциска, а где вставлены заготовки Кирилла-Владимира о «противостоянии» в Украине, «униатах», греховной европейской «интеграции» и таких же грешных «богатых странах» и проч.
В целом можно было бы это принять, если бы не одно «но»: никакого православия, от имени которого там говорится, давно нет.
РПЦ — абсолютный фейк, сталинско-путинский новодел. А Запад продолжает наивно верить, будто оно ещё есть, будто Кирилл представляет древнюю восточную традицию. Фейк. Имитация. Симулякр. Подлог. Обман.
Нет никакого православия в Москве и ее канонических территориях. Есть отдельные верные священники и приходы, не более. И Кирилл участвовал в их разгроме еще с советских времён.
Обниматься с главой РПЦ — любезничать с волком в овечьей шкуре. Мене мене текел упарсин…
И здесь нужно не радоваться, а плакать, потому что нам всем не хватает настоящей глубокой традиции, включающей и духовный опыт восточного христианства.
Но в РПЦ его нет, одна пустота. Может, хватит говорить с пустотой и обманывать себя?

P.S. РПЦ, учрежденная Сталиным в 1943 году, была частью советской псевдореальности. В то время, как ее иерархи украшали витрину советского общества перед Западом, настоящих православных уничтожали с корнями. Годом позже Сталин создал такой же фейк для протестантов – ВС ЕХБ. До сих пор «дух всехб» не выветрился из канцелярий, какие бы лица их не населяли. До сих пор никакие реформы союзов-наследников ВСЕХБ не удались. То, что построено советской властью, вряд ли пригодно для живой Церкви. Эти старые вехи не выдержат молодого вина, поэтому отвергают его. Будущего у них нет.

Воображаемые ценности и социальные конструкты

Воображаемые ценности и социальные конструкты

До сих пор ТЦ как гибридный продукт социального конструирования на основе религиозных убеждений не стали предметом социально-богословских дискуссий. Пока что их критический анализ возможен именно с позиций социального конструирования, поскольку понимание способа их производства может быть началом их последовательной деконструкции. Такая социально-философская «разборка» должна показать, на каких философских посылках строится производство ТЦ. В свою очередь деконструкция этих предпосылок может показать сложносоставной характер ТЦ и ответить на вопросы, что в них от традиции; как постсекулярность работает с традицией; какие альтернативные практики работы с традицией возможны в нашем контексте и какие из них могут найти понимание и поддержку религиозных сообществ; как философия может быть экспертом-посредником между идеологическим заказом со стороны государства и потребностями религиозных сообществ.
Теория «социального конструирования реальности» Питера Бергера и Томаса Лукмана позволяет обосновать необъективность ТЦ, их заказной и субъективный характер. Согласно названной теории, символический порядок всегда предшествует порядку космическому и социальному, а его конструктором является человек, который в процессе творчества экстернализирует себя: «Поскольку человек экстернализирует себя, он конструирует мир в которой экстернализирует себя. В процессе экстернализации он проецирует свои собственные смыслы в реальность». Так символический универсум образует и легитимизирует общество как «объективную реальность». К сожалению, далеко не всегда человек «экстернализирует» аккуратно и ответственно, вписывая свои «собственные смыслы» в уже сложившиеся традиции, парадигмы, правила. Неспроста идеологами и лидерами «русской весны» стали игроки-конструкторы (методологи, футурологи, писатели-фантасты), задолго до 2014 года придумавшие свою дерзкую версию реальности и воплотившие ее в жизнь без всякой оглядки на общие традиции и ценности.
В этом смысле ТЦ стали краеугольным камнем произвольно сконструированного символического универсума «русского мира». Это продукт новой, постсекулярной эпохи, и к христианству и его традициям он имеет самое опосредованное отношение. Это проекция политической ситуации на религиозную традицию, «политика, опрокинутая в прошлое».
Если вспомнить уже упомянутую теорию Бенедикта Андерсона, то ТЦ постсоветских сообществ можно назвать так: воображаемые ценности воображаемых сообществ. Здесь ценности – культурные артефакты, рукотворные средства для самоутверждения себя в качестве национальной (или наднациональной) целостности, отделенной и противопоставленной остальному миру. Андерсон обращает внимание на очевидное, но малоосмысленное: большинство из членов воображаемого политического сообщества никогда друг друга не знали, не встречались и даже не слышали друг о друге, тем не менее, в каждом из них живет образ их общности.
Если сообщества скрепляются коллективным воображаемым, воображаемыми ценностями, то остаются вопросы, как далеко может заходить это воображение; в каких оно (воображение) отношениях с тем, что в обыденном сознании называют реальностью; какова природа воображаемых ценностей и характер их влияния на общественное сознание; есть ли механизмы корректировки этого воображения и его влияния. Очевидно, что большая часть постсоветского общества, еще недавно бывшего атеистическим, не знает истории и содержания православных традиций, за которые готово сражаться, а тем более не знает традиций западного христианства, которые ожесточенно критикует. «Крещенный, но не просвещенный» может называть себя православным атеистом или настолько же православным сталинистом, и не чувствовать в себе никакой двойственности, не видеть в этой логике никакого противоречия.
Для исследователей постсоветской реальности эти «игры воображения» вполне знакомы и хорошо описаны на языке социологии и социальной психологии, а также на материале виртуальной реальности виртуального общества . Гораздо важнее теперь показать, что из традиционного стоит за этим больным воображением, когда и как происходит изобретение ТЦ и начинается их массовое производство, а затем и война под знаком их защиты.
Так группа петербургских исследователей предлагает понимать «постсоветские изменения как процесс recycling, т.е. вторичного использования чего-то вышедшего из употребления, поскольку это что-то устарело, сломалось или просто перестало быть нужным». По их мнению, отношение современности к традиции сочетает показное уважение и прагматизм: «открытие новых смыслов в привычных вещах» или «узнавание» «не отказывает старым смыслам в релевантности; оно только делает их вторичными».
ТЦ могут быть поняты как социальные конструкты или культурные артефакты, связанные с традицией уже вторичной связью. И здесь важно уточнить – что именно в ТЦ от традиции, а что от злобы дня; что в них от религии, а что от политики; на какие именно традиции идут ссылки; в какой современный контекст эти традиции вписываются – религиозный, политический, философский. Интересно также сопоставить декларируемые ТЦ и ценности действительные (проявляющиеся в социологических опросах и ежедневных практиках), традиции символические и традиции живые. Эти уточнения помогут ответить на вопрос, что традиционного в ТЦ, что позволяет именовать и распознавать их как именно традиционные; а также на более фундаментальный философский вопрос об отношении ТЦ к реальности и о природе реальности.

Традиции и гибриды

Традиции и гибриды

Тезис о том, что постсекулярность знаменуется «возвращением» религии и ее традиций в публичную сферу, давно уже стал общим местом. В то же время остается под вопросом сам способ работы с традицией – как она понимается, в каком виде возвращается, как меняется под контекст и как контекст меняет.
И мастера социального конструирования, и провокаторы постсекулярности любят игру по-серьезному, и для этого вовлекают в нее самые серьезные слова и вещи. Чем серьезнее материал, тем игра увлекательнее. Излюбленным объектом такой игры стала традиция. Она возвращается в общественное сознание в новом, усеченном и де-ре-конструированном виде. Самой традиции почти нет, ее глубинное содержание остается не востребованным и потому неизвестным, но бренд ТЦ стал актуальным и успешным.
ТЦ — это ценности, освященные ссылкой на традицию настолько глубокую, что в нее легче поверить, чем ее проверить. Так в России к ТЦ апеллирует и власть, и РПЦ. Речь идет о ценностях «исконных», «древних». На деле же имеет место подмена, когда ссылаясь на многовековую православную традицию, ее подменяют советским новоделом. Вспомним, что при Сталине была переписана не только история, было перестроено все общество, в том числе и Православная Церковь. Воссоздание в 1943 году РПЦ фактически дало начало новой традиции, оторванной и от дореволюционных корней, и от вселенского православия. Именно на эту малую традицию автоматически перенаправляет ссылка на традицию как таковую. В этом молчаливом перенаправлении, этой подмене – особенность функционирования традиции в постсекулярном контексте.
Спрос на традицию оказывается спросом на манипулятивный эффект от использования традиции. Это же можно сказать и о религии в целом – постсекулярность интересуется не самой религией, а тем ее потенциалом, который способен бесконечно увеличивать эффект манипуляций общественным сознанием. Таким образом удается мобилизовать общество, манипулируя его традиционалистским запросом, но предлагая взамен целостной и аутентичной традиции ее псевдоморфозу.
В случае с постсоветским пространством и российско-украинским противостоянием мы видим столкновение двух ценностных миров: российского общества, сплотившегося на основе ТЦ и украинского общества, объединенного «европейскими ценностями». В первом случае ценности понимаются как скрепы закрытого общества, во втором выражают достоинство и свободу как условия открытого общества. В одном случае ТЦ понимаются реакционно, в другом говорят о «революции ценностей». Но в обоих случаях исповедуемые ценности претендуют на традиционность, т.е. вписываются в традицию, принимаемую данным обществом как свою собственную, изначальную и непрерывную, нормативную и даже священную.
Как подчеркивает религиовед Оксана Горкуша, спрос на ТЦ резко усиливается в периоды нестабильности, тогда ценности приходят на смену нормам права: «В «зоне комфорта» ценностная (а особенно в ее сакральном измерении) мотивация становится неважной… В то же время в эпицентре реальности, где ставится вопрос о выживании, а не о комфортно-неконфликтном обустройстве совместной жизни, спасают именно сакральные ценности». Впрочем, сакральными же ценностями мотивируются и те, кто стремятся разрушить «зоны комфорта», посеять хаос и создать новый религиозной порядок (примечательно что их террор Оксана Горкуша называет не «ценностно мотивированным», а «ценностно имитированным»).
ТЦ востребованы не только откровенно религиозными, но и номинально религиозными или номинально безрелигиозными сообществами. Мы стали свидетелями того, как общества, еще совсем недавно отвергнувшие традиции ради масштабных социо-культурных экспериментов, решительно обращаются к этому символическому ресурсу. Тем самым обнаруживается, что постсекулярное сознание приблизилось к выходу за пределы общества потребления. Вещей уже или еще не достаточно, имеет место уже избыток или еще недостаток, уже стабильность или еще нестабильность. В этой неравновесности, в этом нестабильном движении, в неопределенном транзите поддерживать социальное целое могут лишь ценности, имеющие статус постоянных, т.е. традиционных. При всей разности эти ценности желают подчеркнуть именно этот момент постоянства, древности или даже вечности. Лучше всего это удается тогда, когда они представляются частью традиции религиозной.
Если им удается представить себя частью религии и заговорить от ее имени, то они становятся обязательной частью всех общественно-политических дискуссий. Как показал Талал Асад, «Легитимное вторжение религии в эти дебаты приводит к появлению современных «гибридов»: принцип структурной дифференциации, в соответствии с которым религия, экономика, образование и наука локализованы в автономных социальных пространствах, более не имеет силы».
Гибридный характер ТЦ дает невиданную власть над сферами, ранее закрытыми для религиозных влияний. Некогда автономные сферы общественной жизни оказываются проницаемыми, соединяемыми и управляемыми единой властью гибридных «ценностей».

Не раб, но сын

Не раб, но сын

Христианство это всегда избыток. Бог не дает мало. Он не дает меньше, чем нам нужно, только больше. Он всегда удивляет щедростью и полнотой. «Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком» (Иоан. 10:10), — говорит Христос. И Он «может сделать несравненно больше всего, чего мы просим, или о чем помышляем» (Еф. 3:20). Я думаю, именно такой веры и такой жизни искал мой дедушка-коммунист, когда всем желал, чтобы жизнь была «полной чашей».
Такая полнота приходит в Иисусе. Он восполняет наши недостатки, устраняет грехи и даже их следы, все кривизны выпрямляются и долины наполняются (Лук. 3:5). С оглядкой на наше прошлое мы радуемся исцелению и чудесным переменам. Но оглядываясь назад, на закон и порядок, преступления и наказания, нам будет трудно представить, к чему нас готовит Бог через все это, как далеко вперед Он нас хочет повести, как высоко поднять, насколько к Себе приблизить.
Верно говорят, что мера любви – любовь без меры. Именно так любит Бог. Он нас не только сотворил, но и полюбил. Не только полюбил, но и простил за нашу неверность. Не только простил, но и всячески обогатил. Он не возвращает нам потерянное, он даем нам гораздо больше, чем мы потеряли. Блудный сын возвращает в дом, и не наемником, но полноправным наследником, он получает не только хлеб, но и перстень.
Полнота Божьей любви еще и в том, что она излилась не только на своих, избранных, но и на чужих, непосвященных, посторонних. Это величие Божьего замысла о нас является главной темой проповеди «апостола язычников». Павел был настоящим революционером. Мало того, что он открыл Евангелие язычникам, он отказался что-то потребовать взамен, осложнять их жизнь и веру религиозными правилами. Мало того, что чужакам досталось богатство, оно досталось даром. Мало того, что их простили, их еще и оправдали, и усыновили.
“Ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа” (Гал. 4:7). Это сумма теологии апостола Павла. Здесь связываются и примиряются закон и благодать, прошлое и будущее.
Закон не дается в нагрузку к благодати, он подводит, предваряет, сопровождает до той черты, когда человек может стать свободным и от греха, и от сдерживающих грех правил.
Оспаривая тотальную власть закона, апостол Павел не отрицает его, но показывает его относительный, временный характер. Закон ограничен – по сроку и способу действия. Но Бог не ограничен законом, Он над законом как его автор. Также Он над законом в том смысле, что закон служит Ему и нашему благу. Новый завет устраняет диктатуру закона, напоминает о его воспитательной и вспомогательной роли, и вновь указывает на самое главное в этой истории – на Законодателя, который “дал и взял”, который заключал заветы и обновлял их.
Переключая внимание с закона на Законодателя, мы начинаем понимать смысл букв и правил. Они не порабощали, не угнетали, не лишали нас прелестей свободы. Они готовили нас к ответственной и полноценной жизни.
Отрываясь от букв и переводя взгляд на Бога, мы видим не тирана, но Отца.
И здесь, когда, казалось бы, мы должны броситься в объятья Отца, задыхаться от счастья, трепетать от восторга, танцевать и петь от пьянящей радости, мы делаем шаг назад. Мы боимся этой радости и этого счастья, мы боимся стать наследниками Божьими и предстать Его детьми.
Нам легче оставаться рабами. Просить и получать. Не получать и недовольствовать. Обижаться и завидовать. Негодовать и проклинать. Считать себя бедными и несчастными, будто наше жалкое положение может оправдать наш грех.
Бога оскорбляет не только наша гордость, но и ложное смирение. Он дал нам так много, что мы не вправе называться бедными. Он так возвысил нас, что мы не должны чувствовать себя униженными.
Для Него каждый – «не раб, но сын». И если мы остаемся рабами, то это наш выбор, вопреки Его воле, вопреки Его любви и благости.

РОДОВЫЕ СХВАТКИ НОВОГО МИРА

РОДОВЫЕ СХВАТКИ НОВОГО МИРА

Журнал «Вера и Жизнь», 2016, №1

Вопрос учеников нам кажется необычайно актуальным и понятным. Как и они, мы чувствуем тревогу, потому что рушится привычный мир, наступает хаос. Как и в то далекое время, мы спрашиваем: как понимать происходящее, как узнать наступающий конец, как предвидеть и подготовиться? Мы хотим знать признаки и сроки. Но в ответ слышим: «Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас».

Главный признак

Нам кажется, что Христос уходит от ответа, но это и есть Его ответ. Он хочет, чтобы мы следили за собой, бодрствовали. Для Него это важнее всего прочего – важнее любопытных фактов, подсчетов, расследований и споров.

В то же время в Его совете беречься обольщения есть прямой ответ на вопрос о главном признаке последнего времени. Обольщение и есть главный признак конца. Обольщение – это сладкая, приятная неправда. Обольщают с коварной улыбкой и при этом ничего не требуют, кроме согласия на ложь, измену и отступление.

Конечно, обольщение угрожало всегда, но сейчас оно достигло немыслимых масштабов. И это сближает наше время с пророчеством Христа, когда подавляющее большинство будет служить лжи и преследовать тех немногих, кто останется верным истине. «Тогда будут предавать вас на мучения и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое; и тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга; и многие лжепророки восстанут и прельстят многих; и по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь. Претерпевший же до конца спасется» (Мф. 24:9–13).

Немногие

Обратите внимание, как часто в этих стихах звучит слово «многие»: многие соблазнятся, многие возненавидят, многие предадут, многие охладеют в любви. А «претерпевший» – в единственном числе. Верный всегда почти один, верные всегда в меньшинстве.

Эта диспропорция, разительный контраст между многими и немногими, толпой и единицами – признак последнего времени. Если вы видите вокруг себя, как большинство легко соглашается с неправдой и грехом, можете быть уверены: конец близок.

Немного социологии. Как говорят исследователи, для того чтобы какая-то социальная группа стала влиятельной и могла изменить общество в целом, ей нужно достигнуть 5% от общей численности. На сегодня численность евангельских христиан в постсоветских странах колеблется в пределах 1%. Евангельские верующие – явно в меньшинстве.

Ответственность каждого

Массовое обольщение должно нас страшить куда сильнее, чем война. Почему? Потому что война, как правило, не в нашей власти, а вот поддаться или не поддаться обольщению – наша ответственность.

Вот почему Христос предупреждает о соблазнах и лишь затем продолжает разговор о войнах и прочих бедах: «Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец; ибо восстанет народ на народ и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам; всё же это – начало болезней» (Мф. 24:6–8).

Цена истины

Христос предупреждает, чтобы мы следили не за внешними событиями, но за собой, потому что основная угроза исходит не от духа войны, но от духа обольщения. Жертв пропаганды намного больше, чем жертв войны.

На фоне всеобщего сна те немногие, что бодрствуют, должны свидетельствовать об истине. «Но вы смотри?те за собой, ибо вас будут предавать в судилища и бить в синагогах, и перед правителями и царями поставят вас за Меня, для свидетельства перед ними» (Мк. 13:9).

Свидетельство – отнюдь не легкий и веселый рассказ о бытовом происшествии, не шоу и аплодисменты, не сладкая вата и развлечения. Христианское свидетельство связано с му ченичеством. Это когда я свидетельствую о том, что только Христос – Господь, что истина – не мнение большинства, а Его воля. Как вы понимаете, это не нравилось многим и раньше и не может нравиться сегодня. Именно за это первых христиан распинали, отдавали на растерзание зверям. Именно за это можно поплатиться головой и сегодня.

Когда большинство называет черное белым, когда об истине молчат, когда страх парализует, тогда свидетельство верных и бодрствующих приобретает особую ценность. Я уверен, что Бог готовит нас не для тихих и мирных времен, но для дерзновенного и мужественного свидетельства во время массового отступления.

Свидетельство всем народам – это не только распространение Евангелия в мирное и спокойное время. Свидетельство прямо связано с войнами, катастрофами и преследованиями. Свидетельством будет мудрое и терпеливое поведение христиан среди бедствий. На фоне всеобщего обольщения они будут хранить здравый смысл и верность Христу. Они не позволят манипулировать собой и они не будут торговать своими убеждениями. Они будут отделять истину от лжи и провозглашать ее смело и громко.

Поручение

То, что нам довелось жить в дни массового обольщения, – не трагедия, а привилегия, Божье доверие и поручение, возможность послужить сонным людям отрезвляющим словом истины. Мы нужны Ему, и Он готовит нас: «Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут ни противоречить, ни противостоять все, противящиеся вам» (Лк. 21:15).

Мы знаем, что «проповедано будет сие Евангелие Царства по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец» (Мф.24:14). Но что будет представлять собой эта проповедь? Не только и не столько телепередачи, глянцевые журналы, подарочные издания Библии, концерты и крусейды. В первую очередь понадобится смелое слово мученика, разгоняющее тьму и открывающее правду, обличающее сговорчивое большинство и прославляющее единого и единственного Господина. Лучшим свидетельством древнему Риму, искавшему лишь хлеба и зрелищ, был крик умирающего, но несломленного христианина: «Иисус – Господь!» Лучшим свидетельством современному миру, одурманенному пропагандой и потребительством, будет все то же слово: «Иисус – Господь!» Это смелое исповедание вызывает ненависть мира, но именно оно властно касается открытых сердец.

Путь обольщения Господство Христа оспаривают не только мечом, но и полуправдой, не только угрозой, но и прелестью. Основная опасность обольщения не в том, что люди ошибаются, не разбираются, не понимают. Каждый из нас может запутаться, обмануться в своем выборе, но если не следить за собой, то ложь усиливается и губит. Самое страшное, что обольщение ведет к измене Христу и Его Царству. Все, вступившие на дорогу лжи, рано или поздно принимают ложь за правду, антихриста за Христа, князя мира сего за Господа.

Нам начинает казаться, что «Царство, и сила, и слава» принадлежат не Богу, потому что Бог далек, а дьяволу, так как он ближе и полезнее. Иногда кажется, что то, что мы так долго просили у Бога, может легко и быстро дать дьявол или его слуги. Тогда вместо Христа мы начинаем поклоняться антихристу.

Нас обольщает искусство пропаганды, очарование разврата, власть зла, рейтинги, самоуверенные речи, популизм, подтасовки, красивые картинки, мнения экспертов, обещания и победы. Однако стоит помнить предупреждение Христа, что лжехристы придут под Его именем, что зло не будет называться злом, но вырядится в светлые одежды. «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных. Вы же берегитесь. Вот, Я наперед сказал вам всё» (Мк. 13:22–23).

Внутренний враг

Гонения придут не только извне. Разделение и вражда проникнут в среду верующих людей. «Предаст же брат брата на смерть, и отец – детей; и восстанут дети на родителей, и умертвят их. И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется» (Мк. 13:12–13). На самом деле удивляет не сила зла, а то, что зло может обольстить даже добрых людей. Беспокоит не столько число и жестокость врагов, сколько предательство друзей.

Точно так же, как вместо Царя будут лжецари, вместо Христа – лжехристы, так вместо Церкви будут церкви-подделки. Конечно, люди будут чувствовать разницу и обман, но далеко не каждый захочет рисковать своим благополучием или своей головой, задавая «лишние вопросы».

«Следить за собой» означает утверждаться в здравом евангельском учении, сохранять единство и общение с верными, распознавать духов, не участвовать в делах тьмы и обличать их. Все это укрепляет в нас иммунитет к пропаганде.

Сила верности и радость победы

Бодрствующий христианин задает себе вопрос: «Кто мой Царь?» Бодрствующий не разменивает себя на мнения и сенсации, не смотрит телевизор до головокружения или умопомрачения. Он следит за собой, сверяя себя с Христом, не теряя Его из виду. Он боится одного – остаться без Христа, изменить себе и Ему.

Кто боится Бога и больше всего ценит верность Ему, тот не будет бояться войн и военных слухов, гонений и бедствий. «Начало болезней» он воспринимает с радостью, потому что эти «болезни» не к смерти. Это родовые схватки, в которых приходит Царство Божье.

Многим кажется, что в болезнях умирает все доброе, что еще есть в мире, но это не так. Мир болен муками рождения! Рождается новая эпоха – Царство Божье, которое прорастает изнутри, как семя, заквашивает мир, как закваска. Христианин не боится «начала болезней», так как знает, что в них рождается Царство. И войти в это Царство смогут те, кто не поддался обольщению, кто не изменил Царю.

Участником наступающего Божьего Царства станет лишь тот, кто исповедовал господство Иисуса, кто верил только Евангелию, кто не стыдился истины и «не сообразовался с веком сим», но свидетельствовал своей жизнью