Online

Archives › Статьи

Способность учить других

Способность учить других

Бог избирает «именно Веселиила» — т.е. конкретного человека для конкретного дела. И этот принцип — избранный человек для особого дела — важен не только для Него, но и для нас. Вот почему Бог учит этому не только Моисея, но и всех израильтян.
Если раньше Бог говорил Моисею, что Он Сам «назначил именно Веселиила» (Иск. 31), то затем уже Моисей повторяет это народу израильскому: «Смотрите, Господь назначил именно Веселила… и исполнил его Духом Божиим, мудростью, разумением, ведением и всяким искусством: составлять искусные ткани, работать из золота, серебра и меди, и резать камни для вставливания, и резать дерево, и делать всякую художественную работу» (Исх. 35: 30-33).
Иными словами, то, что сказал Бог, Моисей сделал рабочим принципом для своего народа. Веселиил стал примером и учителем для других.
Бог призвал Веселиила и дал ему все необходимые дары и способности, среди которых «и способность учить других вложил в сердце его» (Исх. 35:34).
«Способность учить других» — от Бога. Если она есть, значит ею нужно служить. Если ее нет, если Бог ее не «вложил в сердце», учить других нельзя.
Короче говоря, мы имеем право и честь делать лишь то, к чему призваны, в соответствии с тем, что вложено в наше сердце Богом. И лишь будучи исполненными Духом Божиим, мы можем делать свое дело хорошо, на радость другим и для славы Божьей.

Покойся!

Покойся!

Заповедь субботнего покоя звучит для нас, представителей другого времени, другого народа и совсем другой культуры не так понятно, буквально и требовательно.
Но это не значит, что она лишилась своей обязательности и своих смыслов.
Если сказать предельно коротко, то я понимаю ее так: уделяй время Богу и помни о Нем среди своей суеты, разрывая ее порочный круг хотя бы иногда.
Хотя бы иногда – это очень мягкая формулировка. Если быть столь мягким и податливым, то на каждую субботу найдется масса добрых и неотложных дел, поэтому Богу останется «иногда», что значит «почти никогда».
Но вот что говорит Сам Бог Моисею:
«Шесть дней работай, а в седьмой день покойся; покойся и во время посева и жатвы» (Исход 34:21).
Это все меняет. Даже в те дни, когда каждая минута на вес золота, когда каждый день год кормит, нужно было прервать свой труд и переключиться в другой режим – общения с Богом, предстояния перед Ним, служения Ему. Понятно, что сейчас мы размыли эти границы и хитро отговариваемся: да ведь мы каждый день с Богом и служим Ему даже в нашем быту и труде.
Но разница режимов, разница субботы и других дней должна остаться нестираемой, неразмываемой, неустранимой.
Я не знаю до конца, что это значит. Но особость дня должна храниться свято. Беда в том, что мы не знаем, на какие кнопки нажать, что нужно сделать, чтобы «войти» в субботу, чтобы переключиться в иной, субботний режим жизни. Но слово «покойся» остается довольно понятным: отложи дела, не суетись, не делай ничего обычного, просто будь, замри, умолкни, предстань пред Богом.
Не понедельник и не пятница, а именно суббота, как посвященный Богу день, должна быть главной. День покоя от второстепенного и день воспоминания о важном.
И если дела, которых как всегда невпроворот, заботят меня больше, чем встреча с Богом, то их тем более нужно оставить – чтобы привести в порядок жизнь, отдать должное Богу и посмотреть на все новым, спокойным, субботним взглядом.

Начала взрослости и Церкви

Начала взрослости и Церкви

Детский христианский лагерь: начало взрослости и Церкви

Когда я думаю о детских христианских лагерях, то в первую очередь вспоминаю свое прошлое. Я сам впервые помолился к Богу молитвой покаяния и посвящения именно в детском лагере. Тогда, в десять лет, я понял, зачем я оказался среди деревьев и друзей – чтобы среди них понять Божий замысел о моей жизни, найти попутчиков и выйти на новую дорогу. Мне было тесно среди пионеров. Мне было скучно в сером шахтерском городе. Мне не хватало природы, Бога, настоящего, большого. И я нашел это там, в лагере. Звезды, костры, палатки, молитвы, зарядки, первые проповеди – все это я пережил как свое, родное, именно там. Тот лагерь изменил меня навсегда. И я до сих пор часто мыслями возвращаюсь туда, где горели костры средь ночи и так же горели сердца, где мы, дети рождались вновь – для большой жизни с Богом и для Бога.
С тех пор в моей жизни было много лагерей. Я видел, как они менялись по программе, по материально-финансовому обеспечению, по идеям и темам, по характеру детей и наставников. Знаю, что на каждое время есть свой актуальный образ, его важно уловить и воплотить. Каким быть детскому христианскому лагерю сегодня? Здесь есть элементы обязательные, неизменные, а есть творческие, переменные.
Что должно быть точно? Начну не с молитвы. Сперва должен быть элемент спортивный. Я помню, как мы начинали день с умывания и зарядки. А уже потом молились – на освеженную, чистую голову. Потом были служения, кружки, разные общения, совместные чтения, занятия. Но самым желанным для нас были вечера – там были интеллектуальные игры, пение у костра, свидетельства живых героев. Я уверен, что в лагере обязательно должны быть элементы духовные, игровые, спортивные, ну и конечно же, все это должно сопровождаться отдыхом и общением. Должна укрепляться общая дисциплина, но не в ущерб свободе.
Я помню не столько идеи или слова тех лет, сколько живые лица людей. Для детей все услышанное запоминается как сказанное кем-то, т.е. запоминается не сказанное, а сказавший. Это к вопросу о роли наставников, о добрых примерах.
Я и сегодня думаю не столько о программах или подходах, сколько о лидерах, которые это носят-вынашивают, а потом воплощают и передают. Если не будет таких людей, то программу пересказывать или схемы копировать смысла нет.
Но даже если будут авторы, носители, собственники идей, которые заражают, заряжают собой, своим примером, своей кипучей энергией, то и здесь не все так просто. Главное ведь не только показать себя детям и запомниться им. Главное в другом – чтобы разбудить своим творчеством творчество детей, раскрыть их потенциал, хотя бы приоткрыть и включить, активировать.
Тогда программ особо и не было. Самое главное было не в программе, а в детях. Тогда и мы, дети, и наши наставники, все понимали, что здесь формируется будущее Церкви и надежда общества. Может сейчас это кажется пафосным, но мы это чувствовали кожей и сердцем, мы этим жили, мы не просто проводили время, мы готовились к большой жизни.
Мне кажется, что и сегодня, при всей важности современных подходов, направленных на то, чтобы максимально заинтересовать и занять детей в лагере, нам стоит помнить, что здесь не работает технология, здесь не штампуют копии, здесь происходит мистерия, здесь мы возвращаемся на время к природе, чтобы встретить в этих необычных обстоятельствах Бога и понять Его план для нашей жизни. Как говорил «студенческий барон» Павел Николаи, «Богу нужны не копии, а оригиналы». Все остальное вспомогательное – спорт, игры, библейские занятия. Пусть ребенок разгадает свою тайну, это главное. И пусть он встретит других, с которыми будет дружить и идти по жизни, пусть он приобщится к особому, христианскому миру.
Тот, первый мой лагерь названия не имел. Мы между собой называли его «лесной церковью». Я только сейчас понимаю, как это было верно. Мы были церковью, не детской, игровой, а настоящей. Раньше мы ходили в церковь с родителями, а теперь мы стали ею. И где бы мы ни были, как бы ни разбросала нас жизнь, мы с тех пор связаны нитями, объединены Христом и следуем за Ним, как следовали за нашими лагерными наставниками по лесным тропинкам, горам и речкам. Мы учились слушаться, чтобы потому слушать Его и служить Ему.
Лагерь – нечто большее, чем просто сезонное развлечение, это прообраз нового мира, когда Бог соберет нас из разных городов и стран в Свое новое царство. И этот процесс начинается уже здесь. Это не игра в христианство, это начало христианства, настоящего, серьезного, взрослого.

История «кровавого пастора»

История «кровавого пастора»

Одним из символов постмайданной Украины стал Александр Турчинов, известный в медиасреде как «кровавый пастор». В этом имени совместились два феномена современной Украины: религиозное многообразие, позволяющее представителям религиозных меньшинств добиться политического лидерства («пастор» стал и.о. президента); а также решительный религиозный патриотизм, характерный даже для тех, кого еще недавно называли «сектантами» (именно «пастор» отдал приказ о начале антитеррористической операции на востоке страны). История «кровавого пастора» может рассказать не только о религиозности украинцев и россиян, но также об эволюции религиозно-политических отношений. Хорошо бы показать, какие именно скрытые установки (настройки по умолчанию) общественного сознания обеих сторон действовали в дискуссиях вокруг «кровавого пастора» и какие перемены в религиозно-политических отношениях выражала эволюция данного образа. Иными словами, если согласиться, что «кровавый пастор» стал символом для медиасреды по обе стороны конфликта, то стоит попытаться ответить на вопрос – символом чего именно, каких религиозных и политических перемен он стал. Предметом анализа должно стать именно то, что выражает собой этот образ, что делает его актуальным и даже радикальным, что отзывается в политических дебатах и религиозных сообществах, проще говоря, его скрытая, глубинная, неличностная часть. «Кровавый пастор» может вполне вписаться в постсекулярный сценарий общественного кризиса, ярко представляя одну из возможных ролей религиозно мотивированного лидера и одну из возможных схем религиозно-политической реструктурации. Примечательно, что и украинские, и российские СМИ сходятся в его оценке как выразителя протестантизации-вестернизации-глобализации-модернизации, усматривая в этом серьезный вызов как для традиционалистских форм религиозности, так и для традиционных подходов в постсоветской политике. В этом смысле образ «кровавого пастора» является ключевым и для понимания российско-украинского военно-политического конфликта, и для понимания общественно-религиозного своеобразия двух стран, и для анализа местных версий постсекулярности, и для спецификации украинского протестантизма как особого социального типа.

Загадочная русская душа?

Загадочная русская душа?

Мы любим напускать туману там, где очень неприглядно. Когда глазам и ушам невмочь воспринимать реальность как она есть – со всей родимой грязью, матом-перематом и рваными ранами, возникает миф. О том, что на самом деле все очень даже хорошо, по-неземному хорошо.
Мы, оказывается, очень духовные, страдаем за весь мир, спасаем его, принимая все бездны и крайности в себя. Даже в ямах на дорогах и в дырках башмаков можно увидеть зияющие адские глубины, с которыми мы мужественно живем, будто не замечая. Это, вероятно, от нашей высоты, от светлости и невозмутимости нашего крепкого духа.
Мы, конечно же, скромны. Но для блага ближних и дальних на весь мир раструбили о нашей загадочной русской душе. Она и широкая, и добрая, одним словом – православная.
А то, что «из России с любовью» на все стороны света ракеты летят и зеленые человечки маршируют, то это в защиту святости, которая последняя осталась, и другой уже не бывати.
А ведь пора, пора признать: воняет она, эта душа. Грязная и гнилая, лживая и злая.
Как и любая другая, очарованная своей особостью и чувство греха утратившая.
Так что когда услышим о загадочной, святой и уникальной душе (или нации), стоит помолиться: «избави нас от лукавого…»

Миссия между глобальным и локальным: взгляд из Украины

Миссия между глобальным и локальным: взгляд из Украины

Для евангельских протестантов миссия – это то, что делает поместную церковь Церковью, превращает организацию в движение, и придает ему глобальный характер, распространяя «даже до края земли».
Миссия евангельских протестантов в пространстве бывшего СССР – главная форма их существования, проявление их церковности. Если для «традиционных конфессий» достаточно построить храм и отметить («застолбить») тем самым свое присутствие в обществе, то для протестантов важна именно миссионерская активность, т.е. движение церковь-общество-церковь.
Почему это так? Что значит миссия для протестантов и почему они в вопросах миссии куда активнее других?
Для евангельских протестантов миссионерская активность – часть идентичности, это то, что их отличает, что делает их собой и что дает возможность выживать в агрессивной среде, в конкуренции с титульными конфессиями.
Здесь миссиология связана с экклессиологией. Церковь, согласно евангельским представлениям, существует не сама по себе, не ради себя, не в статике пребывания здесь или там, в сакральных местах или зонах комфорта, но в движении, в послании, в миссии.
Т.е. евангельские протестанты не могут не быть активными в своей миссии, ибо миссия оценивает церковь на соответствие ее призванию, на ее подлинность.
Отсюда проистекает известная миссионерская озадаченность. Раньше говорили «каждый баптист – миссионер», сейчас говорят даже больше – не только о личном призвании каждого, но и о миссионерской природе церкви как целого, коллективного тела (теперь missional переводят как миссиональный, т.е. миссионерский не только по содержанию деятельности, но и по характеру, и в этом смысле часто говорят о миссиональной церкви и миссиональной герменевтике).
Активности евангельских церквей в постсоветских странах способствовали также особенности культурно-исторического фона. Если для титульных конфессий падение «железного занавеса» означало незамедлительное возвращение в большую игру – политику, общественную жизнь, а также возвращение всех канонических территорий и прав, то для протестантов все это только предстояло завоевать, приобрести и отстоять.
Т.е. там, где РПЦ видела свою каноническую собственность (все земли вместе с прикрепленными к ним, крепостными людьми), протестанты видели непаханное миссионерское поле. Поэтому если одни говорили о возвращении собственности и прав, то другие – о сеянии и жатве, строительстве, приобретении душ, духовной войне.
Миссия не только выражает посланничество поместной церкви в мир, особую, динамическую природу церкви как находящейся в движении, но также вводит ее в глобальное, вселенское пространство такого движения. Слова Христа «идите, научите все народы», известные среди протестантов как «Великое поручение», задают именно международный масштаб миссии евангельских церквей, связывают их между собой в глобальное движение.
Миссия в Украине – часть глобальной миссии. Конечно, само понятие «глобальная миссия» уходит в прошлое, поскольку лозунги «евангелизации мира уже в этом поколении» больше не вызывают интереса и доверия. Возникают более гибкие и доступные формы, опирающиеся на местные ресурсы и видение местных лидеров новой волны. Поэтому говорят о «глобальных миссиях» (непременно во множественном числе), как о разнообразии подходов и стратегий, конкурирующих и друг друга дополняющих.
Для глобальных миссий постсоветское пространство было зоной наибольших ожиданий, но теперь с ним связываются наибольшие просчеты и разочарования.
По аналогии с политикой, западные миссии больше не верят в свой глобальный успех и фокусируются на отдельных регионах, где есть рост и быстрая отдача.
На карте миссий постсоветское пространство все еще остается белым пятном – нет результатов, способных оправдать инвестиции и мало местных достижений, способных их привлечь.
Сегодня западные миссии приходят туда, где уже есть рост. А инициатива же и вся ответственность за начинания лежит на местных лидерах. Поэтому постсоветское пространство в целом давно не значится в списке приоритетных регионов, и работают здесь либо миссионерские стартапы, либо же испытанные и терпеливые, ориентированные на долгосрочную перспективу.
В случае с Украиной ситуация несколько отличается, здесь помогло несчастье. Революция на Майдане и последующая война в Донбассе привлекли внимание международных миссий, а также, что более важно, мобилизовали национальные церкви и миссии, вынудили последних быть активными и творческими, самодостаточными и эффективными.
Надо отметить и то, что Украина все годы независимости (и даже до того) была «миссионерским хабом», т.е. узлом миссионерской сети всего постсоветского пространства. Когда началась война, эта активность сместилась вовнутрь, что дало протестантским общинам дополнительные ресурсы.
Что сегодня делают миссии в Украине? Во-первых, реагируют на срочные нужды (в продовольственной, медицинской, финансовой, душепастырской помощи); работают на рост церкви через посредство разнообразных проектов (гуманитарных, образовательно-просветительских, церковно-лидерских); помогают местным общинам в евангелизме и привлечении новых людей; строят и реализуют долгосрочные стратегии социальных перемен. Почти каждая миссия в своей деятельности учитывает четыре составляющих: практический евангелизм (и основание новых церквей), образование и просвещение (включая издание и распространение духовной литературы), благотворительность, внешняя миссия (от соседнего села до Кении или Гватемалы).
Это классический, уже привычный формат служения. Но в дополнении к этому сегодня формируется новый тренд, условно называемый «миссия в профессии», т.е. движение мирян, непрофессиональных миссионеров, профессионалов «светских» профессий, рассматривающих свое призвание, свою профессиональную сферу и свое рабочее время как особую миссию.
Миссия в профессии – это не просто движение миссионерское, это новый субъект в христианстве, аналог гражданского общества в церкви. В то же время в ряде случаев классическая миссия стала источником и предметом коррупции в церкви, которая в свою очередь воспринимала миссию воспринимала не как свою задачу и возможность партнерства, но как источник средств для поддержания своей структуры. Обновление миссионерского видения приводит структуры в движение, разрушает удобные схемы обеспечения и напоминает церкви о ее подотчетности Богу и обществу.
Не только богословские или миссиологические поиски, но и динамика общественных перемен влияет на характер и форматы миссии. Что дает новое дыхание миссии сегодня? Возможность быть нужным на фронте и в тылу, участвовать в обновлении украинского общества, формировании его духовной культуры и идентичности. Благодаря своей активности протестанты включаются в эти общественные процессы и приобретают себе «прописку», достойное место. Без этой активности они превратятся в закрытую секту и будут ассимилированы другими конфессиями или маргинализированы под давлением гражданского общества и государства. Поэтому миссия как постоянное движение и постоянный диалог делает евангельских протестантов собой, т.е. не сектой, а живой и влиятельной Церковью, а также дает им конкурентное преимущество в сравнении с более тяжеловесными соседями и менее гибкими религиозными структурами.

Малый остаток, он же — влиятельное меньшинство

Малый остаток, он же — влиятельное меньшинство

Евангельские христиане в постсоветских странах составляют менее двух процентов населения. Как утверждают миссиологи, такие данные позволяют назвать наши страны «недостигнутыми» (unreached). Все годы религиозной свободы и активной миссии были посвящены тому, чтобы этот процент повысить и наконец «достичь». Эта цель осталась недостигнутой и кажется недостижимой.
Процент евангельских верующих остаётся в пределах «кефира», причём кефира нежирного (light). Эта упрямая социология убивает энтузиазм миссионеров и разрушает стратегии миссиологов. Но может это как раз нам и нужно — отказаться от ложной мотивации и надуманных стратегий?
Почему мы решили, что нас, т.е. подобных нам христиан, должно быть больше, много, большинство?
Ведь и внутри самой церкви (сообщества церквей) далеко не все, и даже не большинство, сознательны и активны в своей духовной жизни и служении. Поэтому даже евангельские протестанты, известные своей ревностью о миссионерстве каждого, время от времени утешаются идеей «святого остатка» или «Церкви в церкви». Т.е. нас, ищущих активного и влиятельного, настоящего и преображающего христианства, даже внутри церкви не так уж много. Социология остатка в церкви и христианского меньшинства в обществе даёт схожий результат: нас не будет много, меньшинство останется меньшинством. Конечно, с цифрами можно и нужно спорить. Но главное — другое, качественная социология, социология влияния. Не нужно надувать цифры, чтобы light превратить в fat или heavy. Остаток, меньшинство должны бороться за другое — чтобы их 0,5-2 % стали максимально плотными, консолидированными, содержательными, интересными, актуальными, активными, мотивированными, убеждёнными. В конце концов, light — хорошее слово. Дай Бог меньшинству и остатку быть светом, быть светлым и легким, как Святой Дух, который нам даёт силу, но Сам дышит, где хочет, и законам социологии не покоряется. Почему мы должны слушаться этих законов, а не Его?

Реформация как дело меньшинства

Реформация как дело меньшинства

Реформаторы — особые люди, их не было много, и не могло быть. Они рождаются не каждый год. Конечно, Бог может использовать каждого, но очевидно, предпочитает иметь дело с одарёнными, подготовленными и сознательными. А таких единицы на всю историю.
И вот вопрос: что они, эти единицы должны были сделать? Неужели всех сделать такими, как они сами? Неужели задачей Реформации было превратить церковь в «церковь реформаторов»? Не думаю.
Они были и остались незначительным, хотя и влиятельным меньшинством. Успехом было другое — при своей малочисленности они послужили церкви, предложили новые маршруты и образы, новую повестку дня сегодняшнего и завтрашнего.
Сегодня я думаю о том, как оценивать успехи продолжающейся реформации в наших евангельских церквях.
Можно считать неудачей, что нас не стало больше.
А можно считать удачей, что при малом числе удаётся сохранять инициативу и влияние; что реформаторы в церкви есть, их не просто терпят, их вопрошают и все больше уважают.
Ну а власть им давать не нужно, и канонизировать тоже не нужно. У них свой труд — оставаясь непризнанными, неформальными лидерами, служить всей Церкви, её будущему, не притязая на статус и не присваивая славы, оставаясь в оппозиции и послушании, критичности и смирении.
Малочисленность и институциональная слабость в этом призвании вовсе не мешают, скорее даже помогают.

Наиболее успешными христианскими инициативами в Евразии оказались начинания западные, они же оказались самыми рискованными

Наиболее успешными христианскими инициативами в Евразии оказались начинания западные, они же оказались самыми рискованными

Через силу посмотрел очередной разоблачительный ролик российского ТВ, раскрывающий связь ЦРУ и студенческого христианского служения. Самым трудным для восприятия оказались даже не провокации “журналистов” (журналистику в России давно пора закавычить), но комментарий руководителя отдела внешних связей Российского союза ЕХБ пастора Виталия Власенко (похоже, здесь тоже нужно все закавычить!).
Так вот, господин Власенко спешит отмежеваться от западных сект: “Компас” (студенческое служение) к РСЕХБ отношения не имеет. Дословно он сказал, что они “не под крышей” РСЕХБ (вот такая риторика, под стать духовным наставникам из кооперативов “Озеро» или РПЦ). Иными словами, делайте с ними, что хотите, они не наши и нам безразличны.
При том, что сам Власенко учился в колледже “Новая жизнь” и был сотрудником этой западной миссии, теперь он готов все это забыть, времена на дворе иные.
И это не единичный случай. Епископ одного из южных регионов России просто радовался, когда “каких-то американцев” начали давить, и он мог смело сказать сотрудникам ФСБ, что “это не наши, можно давить”.
Понятно, что когда серьезно надавят, любой из нас может сломаться. Плоть немощна. Но ведь еще не давят на плоть, пока просто пугают, нагнетают истерию. А уже треск пошел – российские христиане стали спешно отталкивать от себя западных друзей (не забывая подобрать вражеские деньги и другие ресурсы), отплывая все дальше в другую сторону – таежных, диких, темных пределов “неевропейской части России”.
Но я о другом. Не только в России, но и в большинстве постсоветских стран, наиболее успешными христианскими инициативами оказались начинания западные, а не почвенные, местные, родные. Они же оказались самыми рискованными, потому что пожинают отнюдь не благодарности, но раздражение, проклятия, угрозы.
Я сам немало критиковал работу западных миссий – за их наивную стратегию, неразборчивость в связях, увлеченность цифрами. Но при всех этих и прочих минусах они сделали много, очень много. И вместо того, чтобы отвергать их опыт и строить новый железный занавес, стоило бы поблагодарить их, проанализировать и продолжить сделанное.
И здесь, вспоминаю еще одного епископа, на сей раз московского, который на приглашение посетить семинар в церкви Рика Уоррена, ответил так: “Мы, русские баптисты, празднуем свои сто пятьдесят лет. И кто такой, этот Уоррен? Это он должен учиться у нас”.
Так что дело не только в давлении со стороны государства и антисектантской истерии в обществе, дело еще и в беспричинной национальной гордости, надутом самомнении и дури просто мессианского масштаба.

«Я назначаю именно Веселиила…»

«Я назначаю именно Веселиила…»

Читая все указания, данные Богом Моисею относительно устройства скинии, я с трудом представлял, как все это можно выполнить. Это трудно даже примерно запомнить, сложить в голове! Задание сложное, частью – очень точное, частью – очень творческое.
Радует одно – я и не должен себе представлять, как все это сделать. Потому что это задание было дано другим людям. Бог говорит с Моисеем, открывая Ему картину в целом, но затем называет конкретного исполнителя, который все это исполнит.
И сказал Господь Моисею, говоря: «Смотри, Я назначаю именно Веселиила… и Я исполнил его Духом Божиим, мудростью, разумением, ведением и всяким искусством… И вот, Я даю ему помощником Аголиава, сына Ахисамахова, из колена Данова, и в сердце всякого мудрого вложу мудрость, чтобы они сделали все, что Я повелел тебе» (Исх. 31:2-3,6).
Если Моисею Бог говорил, то Веселиилу Он просто «вложил в сердце» все необходимое, «исполнил Духом», дал способности и знания.
Это хорошее описание того, как Бог приготовляет и «назначает» особых людей для особых дел. В них заложено, записано, запрограммировано все, потребное для выполнения задания.
Бог назначает «именно Веселиила», и здесь нет места дискуссиям. Веселиил, и никто другой, призван воплотить откровение Божье. Аголиав, и никто другой, призван ему помогать.
Каждый из нас «назначен» для своего дела, избран и приготовлен. Беда в том, что мы заняты не своими делами, конкурируем за статусные позиции и хлебные места, вместо того, чтобы исполнять поручение Божье и служить Ему.
Бог «назначил именно»… меня. Для чего? Где именно я должен быть сейчас и что именно делать? Чем я занят и на что трачу свою жизнь? Стоит представить на миг, насколько интереснее трудиться по призванию, исполнившись «Духом Божиим, мудростью разумением, ведением и всяким искусством».
Почему бы мне не стать мудрым и не заняться наконец тем делом, на которое я назначен самим Богом? Ведь только так я смогу узнать правду о себе, замысел Бога и счастье сродного труда.