Объятия – еще не принятие. Они открыты или приоткрыты. Они ждут, приглашают. Они создают возможность, держат ее открытой. «Я распахиваю руки, делаю шаг навстречу Другому, врагу, и не знаю, быть может, он неправильно поймет меня, будет презирать или даже прибегнет к насилию, или же, напротив, мои действия будут оценены по достоинству, и я смогу рассчитывать на поддержку и взаимность. Я могу стать спасителем или жертвой – возможно, и тем, и другим одновременно. Объятия – воплощение благодати, а благодать – это всегда риск» , — так описывает феноменологию объятий мой хорватский собеседник.
В качестве иллюстрации Вольф вспоминает евангельскую историю о блудном сыне, в которой отец верно ждал, каждый день выходил на встречу, всегда был готов принять. Его объятия был открыты, и что бы не сделал сын, как бы далеко он не зашел, ему было куда и к кому вернуться.
Это очень важная истина, которую трудно найти где-либо кроме Евангелия: мы должны создать возможность возвращения, примирения, восстановления отношений. Если наш враг решит раскаяться, мы должны быть готовы заключить его в свои раскрытые объятия.
Объятия сами по себе — совершенно незаслуженная возможность, благодать, дар. Тем более для того, кто виновен и нуждается в прощении. “Что значит простить кого-то?”, — спрашивает любимый Вольфом Джон Капуто, — “Это значит что-то далекое от экономики. Мы ощущаем неизмеримый избыток прощения, когда прощаем именно тех, кто… не просит прощения, не раскаивается и не собирается меняться. Точно так же мы часто говорим о непрощаемом – скажем, о Холокосте, американском рабстве или апартеиде, о геноцидах прошлого века. Но не будут ли такие непрощаемые вещи как раз подходящим предметом для настоящего прощения?” .
Здесь Мирослав Вольф, описавший в своих книгах личный опыт балканских войн, выходит за рамки философского дискурса и обращается к евангельским образам – любящий верный отец ждет своего блудного сына, его объятия открыты несмотря на боль и усталость. Объятия предшествуют словам.
Такой метафорический подход отличается от ныне привычного “постметафизического”, в котором примирение становится возможным только как рефлексивное по своей природе согласие или коммуникативное действие. “Дискурсивная этика” не знает объятий, она наивно “ожидает взаимопонимания через способность обобщения интересов в результате интерсубъективно организованного открытого дискурса” .
Но когда у одних заканчиваются аргументы, а другие не готовы даже слушать; когда “способность обобщения интересов” слабеет или пропадает ; когда вместо “интерсубъективно организованного открытого дискурса” имеет место война, остаются только объятия любящих и верующих, умеющих прощать и готовых принять, потому что «Умение прощать – это часть веры. Обновление нового завета открывает верность Бога, ибо новый завет основан на прощении ошибок и забвении грехов. Прощая, Бог постоянно увеличивает нашу свободу и доверяет нашей способности к обновлению. В глазах Бога действия людей не предопределены; эта убежденность заставляет Бога высказаться против глубоко укорененной в еврейском народе идеи о наказании детей за грехи родителей (Иез. 18:1-3)» .
