Online

Третий Евангельский Собор. От Церквей-институтов к межцерковному движению

Третий Евангельский Собор. От Церквей-институтов к межцерковному движению

В конце мая в Ирпене под Киевом прошел Третий Евангельский Собор. Для евангельского движения, развивающегося в постсоветском мире, третья соборная встреча стала зримым подтверждением процессов объединения и совместной идентификации. В отличие от известных в истории соборов, евангельские соборы представляют собой низовое движение представителей протестантских Церквей и различных христианских служений. Основываясь на принципе всеобщего священства, в соборную работу включаются как предстоятели Церквей, так и рядовые, но активные в служении миряне, образуя не иерархическую, а горизонтальную связь.
Собор стал местом общения и рефлексии тех протестантских лидеров, которые осознают себя частью межцерковного евангельского движения. Вглядываясь в смыслы подобных встреч, можно заметить, как формируется новая карта и меняется структура христианского мира, как поверх конфессиональных границ возникает новое сообщество «евангельских христиан».
Главным пунктом соборных дискуссий стало понимание Церкви, верной Христу и Евангелию, но также верной своему призванию в мире – служить людям, преображать общество, возвещать Царство.
В отличие от традиционно монологичных конференций и конгрессов, Собор стал первым опытом коллективной работы по выработке богословских и практических подходов к служению Церкви в современном мире. Каждый участник соборного присутствия был включен в процесс дискуссий и решений. Остается надеяться, что такая активация индивидуального начала в соборном общении и дискуссиях послужит восстановлению подлинной общинности в церковной практике, восстановлению такой коллективности, в которой индивидуальное участие, инициатива, ответственность не будут подавляться, а будут служить общему делу.
Вряд ли Евангельский Собор будет легитимным в глазах всех руководителей протестантских церковных объединений, но его идейные и духовные импульсы могут придать перспективное направление и смысловое содержание развитию христианского сообщества, углубить и обострить вопрос о «евангельской идентичности», сблизить Церкви в общении и самоанализе.
В масштабах церковной истории Евангельские Соборы занимают скромное место и объединяют пока немногих единомышленников, но без этой скромной работы невозможно оживить конфессиональные структуры и превратить закрытые институты в широкое движение. Без подобных событий Евразия останется белым пятном на карте современного христианства. Соборы же могут стать добрым началом большого движения.

Украина христианская или Украина постхристианская? Размышления протестанта

Украина христианская или Украина постхристианская? Размышления протестанта

Украинским христианам приходится делать радикальный выбор — или видеть Украину христианской, и делать все, чтобы она такой стала; или снять с себя эту ответственность и позволить стране стать постхристианской, смириться с тем, что уже происходит без нас и против нас.
Когда в Европе заговорили о наступлении постхристианской эпохи, в СССР еще царствовал атеизм, и Церкви лишь мечтали об «открытой двери» для проповеди Евангелия. После распада СССР украинцы пережили десять лет «религиозного бума», но христианская эпоха так и не наступила. Зато все больше стало ощущаться постхристианство – когда о христианстве знают, но по нему не живут; когда христианство всего лишь рыночный «бренд» или товар в религиозном супермаркете; когда все стало относительным и безразличным.
Украину называют православной, учитывая тот факт, что около восьмидесяти процентов населения связывает себя с этой религиозной традицией. Но далеко не все из «православных» готовы подтвердить свой христианский выбор. Это уже не христианство, а постхристианство.
Власть охотно заигрывает с православием, используя религию в политических целях. В этой игре много религиозных слов, но нет ни принципов, ни ценностей. В этой игре так много ссылок на столь туманную «духовность» и столь далекие «традиции», что за ними не видно реальных убеждений. Это постхристианство.
Министерство иностранных дел Украины признает, что в стране имеют место нарушения прав геев, но отрицает, что нарушаются права избитой в заключении Юлии Тимошенко. «Православный» президент оставляет без ответа письменные обращения предстоятелей Церквей с просьбой освободить политзаключенных и прекратить репрессии, а потом вдруг вызывает их «на ковер», срывая поездку делегации священнослужителей в Брюссель. Московский Патриарх Кирилл собирает ректоров украинских вузов и рассказывает им об опасности протестантизма, перекладывая все беды «секулярной» Европы на последствия Реформации. Это постхристианство – внутренне пустое, бессердечное, циничное, имеющее лишь «вид благочестия, силы же его отрекшееся» (2 Тим. 3:5).
«Сильная» власть в Украине душит демократию, вместо того, чтобы всей своей «силой» служить народу. «Сильное» «православие по-московски» подавляет собой христианское многообразие и свободу совести, вместо того, чтобы сообща строить христианскую Украину на евангельских принципах. Для такой власти и такой религии постхристианство вполне подходит, это уже не сердечная вера, а средство для замыливания глаз.
Но христиане не обязаны соглашаться с таким ходом истории, они могут встать в проломе за эту землю (Иез. 22:30). Я убежден, что для Украины Бог хочет самого лучшего, и лишь от меры христианской ответственности зависит будущее страны – станет ли христианство ее духовным центром и ориентиром развития. Пока ответственности мало.
Вот свежие примеры этого года. В Украине сотни тысяч прихожан протестантских церквей. Но заявить свой христианский и гражданский протест против гей-парадов пришли считанные десятки. Подобным образом десятки и сотни (но не тысячи!) христиан приняли участие в Фестивале семьи. Пассивность и малочисленность христиан развязывает руки нехристианам и антихристианам, которые действуют организованно и нагло.
«Разделяй и властвуй» — этот старый и коварный принцип в который раз используется против христиан, чтобы лишить их единства и расстроить общее дело. Так для подконтрольных власти СМИ стало уже привычным делить христиан на традиционные конфессии и нетрадиционные, сектантские. В прямом эфире баптистов называют сектантами, а влиятельные СМИ обвиняют евангельских христиан в доведении детей до самоубийства. К сожалению, христиане не встали на защиту своих конституционных прав. Украинские суды трудно назвать справедливыми и еще труднее дождаться ответа на обращения к власти, но требовать суда кесарева все же стоит (Деян. 25:11).
Христианство должно повернуться лицом к столь проблемному обществу, если не хочет окончательного разрыва. Иногда можно слышать, что духовная жизнь так далека от общественной, что никакие беды последней на нее не влияют; якобы можно быть духовным человеком и ни на что не обращать внимания. Я с таким подходом категорически не согласен. Духовная жизнь обязательно проявляется в жизни социальной — в том, люди работают, отдыхают, общаются, какие законы пишут, каких правителей избирают. И наоборот, ситуация в общественной морали, культуре, политике, экономике может многое сказать о духовности.
У нас же получается так: живем не только плохо, но все хуже; зато духовностью гордимся. Вспоминается студенческий вопрос преподавателю в дырявых штанах: «Если ты такой умный, почему такой бедный?». Понятно, что бедность не порок, но штаны зашить и почистить нетрудно. Зададим вопрос себе: «Если наша духовность такая высокая и глубокая, то почему она не изменит общество к лучшему, не исцелит его пороков?».
Мы, христиане, носим в себе, прячем в себе то, что могло бы послужить всем. Отделяя духовную жизнь от жизни общественной, мы тем самым отдаем общество во власть нехристианских сил.
Украина может служить печальным примером того, как при отсутствии видения были упущены уникальные возможности. До сих пор многие христиане пугаются слов о «христианской Украине», им это кажется непосильной и лишней ответственностью. Признаюсь, мне это кажется не лишней, но таки неподъемной задачей. При всем этом у нас нет выбора. Представьте, что названия таких христианских организаций как «Украина для Христа» или «Молодежь для Христа» сменят на вывески «Украина без Христа» или «Молодежь без Христа». Хотим ли мы этого?
Мы не можем сделать Украину христианской, но не можем смириться с Украиной постхристианской или нехристианской. Христианская Украина, как я ее понимаю, не обязательно предполагает «нашего» президента, «наш» кабинет министров и парламент, тем более не предполагает «наших» олигархов. Украина может считаться христианской уже тогда, когда голос христианского меньшинства будет слышимым и авторитетным. Мы не можем изгнать мрак, но мы можем быть светом. Мы не можем за один прекрасный день изменить политические и экономические структуры, но мы можем напомнить о Божьей истине и суде тем, кто принимает важные решения. Мы не можем выселить из своего подъезда мешающих нам наркоманов, но мы можем проявить к ним любовь и сострадание. Мы не можем проповедовать «войну дворцам» Межигорья или Кончи-Заспы, но просто обязаны напомнить о том, что бывает с теми «безумными», «кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет» (Лук. 12:16-21).
Даже постхристианская Украина может стать христианской Украиной, если в каждом доме, каждом городе, каждом заводе, школе, университете найдутся хоть считанные единицы праведников.
При любой власти, какой бы темной или «теневой» она ни была, обществу нужен свет. И Церковь должна быть таким светом. Такого права забрать не может никто. Может измениться статус, но не может измениться призвание. Можно переписать законы, но нельзя переписать Библию. Могут измениться обстоятельства, может сгуститься тьма. Но свет не перестанет быть светом. И от нас зависит, станет ли его больше.
Украина уже не православная и вряд ли станет протестантской. Но на фоне политического и идеологического банкротства в народе зреет голод правды, живого Бога, искренней веры. Ни украинская коррумпированная власть, ни империя «русского мира», ни постсекулярная Европа не отвечают нуждам и чаяниям разочарованных людей. Ни выдыхающийся европейский протестантизм, ни агрессивное московское православие не напитают души. В пробуждающемся голоде по настоящему христианству есть шанс, в этом поиске есть надежда. Когда мы перестанем тешить себя иллюзиями «второго Иерусалима», «христианской нации», «Святой Руси», и взыщем Бога, Он посетит Украину.
Украину трудно назвать христианской, но она может стать таковой. Бог может сделать чудо, если христиане будут способны дерзать и верить, просить и принять.

Церковь на распутье

Церковь на распутье

Слово к участникам Евангельского Собора. 28 мая 2012 г., Ирпень, Украина

risu.org.ua

Третье тысячелетие не стало и не станет ни концом христианства, ни его окончательным торжеством. Новое время обострило вопросы о Церкви и к Церкви, строго исключив простые ответы. Вместо разрешения, вместо упрощающего вопроса «быть или не быть», требуется постоянный поиск вопросов-ответов — как быть, в каком качестве быть, какой способ присутствия избрать.
Картина Васнецова «Витязь на распутье» может служить прекрасной иллюстрацией длящейся неопределенности в отсутствии достойного выбора. Сегодня становится понятным: заготовленные и долго обсуждающиеся опции не подходят, сам их набор устарел и загоняет Церковь в тупик бесконечных споров, в депрессию безысходности.
Например, для современной Церкви одинаково не подходят пути традиционализма или модернизма, фундаментализма или либерализма. Тут выбирать нечего. Равным образом видятся надуманными или дорисованными знакомые нам развилки арминианства и кальвинизма, почвенничества и глобализма, маргинальности и обмирщения.
Мир стоит на пороге новой эпохи, в которой крайности будут не допустимы, в которой резкое колебание маятника в любую сторону разрушит сложную систему балансирующего многообразия. Именно поэтому социологи, политики, экономисты пересматривают соотношения индивидуализма и коллективизма, демократии либеральной и «демократии управляемой», рынка и государственного регулирования, конкуренции и социальной политики.
Если историю Церкви представить как последовательную смену парадигм, то мы обнаружим, что эта история закончилась. Парадигмы не выстраиваются в последовательный ряд, нам больше не приходится отказываться от всех ради одной, все соприсутствуют здесь и сейчас как действительность или как возможность.
Мы же привычно стараемся выбирать что-то одно, отказываясь видеть и принимать реальное многообразие истории и сегодняшней жизни. Почему так дальше нельзя? Потому что настало время увидеть историю Церкви в ее всеединстве, сборности, соборности, удивиться и обрадоваться тому, что есть не у нас, а у других; разделить свое как общее и принять другое как свое. Потому что в условиях созревшего богатства мысли и жизни Церкви мы обязаны принимать не разделяющие и обедняющие выборы, а созидающие и всех благословляющие предложения. Потому что христианским отношением к сложности жизни будет не упрощение ее под себя, а служение собой для всех в условиях нередуцируемой сложности.
Нам навязаны распутья, на которых мы теряем друг друга ради продолжения «своего» пути. Необходим не столько «правильный» выбор, сколько трезвое и критичное осмысление предложенных возможностей. Нужно оспорить саму повестку дня, сам список вопросов, сам перечень выборов. Большинство из них устарели и водят нас по кругу.
Надо признать, что сегодня раздается все больше голосов, призывающих выйти из подобных патовых ситуаций, поставить под вопрос себя и свое отношение к происходящему. В прошлом, 2011 году прошла серия юбилейных встреч, на которых анализировался опыт двадцатилетнего пути евангельской Церкви после распада СССР. Как оказалось, хождение оказалось круговым, многие вопросы не только не решались, но водили нас по кругу. Нужны ли Церкви интеллектуалы, образование, социальное служение? Как относиться к демократии, свободе, правам человека? Как связаны постсоветские протестанты с европейской Реформацией и православной культурой? На какие богословские традиции в истории Церкви можно опираться? Могут ли евангельские Церкви стать частью общества и его культуры, или они должны оставаться в стороне от общественной жизни?
Как показали дискуссии прошлого года, в частности выступления и материалы Форума 20, на все эти вопросы нельзя ответить или/или, здесь требуются более сложные и осторожные подходы. Нужен избирательный подход к истории протестантизма, к православным традициям, к современной культуре, к постмодернистскому видению мира, к демократии и ее рискам, к обществу и его ожиданиям. Нельзя все принимать и нельзя все отрицать. Возможно и желательно соприсутствие разных образов мира в восприятии Церкви, равно как и соприсутствие разных образов Церкви для свидетельства миру.
Одним из решений, предложенных в ходе прошлогодних соборных дискуссий, стало определение Церкви в мире как инаковой – не «своей» и не «чужой». Такая логика более сложна, чем противопоставление, но гораздо лучше согласуется с тринитарным богословием, с догматом Воплощения, с Христовым определением нас как живущих «в мире, но не от мира».
Важным тезисом стала обсуждаемая идея о направленности, обращенности Церкви к будущему. В этой идее снимается противоречие истории и современности, задается эсхатологический горизонт, оправдывается развитие. Снятие споров об истории и современности открывает дверь новым, по-настоящему злободневным вопросам: где в эпоху новых технологий и глобальной городской культуры мы видим точки роста, признаки пробивающейся новой жизни, очаги грядущего Божьего Царства, актуальные формы христианского присутствия?
Христиане начинают видеть мир не черно-белым, а многоцветным; начинают видеть людей не «как деревья» (Марка 8:24), а реалистичнее, отчетливее, ближе. В этом надежда мира – что христиане наших дней не оставят его на погибель, закрывшись в собственных субкультурах, но и не сольются с ним в греховном тождестве «того же самого». Соборы отвечают на эту надежду, формируя такой образ евангельской Церкви, который оставаясь евангельским, издревле сущим, Христовым, станет также актуальным и близким для современных людей. Церковь не может себе позволить жить на распутье, она вынуждена отказаться от навязанных выборов и следовать своим, Богом проложенным путем, распознать который и призвано соборное присутствие.

Личность, общество, государство. Социально-богословская перспектива, украинские реалии

Личность, общество, государство. Социально-богословская перспектива, украинские реалии

Отношения личности, общества и государства переживают очередную стадию неопределенности. Очевидно, зреет их новая связь, которая не станет для всех приемлемой, но попытается стать доминирующей и нормативной. В отсутствие развитого гражданского общества и сформированной «культуры личности» возникает спрос на сильное государство и «культ личности». Удивительным и роковым образом «крах политики мультикультурализма» в Европе и торжество российской «суверенной демократии» совпадают с внутренней слабостью всех трех частей рассматриваемой «украинской связки» – личностно ориентированной культуры, гражданского общества и национальной государственности. Эти совпадения усиливают соблазн антидемократического поворота в украинском обществе. И в этом поворотном моменте роль Церкви оказывается максимально значимой – не закрывая глаза на риски демократии, предупредить об опасности ее циничного высмеивания и последовательного разрушения.
Украинские Церкви лишь формируют христианскую повестку дня для окружающего общества, в то время как мировое христианство уже в прошлом веке пережило страстное увлечение социальным евангелизмом и реформаторством, и вошло в третье тысячелетие с трезвым осознанием своих ограничений в проектировании богословия на социальную жизнь.
После головокружительных успехов и столь же головокружительных разочарований социальное богословие остановилось на следующей позиции, которую можно считать общей для основных конфессий: не предполагая революционных способов построения Царства Божьего на земле, усилия христиан должны быть сосредоточены на сохранении и проявлении евангельских истин и ценностей внутри существующего социального порядка. Образ закваски, заквашивающей все тесто (Матф. 13:33), для современных христиан оказывается близким и понятным. После болезненных и неудачных внешних либеральных, лево- или праворадикальных преобразований, христиане готовы смириться с ролью внутреннего, незаметного фактора.
Реалистичная социально-богословская перспектива предполагает не смену «секулярного» социального дискурса на «христианский», но насыщение социального христианским и одновременно с этим, переосмысление христианского в свете социального. В связи с этим хочу предложить один тезис, из которого может исходить социально-богословская позиция: общество является не только сферой жизни и христианского свидетельства, но и средой Откровения, средой Божьего Присутствия. Это меняет и социально-богословскую и миссиологическую перспективу. Если раньше христиане исходили из Церкви в своем движении к миру как внешнему, если раньше христиане несли Слово из Церкви в мир, то сегодня помимо этого, не оставляя этого, они должны видеть большее, как и где Бог открывается и действует в мире, чтобы присоединиться к Нему.
Не только человек был оправдан Воплощением, но и общество, история, культура, мир в целом несут в себе знаки обожения как действия и дара Вочеловечившегося Бога.
Общество в социально-богословской перспективе рассматривается как школа человечности в ее социальных качествах, как среда формирования характера, осуществления призвания, распознания своей миссии в мире. Более того, общество представляется такой системой знаков, в которой закодировано откровение Бога людям.
Если естественная теология рассматривает природу как «великую книгу» Бога, то теология социальная такой книгой может рассматривать общество. «Общим откровением» нужно считать не только природу, но и общество, т.е. «общим откровением» будет сотворенный мир в целом. При таком понимании социальная реальность более не рассматривается как внешняя, Царство Божье присутствует и в ней, прорастая изнутри.
В такой внутренней социально-богословской перспективе личность, общество и государство увязаны не гармонической, а конфликтной, динамической связью. Церковь не предлагает единой гармоничной модели, но предлагает определенный порядок приоритетов и при нем многообразие вариаций. Первой в этом порядке будет личность, против которой не могут грешить самые «правильные» формы общественной жизни и государственного устройства. Напротив, последние должны ориентироваться на ценности первой и служить им.
Личность не единична, она всегда предполагает и другого, другую личность. Так внутри понятия личности содержится и понятие общения, общества, общинности, соборности. Человечество в своем развитии преодолевает как стереотипы коллективизма, так и соблазны обостренного индивидуализма. По ту сторону открывается перспектива новых форм общности, которые не основываются на индивидуальностях как их обобщение, но имлицитно присутствуют в каждом индивиде как возможность трансперсональной идентичности, как возможность такого «мы», где «я» и «ты» остаются свободными и своей свободе становятся вторичными ради «мы».
Личность «я» и личность «ты» в диалогичности отношений образуют первичную социальную связь. Но у этой связи есть и духовная основа, есть интуиция Третьего, присутствие которого обязывает к должному. Есть и сугубо инструментальная часть в соотношении «я», «ты», «мы», «они» – государство как организационно-регулятивная форма отношений. Приоритет личности, духовные основы общества, инструментальная роль государства – ключевые понятия в социально-богословской перспективе.
В такой перспективе государство принципиально не сакрально, более того, оно не обладает какой-либо особой сущностью, оно именно инструментально. Техническая роль государства кажется неприемлемой для поборников традиционализма, теократии, цезарепапизма или папоцезаризма и проч. Служебная, обслуживающая, вспомогательная роль государства в его отношении к обществу; равно как защищающая, гарантирующая роль в отношении к личности гражданина, — изобретение демократии. И в этом пункте демократическое понимание связи личности, общества и государства получает свое социально-богословское оправдание.
Христианство исторически засвидетельствовало свою Богом данную уникальную способность выживать при любых формах государственного и общественного устройства. Но лишь в демократическом обществе социальный потенциал Церквей может быть реализован наиболее полным образом. Напротив, при тоталитарных режимах социальный образ Церкви деформируется, Церковь фокусируется, в первую очередь, на собственном выживании, и общество лишается ее участия. Можно уверенно сказать, что в подобных экстремальных условиях Церковь выживет и останется верной своему призванию, но общество потеряет то, чем Церковь могла бы ему послужить.
Наблюдая за кризисом демократии, за ее внутренней эрозией и ожесточенной критикой ее со стороны, многие богословы задаются вопросом о возвращении в средневековье, к более строгим и эффективным формам управления обществом. Но, доверяя мудрости Бога, мы можем увидеть вполне определенный провиденциальный смысл, Божью волю в историческом развитии. Демократия со всеми ее рисками может быть оправдана как необходимость для личностного и цивилизационного развития. Мир в его нынешнем социально-политическом, экономическом и религиозном многообразии может существовать лишь благодаря демократии.
Демократия как оптимальный на данное время способ связи и взаимного определения личности, общества и государства, знаменует собой степень зрелости человечества, пытающегося нащупать баланс индивидуальных и общих интересов, развития и стабильности, конкуренции и справедливости. При этом очевидно, что демократия как тип социального дискурса, как способ мыслить и строить социальные связи, также является технической, инструментальной частью сложившегося порядка. Ее нельзя онтологизировать, ее нельзя абсолютизировать.
В социально-богословской перспективе можно увидеть и апологию демократии, и трезвое понимание ее относительности, условности. Нынешние формы связи личности, общества и государства могут быть лишь поисками человеческих соответствий евангельским идеалам. Если на настоящий момент эти социальные формы наиболее адекватны, они могут получить социально-богословскую поддержку, но при этом останутся лишь тенью грядущего Божьего Царства. Можно ругать личность, общество и государство за их несовершенство, но гораздо полезнее поддержать в них то, что несет в себе провиденциально обусловленное развитие, надежду и чаяние иного будущего.

Зачем Церковь?

Зачем Церковь?

Признаюсь честно, Церковь вызывает смешанные чувства. То, что должно быть преддверием Божьего Царства, выглядит как одна из транснациональных корпораций. То, что должно быть другим, неземным, духовным, полно человеческих страстей, интриг, конфликтов. То, что должно быть собранием святых, в лучшем случае можно назвать собранием больных, а в худшем – хитрецов, притворяющихся простаками.
Хочется держаться подальше от Церкви с ее власто- и сребролюбивыми иерархами, инквизиторскими методами, лицемерным фасадным человеколюбием. Хочется верить в душе Богу и вовсе не хочется верить людям, гордо и легкомысленно носящим Его имя. Лучше не доверять, чтобы потом не разочаровываться. Лучше не дружить, чтобы потом не ссориться. Лучше не объединяться, чтобы потом не конфликтовать.
И все же Христос говорит о том, что Он создаст Церковь как твердыню, которую врата адовы не одолеют. И все же первые ученики Христа объединяются в Церковь. И все же вера живет не только в душе, но и в Церкви, связывая верующих в общину, влияя на судьбы мира уже самим фактом существования Церкви и силой ее коллективного свидетельства.
Мы скажем: Христос создает, а люди извращают, портят, компрометируют; нынешняя Церковь не похожа на замысел Христов. Но не грешим ли мы (верующие «где-то в глубине души» и обвиняющие «церковников») тем же, в чем обвиняем церковных формалистов – лицемерной дистанцией себя хорошего от плохих других? Да, в Церкви много несоответствий, но таким грешникам как мы самое место среди подобных – стремящихся к святости, но знающих на себе власть греха; приходящих в храм к Богу и тут же превращающим его в рынок или вертеп разбойников; на коленях кающихся, а затем свысока судящих.
Никто не спасается в одиночку. Когда грозил потоп, Ной построил один ковчег для всех, в котором пришлось потесниться. Далее Ветхий завет рассказывает о Божьем народе, в принадлежности к которому обреталось спасение и Божья милость. В Новом завете Божьим народом стала Церковь, объединившая все культуры и племена. В своем апокалипсическом видении апостол Иоанн видел один город для всех спасенных, спускающийся с неба. Очевидно, что в раю не будет одноместных номеров, как не было индивидуальных спасательных шлюпок при потопе. Мы спасаемся вместе, чтобы жить вместе вечно. Для того, кто не готов радоваться другому, снисходить к соседу в его слабостях и просить у него прощения за свои слабости, жертвенно отдавать и благодарно принимать, рай будет невыносимым.
Человек предназначен к общению. Разобщенность всех и замкнутость каждого – болезнь, а не норма. Веруя в душе и сберегая себя в скорлупе, можно выживать, но нельзя жить полноценно. В одиночестве, в отчуждении от Церкви можно спастись как головня из огня, но нельзя обожиться, нельзя уподобиться Богу в Его любви и доброте к людям.
Если каждый из нас не научится жить вместе, в единой экклесии, формируя свой неэгоистичный характер, служа общей высокой цели, деля свою жизнь как кусок хлеба в причастии с другими, то не станет человеком в собственном смысле слова.
Есть Церкви, носящие имя «всех святых», но мне больше нравится Церковь «всех грешников» или Церковь «святых грешников», т.е. освящающихся грешников, преобразующихся в образ Божий.
Церковь – народ будущего, общество новых людей. В Церкви мы видим возникающую, рождающуюся, проявляющуюся реальность Царства Божьего. Выбирая одиночество, оставаясь вне Церкви, мы лишаем себя части в грядущем вечном Царстве. Отказываясь от Божьей семьи, мы отказываемся от Бога. Выбирая Бога, мы становимся частью Его народа, семьи, Церкви; сообща проживаем трудности и радости, преобразуясь в этом общении и вступая таким неприметным, постепенным, тихим образом в вечное Божье Царство.

О праве и Правде

О праве и Правде

risu.org.ua

Права богатых и бедных, власти и народа, мажоров и рабов больше не могут мирно сосуществовать. Первым нужно не просто много, им нужно все. Права первых уничтожают права вторых и последних.
Правда сблизилась с неправдой, в единстве и борьбе противоположностей потеряла свой ярко белый цвет. Все стало серым. На таком фоне грязь не очень и видна. В серых полутонах все заменимо и схоже.
Великий «юрист» Сергей Кивалов, известный также под другими, народом данными именами, не устает рекламировать свою юридическую академию, обращаясь к студентам со словами: «Вы юристы, вы и есть справедливость».
Ранее я уже обращал внимание на симптоматичность подобных слов для общества, утратившего чувство высшей Правды и Страха Божьего (см. Страх, которого не хватает // Решение. – 2011. — №34).
С тех пор ничего не изменилось. Реклама до сих пор идет по основным каналам. Странно, что титулованный юрист говорит абсурдные фразы. Странно, что все это не вызывает даже кривой усмешки, будто никого не задевает, будто все с этим согласны.
Не только странно, но и страшно, что люди присвоили себе право судить о праве и правде. Не надо ничего бояться, все решаемо. Не нравится решение суда? Обратись в свой, карманный — «печерский, «басманный». Не удобен закон? Обратись в конституционный суд. И не забудь оплатить магические услуги по превращению неправды в правду и наоборот.
Непростительная наивность – обращаться с правдой, смыслом, ценностями, правом, справедливостью и прочими высшими, над человеком стоящими «вещами», как с вещами.
«Мы не должны ждать милости от природы, взять их у нее – наша задача», говорил Мичурин, ратуя за выведение новых растений, полезных для прогресса. Такой чрезмерный оптимизм привел человечество к бездне экологической катастрофы.
В жизни людей оспаривание и превращение законов обходится еще дороже, чем в жизни природы. Не понимая сути нравственных законов, не углубляясь в сущность «естественного права» и связанных с ним «врожденных идей» Бога, правды, суда, самоуверенный человек берет управление ими в свои руки. Законы, которым еще вчера полагалось следовать, легко ре-конструируются магами в мантиях или массово производятся в юридических цехах.
Я не случайно называю судей магами. Маг – это человек, пытающийся подражать Богу в творчестве, говоря: «Если это и я могу, то зачем мне Бог?». Разве не так поступает судья, отказывая в повиновении высшему закону и без страха приступая к юридической алхимии подмен и превращений?
Что с нами, с нашим пониманием права и правды не так? То, чему полагалось служить, сделалось игрушкой в руках вчерашних служителей. Расхотелось служить праву, закону, правде, захотелось самому стать законодателем, чтобы другие служили и прислуживали. В этой страшной подмене есть банальный житейский резон – вчерашний хам, вор, грабитель, настолько боится справедливости, что пытается сделать ее карманной, своей, удобной. К сожалению, фигура нынешнего гаранта нашей конституции, манифестирует именно антизаконный характер законности, присвоение всех прав одним во имя их отмены для других, право силы и бессилие права.
Но надо видеть и большее – метафизический бунт, восстание бесов Бесправия, Безправдия, Беззакония против Права, Правды, Законодателя.
Вслед за власть имущими и мы – «маленькие люди», подданные неправового государства – сами себе и на своим уровне присваиваем права, формулируем правду, производим законы.
Всепроникающий цинизм делает невозможным стабильные правила общественной жизни. В любой момент все может быть оспорено, незаконный или «как бы» законный порядок может рухнуть в одночасье.
О чем нужно помнить тем, кто чтит Законодателя даже на фоне беззаконья? О верности и служении Закону и Правде. О том, что законы-симулякры и законодатели-самозванцы долго не живут. О том, что последний суд будет не «по понятиям», а по Божьей Правде. Об этом стоит помнить нам самим и напоминать друг другу – растерянным и циничным гражданам неправового и неконституционного государства.

После метафизики – феноменология

После метафизики – феноменология

О третьем пути для философии религии и теологии
Размышления по итогам Третьего круглого стола по философии религии
(24 апреля 2012 г., Киев, Институт философии)

Актуальность феноменологического предложения становится очевидной на фоне переориентации теологии и философии с проблематики трансцендентного на поиск иного внутри того же, с пространственно-иерархического структурирования мира на внутренне-содержательный способ его постижения, с вопроса об основаниях к вопросу о личностном измерении. Необходимо всерьез рассмотреть возможность феноменологии Откровения как актуального способа продолжения философского-религиозного и теологического дискурсов в условиях постметафизического мыслительного ландшафта; а также последствия переориентирования с философско-теологического на теолого-феноменологическое отношение.
Что означает для философии и теологии переориентирование с философско-теологического способа постижения своего объекта на теолого-феноменологическое отношение к объекту как субъекту? Несомненно, что возможная смена способа отношения к изучаемой, постигаемой, соотносящейся реальности, выдвигает новые требования со стороны объекта, ставшего самостоятельным субъектом. Несомненно и то, что свои условия выдвигает (или сохраняет) и философия, отстаивая требования объективности, общезначимости, аргументированности.
Последствия феноменологического поворота в философии религии и теологии вынуждают поставить вопрос о вере (доверии) как презумпции внимающего и понимающего отношения к объекту-субъекту. И философия религии, и феноменология религии (Откровения) своим составным характером напоминают о двойственных требованиях — со стороны науки (как теоретической системы и познающего сообщества) и объекта-субъекта ее познания (познаваемое также выдвигает свои условия возможности познания).
С первым требованием несколько проще – и философы, и теологи согласны с необходимостью рационализации отношений познающего к познаваемому. Иными словами, наивно-фидеистской установки недостаточно даже для теологов, «вера ищет понимания», а «сон разума порождает чудовищ». Феноменология Откровения открывает то, что недоступно в сугубо теоретическом, безличностном отношении; но также и сама открывается науке, чтобы личностные отношения могли быть с максимально возможной точностью переведены на язык теории, в нашем случае теории философско-религиозной.
Требования со стороны объекта-субъекта познания-отношения сложнее описать и осмыслить. В слабой формулировке можно сказать, что философия или феноменология религии должна воспринимать свой объект-субъект серьезно в том смысле, что именовать и рассматривать его как существующего означает всерьез допускать возможность его существования. Основным условием со стороны объекта-субъекта философии (феноменологии) религии можно считать веру (доверие): «Надобно, чтобы приходящий к Богу веровал, что Он есть» (Евр. 11:6).
Феноменологическое предложение оставляет без внимания тех, кто не готов отнестись к объекту-субъекту философско-теологического дискурса с предельной серьезностью. Похоже, что «категорические» атеисты, претендуя на абсолютное знание о невозможности бытия Бога, абсурдности веры и иллюзорности Откровения, в своем отношении предельной серьезности не обнаруживают.
Нечто, доступное для познания, может появиться лишь в горизонте веры (доверия). Вера выступает единственно возможным способом представления объекта-субъекта философии (феноменологии религии), эпистемологическим условием. Вне веры не может быть явления. Нечто появляется лишь в горизонте ожидания, в терпеливом и доверительном интенциональном усилии. Феноменология становится возможной в горизонте веры.
Рассматривать объект-субъект, не принимая всерьез возможность его существования, означает не только неуважение к познаваемому (изъян в этическом отношении), но и сомнение в его эпистемическом статусе (безосновность в теоретическом отношении). Без допущений существования (возможности существования) объекта-субъекта от философии (феноменологии) религии трудно ожидать соответствия требованиям научности и еще труднее — этичности. Вне серьезного отношения к тому, что за пределами объектного знания может быть явлено в Откровении, остается лишь бесконечное конструирование как бы возможного, интеллектуальная, но безответственная, интересная, но ни к чему не обязывающая «игра в бисер».
Насколько философия (феноменология) религии хочет быть частью большой науки, она должна акцентировать свою философско-феноменологическую часть, встраивая ее в актуальные научные парадигмы или сопоставляясь с ними. Насколько философия (феноменология) религии хочет продуцировать новое знание об объекте-субъекте, она должна быть готовой воспринимать познаваемое в его собственной логике и отвечать его условиям его познания.
Религия как феномен духовной культуры и ее философское осмысление все еще возможны и по ту сторону метафизики. Философия религии продолжается в феноменологии религии, а последняя принимает форму феноменологии Откровения, в котором религиозное преодолевается явлением своего объекта-Субъекта. В феноменологическом предложении для философии религии и теологии следует видеть возможности преодоления объект-объектной познавательной стратегии и дополнения теоретических схем субъект-субъектным отношением, личностным знанием.

О книгах для Baznica.info

О книгах для Baznica.info

Какую книгу Вы читаете в настоящее время? Читаю «Разум за Бога» — книгу пастора из Нью-Йорка Тима Келлера, изданную московским издательством «Эксмо».

Какие книги хотели бы прочитать в ближайшем будущем? Хочу прочитать о Петре и Павле – книгу Мартина Хенгеля «Недооцененный Петр» и книгу Ричарда Хейза «Возрождение воображения» (о герменевтике Павла). Собираюсь прочитать книгу Александра Жибрика «Бог под арестом». Еще мечтаю добраться до русских переводов книг Джеймса Смита Who’s Afraid of Postmodernism?: Taking Derrida, Lyotard, and Foucault to Church (The Church and Postmodern Culture), Густаво Гутьерреса The Theology of Liberation, книг Юргена Мольтмана

Какая книга запомнилась в этом году больше всего?
Уже не новая, ранее просмотренная, но лишь теперь прочитанная полностью и с большим интересом, книга Аллена Бадью «Павел – апостол универсализма»

Какая книга оказала на вас наибольшее влияние (после Библии)?
«Путешествие пилигрима» Джона Буньяна

Каково значение чтения хорошей литературы в Вашем развитии, как христианина?
Литература это интертекст, в котором говорит не только человек, но и Бог. Библия связывает этот интертекст так, что он в целом приобретает характер откровения.

В христианстве ищи Христа

В христианстве ищи Христа

Журнал «Решение» vcc.ru

Христос — главная загадка и самое важное в христианстве. Можно не интересоваться христианством, но трудно оставаться безразличным к личности его основателя. Христос удивляет всех — вызывая у одних ненависть и противление, у других — любовь и сокрушение.
Истории христианской Церкви уже две тысячи лет, за это время сформировались ее богословие, традиции, обряды, библейская наука. Христианство стало древним, но каждому поколению Христос открывается в нем заново — неузнанным, неожиданным, поразительным. При всем историческом богатстве и многообразии христианства Христос мало известен.
Нам ведь что интересно в первую очередь? Посмотреть достопримечательности, полистать умные книги, поговорить с «духовными авторитетами». Видимая часть христианства — самая доступная — постепенно становится единственной. Изображение заменяет собой живое лицо, чужой рассказ — живую встречу. Зачастую за христианством и не разглядишь Христа, как лес — за деревьями.
В русской культурной традиции живут глубокая тоска по Христу и недовольство «христианством без Христа». Наиболее глубокие прозрения о несовпадении Христа и христианства можно найти у Достоевского. Его Великий Инквизитор — христианин без Христа, честный законник, не знающий о любви, суровый страж порядка, не знающий о благодати; циничный народный благодетель, презирающий свой народ, гарант стабильности, удерживающий ее ценой свободы. Христиане-инквизиторы правят от имени Христа, но без Христа. В таком религиозном обществе явившемуся Христу находят место лишь в тюремной камере, а затем — на костре. Сам же Достоевский в послекаторжном письме свел свой символ веры к личности Христа: «Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но и с ревнивою любовию говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы остаться со Христом, нежели с истиной» (из письма Наталье Фонвизиной, 1854 г.).
Самое главное в христианстве, его смысл, его сердцевина, его глава – Сам Христос. В историческом христианстве постепенно главными стали догма, власть и обряд. Они заменили живые отношения в общине и отношения с Христом, Который — посреди общины, посреди собранных во Имя Его. Утвержденные силой правильные представления о сути догматов, власть церковной иерархии и автоматизм обрядовых действий пришли на смену живому духовному опыту встречи с Христом и общению с Ним.
Христос был незаметно утрачен (а может и сознательно выдворен за пределы официальной религии). В христианстве это заметили не сразу. Во имя Христа проводили соборы, оттачивали богословские формулировки, вступали в политические союзы. Со временем наместники Христа на земле настолько освоились, что нужда в Самом Христе перестала ощущаться, а чувство Бога, любовь, вина или долг перед Ним выразились в унифицирующем и безличном денежном эквиваленте.
В средневековом порядке жизни место Христа заняла Церковь. Лишний Христос остался за церковной оградой, среди особо набожных, сектантов, мистиков или юродивых.
Многие наши современники идеализируют Средневековье как христианский мир, как эпоху, где все было основано именно на христианстве. Несомненно, христианства там было много. Но сколько там было Христа? Многие из нас в таком «христианском» обществе могли бы оказаться в роли преследуемых сектантов-еретиков, некоторые — в роли инквизиторов или доносчиков, большинство — в роли статистов при публичных казнях. Любая такая роль страшна. «Христианское общество без Христа» ничуть не лучше общества «нехристианского».
Стоит заметить, что само по себе христианство, как одна из многих религий, не обладает любовью, милосердием, прощением, истиной, но лишь передает знание о них. «Благодать же и истина произошли через Иисуса Христа» (Ин 1:17). Без Христа христианство лишается своего содержания и становится похожим на другие религии, в которых благодать для своих, а для других — закон; где слова о любви прикрывают власть силы; где клир господствует над миром.
В эпоху Реформации ощущение утраты, роковой недостачи в христианстве выразилось с небывалой силой. Реформаторы звали вернуться к забытым началам — к Христу, Писанию, вере, благодати.
С развитием книгопечатания не только священники, но и обычные прихожане смогли открыть для себя Библию, а в ней найти Христа. Несомненно, «Христос Писания» реальнее, чем «Христос традиции». Прямой доступ к источнику Богооткровения спасал от «испорченного телефона», когда толкователи передавали мнения других толкователей о смыслах Писания. И все же в принципе «только Писание» была своя крайность — неподготовленный, непросвещенный ум видел в Писании только то, что хотел, или то, что мог. Вне общинной жизни и живой духовной традиции вся полнота смыслов Писания и целостный образ Христа оставались невидимыми. Для индивидуального читателя вся христианская истина недоступна в принципе.
Была и есть еще одна крайность — видеть в «только Писании» только текст о христианстве и Христе, который можно постигать через богословские и научные процедуры и который полностью открыт для понимания. Для многих «умных верующих» («верующих умом») Писание, предназначенное быть путеводителем к Христу, стало самодостаточным текстом, даже целым текстуальным лабиринтом, в котором можно блуждать всю жизнь и при этом получать удовольствие от новых открытий, но так и не встретиться с Автором. Без связи с другими реформаторскими принципами («только Христос», «только вера», «только Благодать», «только Богу слава»), принцип «только Писание» не откроет весь смысл христианства.
«Христос Церкви», «Христос традиции», «Христос Писания» — все это разные образы, открывающие Христа во всех ипостасях христианства. Каждый элемент христианства, его богословия, культуры, истории содержит в себе истину о Христе, Его Образ. Смысл христианства присутствует не в отдельной истине или отдельном месте, но во всем сразу. Христос — «наполняющий все во всем» (Еф. 1:23). Без Христа христианство становится не только пустым, но и антихристовым, в котором место Христа занимают лжехристы, мнимые ценности и обманчивые идеи.
Лишь когда христиане взыщут Христа внутри христианства как его смысл и основу, мир сможет увидеть в христианстве не одну из религиозных систем, не один из многих духовных путей, но Личность Воплощенного Бога, возлюбившего мир.
В отличие от религии настоящее христианство не служит себе, не к себе призывает, не от своего имени говорит. Смысл христианства — в свидетельстве о Христе и сопровождении к Нему. Если угодно, христианство служит привратником, открывая дверь в реальность Богообщения, встречи и жизни с Христом; его функция служебная, вспомогательная.
Христос – начало и цель христианства: все от Него, Им и к Нему. В большом и сложном мире христианства есть много интересного, но лишь присутствие Христа придает ему уникальный и предельный смысл. В христианстве ищи Христа.

«Церква тих, хто вижив»

«Церква тих, хто вижив»

Про книгу Наталії Шліхти «Церква тих, хто вижив. Радянська Україна, середина 1940-х – початок 1970-х рр.» (Харків: АКТА, 2011. – 468 с.)

risu.org.ua

«Церква тих, хто вижив» — доволі вдала назва для книжки про «малі справи» і «повсякденний спротив» владі заради виживання власного і виживання своєї Церкви. Одразу виникає низка питань як історичного, так і теологічного плану. Наскільки це про людей і наскільки про Церкву? Це про церкву чи Церкву? Чи це про локальну церкву як спільноту нескорених, що стала місцем зустрічі для тих, хто вижив і намагався жити далі? Чи це говорить щось про більше, про Церкву, виживанням якої опікується її Засновник, і яку «врата пекельні не здолають» (Мат. 16:18)?
Авторка пояснює, що її цікавить Церква як ієрархічна інституція і як громада (с. 28), проте в історико-релігієзнавчому тексті є теолого-еклезіальні тези. Їх присутність пояснюється особистістю авторки, в передньому слові вона попереджає про суб’єктивність ставлення до теми, про свідоме поєднання дослідницької зацікавленості з релігійною біографією власного роду. І все ж таки досить незвично, коли історик, цитуючи Джона Генрі Ньюмана, покладається на його соціально-теологічне розуміння Церкви як «релігійної єдності, яка стверджує, що здійснює Божественну місію, називаючи усі інші релігійні об’єднання навколо себе єретичними і невірними…» (с. 29). Симпатії до образу Церкви як найконсервативнішої інституції, яка незрозуміла чужинцям, пояснюють її (Церкви, а може й авторки) «неготовність розглядати альтернативні моделі релігійного життя поза легальною церковною структурою» або незначний розвиток «сектантства» (с. 33), але аж ніяк не пояснюють своєчасну готовність вписатись в будь-який ідеологічний контекст, домовлятись із владою ціною придушення церковної активності, «радянізації» Церкви.
На думку авторки Церква послідовно намагалась «ствердити свою радянськість» (с. 27), тому має розглядатись як «радянський суб’єкт» (с. 28). Погоджуючись з автором-істориком, хочеться запитати автора-релігієзнавця (а може й як релігійну людину, про що можна лише здогадуватись). Очевидно, Церква як «радянський суб’єкт» не перестала бути формою релігійної єдності, не перестала називати всіх інших єретиками (до слів Ньюмана додам від себе — не перестала ділити території та владні повноваження); але чи не загубила вона Божественну місію?
Ціна і наслідки виживання Церкви в тоталітарних умовах мають обговорюватись відкрито не тільки в колі науковців-істориків, але й серед ієрархів Церков. «Радянськість» Церкви зближала її з суспільством, зберігала її як соціального суб’єкта, але водночас деформувала її соціальні і духовні властивості. Я знаю ці деформації з власного досвіду, з біографії свого роду, на матеріалі «радянського баптизму». Коли мій батько сидів у тюрмі, лідери ВР ЄХБ на увесь світ казали про те, що у СРСР немає жодного в’язня свободи совісті. Мого прадіда розстріляли як «сектанта-антисоветчика». Моя бабця таємно розповсюджувала тисячі Біблій по всій країні. Моя мама, будучи студенткою п’ятого курсу, прийняла хрещення вночі, але після доносу була позбавлена права на диплом. Діти віруючих батьків не носили піонерські галстуки та демонстративно ігнорували всі радянські заходи, критикували на уроках біології теорію Дарвіна, розповідали «про Бога» і вчили молитись своїх «невіруючих» друзів. Все це форми спротиву проти радянськості, які виникали зсередини неї, які практикувались в повсякденності, але утворювали з нею рішучий розрив.
Розглядати Церкву в контексті радянського суспільства є історично виправданим, але наскільки є логічно та етично вірним крок до «радянізації Церкви»? «Радянські» християни, герої оповіді Наталії Шліхти використовували ті же самі методи виживання, що й решта «радянських» людей. Але чи не є ця близькість та подібність компрометуючою? Історик-фахівець в своїй книзі не відповідає (і не може відповідати) на такі питання, лише констатує, що церковні практики виживання «кидають світло на те, як загалом взаємодіяли з владою радянські громадяни: обачно, пристосовуючись, домовляючись, усе ще вірячи в систему, але дозволяючи собі критикувати окремі її практики…» (с. 368).
«Пострадянська» Церква має визначитись з радянським минулим, з радянськістю в собі. Факти, наведені істориками, не можна безсоромно замовчувати чи великодушно ігнорувати. Цікаво почути думку ієрархів українських Церков, чи «кидають світло» проаналізовані практики на історичні обставини, на критичне осмислення Церквами своєї історії; чи кидають тінь на сучасні Церкви з їх феноменальною здатністю домовлятись з владою заради виживання?
Ієрархи РПЦ, як і керівники згаданої мною ВР ЄХБ, виправдовували своє замовчування правди про гоніння і свою дипломатію з режимом тим, що йшли на ці свідомі компроміси заради Церкви. У той же час заради Церкви віддавали своє життя тисячі інших, безкомпромісних християн.
Підпільна Церква зберегла те, що втратила Церкви легальна, — поняття вірності, дух непокори, ревність служіння. І навпаки, Церква легальна зберегла те, що втратила Церква нелегальна, — власну структуру, соціальні позиції, майно.
Кожний робив свій вибір з огляду на своє розуміння свободи й відповідальності. Але «блаженним є той, хто не засуджує себе у зробленому виборі» (Рим. 14:22).
«Церква тих, хто вижив» зберегла більшість своїх функцій, але ціна виживання завжди надто велика. Церква як Христове тіло, Церква Вселенська, Соборна, Єдина – це не тільки «Церкви тих, хто вижив», але й «Церкви тих, хто загинув»; це не тільки Церква «малих справ», «дозволеної незгоди», «практичної пристосовуваності», «обачного спротиву», «вміння домовлятись», «церковної рутини», але й Церква мучеників, радикалів, дисидентів, реформаторів, незгодних, інакомислячих, катакомбників, відділених.
«Церква тих, хто вижив» — один із багатьох образів історичного християнства, навчаючись на прикладах якого, сучасні українські Церкви мають відповідально обрати свій шлях життя чи виживання.