Двадцать лет спустя. О юбилеях христианского образования

• 5 сентября, 2012
• Статьи

Двадцать лет назад христианское образование в бывшем СССР
переживало настоящий бум. Возникали новые и новые школы – Санкт-Петербургский и
Донецкий христианские университеты, Одесская семинария, Украинская евангельская
семинария богословия, Московская богословская семинария – всех не упомнишь.
Казалось, теперь так будет всегда – много людей, много идей, много
возможностей.

Двадцать лет спустя, как и в романе Дюма, герои тех лет
выглядят постаревшими, но все еще энергичными. Все понимают, что надо
продолжать, но, как мне кажется, никто не знает, как именно продолжать начатое.
Да и знать этого нельзя – слишком быстро меняется мир.

Позади два десятилетия – первое десятилетие роста и второе
десятилетие стагнации. Оказалось, что христианское образование, как и все
другое в нашей жизни, не развивается по линии непрерывного возрастания. Хочется
верить, что и не катится вниз по наклонной плоскости. Все сложнее – линии
кривые, спады и подъемы чередуются, да и движение нелинейное, картина объемная,
неизвестных – множество.

Двадцать лет спустя надо делать выводы, ставить оценки,
чтобы выйти на новый уровень.  Вот
несколько итогов.

Итог первый: без сообщества христиан-интеллектуалов церковь
лишает себя авторитета. Интеллектуальный труд надо ценить, одаренными людьми
нужно дорожить.  Нужно признать и
благословить сообщество христианских интеллектуалов, дать ему почетное место в
церкви. Нужно определиться: христианской интеллигенции – быть.

Итог второй: без теологии служение церкви лишено основы, а
развитие лишено перспективы. Вне теологии церковь теряет свою идентичность и
превращается в клуб по интересам или аналог политико-идеологической партии. Вне
теологии правят человеческие авторитеты – единоличного руководителя или
таинственного братства. Увы, споры о том, нужна ли теологии церкви,
продолжаются до сих пор. И это печальный диагноз состояния церкви. Теологии,
которая вырабатывается в союзе церкви и школы, нужно сказать осознанное и
твердое ДА.

Итог третий: образование – инструмент церковного развития,
идейного и кадрового обновления. Пренебрегая образованием, не стоит удивляться
отсутствию достойных лидеров. Застой в образовании приводит к застою в церкви.
Реформация в средневековой церкви началась с профессора. Новая реформация может
начаться и не с профессора, но мне трудно представить, что она будет без
участия профессуры христианских школ и кадровых теологов.

Итог четвертый: то, что в широких кругах до сих пор называли  образованием – опасное самоуспокоение и
лживая подмена. Образование должно формировать образ мысли, веры и жизни.
Постсоветское же образование не занимается формированием целостной личности, а
занимается отмыванием денег и выдачей ничем не подкрепленных дипломов. За
каждый диплом учебные заведения (не)несут ответственность. Пока же между
дипломами и знаниями растет непроходимая пропасть. Между красивыми словами и
реальными оценками – роковой разрыв.

Итог пятый и пока последний: образование должно не успокаивать и
подкреплять наше самомнение и сложившийся порядок, а будить мысль, развивать
традицию, формировать и реформировать теологию. Образование должно готовить
завтрашний день, прокладывать в него мост. Пока же образование лишь фиксирует
прошлое, в лучшем случае, догоняет день сегодняшний.

Двадцать лет спустя нам нужно понять: христианское
образование должно оставаться вызовом для нас самих, его нельзя контролировать
и репрессировать, его нельзя сделать лакированным и витринным, пряча за ним
теологическую бессодержательность и личную некомпетентность. Образование нужно
не только зеленой молодежи и шибко умным. Оно нужно всей церкви. И если церковь
покажется на себе пример правильного отношения к образованию, возможно,
христианские школы станут привлекательными для всего общества. Но не потому что
это ХРИСТИАНСКОЕ образование, а потому что это ХРИСТИАНСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ. Без
сведения вместе продуманной христианской идентичности и высокой образовательной
культуры мы будем стоять на развилке или ходить по кругу еще двадцать лет.

К слову о Причастии

• 1 сентября, 2012
• Статьи

Приступая
к таинству Причастия, мы обязаны задаваться вопросом о смысле происходящего.
Павел говорит, что мы должны исследовать себя. Причастие не происходит как
событие без моего осознанного включения в него, без желания стать частью той
вневременной, сверхисторической вечери, где Иисус встретился с учениками. Мы
тоже можем быть там. И если мы можем быть там, можем войти в ту атмосферу, в
тот круг, в тот способ связи с Иисусом как учителем и другом, событие Причастия
может случиться с нами.

Причастие
затруднительно, событие Причастия если и повторяется, то редко. В «Причастии»
Ингмара Бергмана в черно-белом хорошо виден разрыв, пустота, отсутствие там,
где должен быть Бог. Священник, который должен верить и передавать веру,
причащаться и причащать, сам ничего не знает и не имеет. Священник замкнут в
пустой церкви, замкнут в круге несчастных людей и серых стен. Но даже изнутри
пустоты он может искать Бога и молиться о вере. Из правды смиренной молитвы может
родиться Причастие. Пустота отступает, возникает связь и Присутствие.

Я
неоднократно затруднялся передать смысл происходящего на Причастии для внешних
наблюдателей, это просто невозможно. Люди вкушают хлеб и вино, думая о смерти
Христа, которого никогда не видели. Причастие – присоединение, приобщение к
Богу, к Его плану, к Его тайне Воплощения и Искупления. Если изнутри нет
движения души к Учителю и Другу, то Таинство остается закрытым. Нужно попасть
из церкви, где происходит таинство, 
внутрь того самого события, оказаться среди учеников, пережить встречу.
Понять слова Христа о теле и крови, хлебе и вине, может лишь тот, кто был
внутри этого события, чья душа смогла встретиться с Богом, любящим, страдающим,
умирающим, но затем воскресшем и воскрешающем.

Есть
подсказки, которые помогают войти в атмосферу последней Вечери. Иисус сделал
то, что мы должны повторять, если желаем причаститься тайны Его жизни и силы
Его воскресения, если желаем проникнуть внутрь события Причастия.  Служить людям Христа ради – значит входить в
Его образ, причащаться Ему. Без служения, без того чтобы стать слугой, никто не
может понять смысл того вечера, приобщиться образу Слуги.

Все
евангелисты рисуют прощающегося Иисуса слугой. Он раздает хлеб и вино, Он
раздает Себя – за множество людей, за множество чужих жизней.

Позволю
себе домыслить. Когда Иисус говорит: «Делайте так в память обо мне»,  Он говорит не только и не столько «Повторяйте
ритуал с хлебом и вином», но «Так же как я, отдавайте себя, свое тело и свою
кровь, всю свою жизнь для служения людям, для искупления их, для спасения
жизней».

Иоанн
единственный из евангелистов рассказал об омовении ног, которое совершил
Христос перед причастием. В церковной традиции этот обряд сохранился –
католический священник умывает ноги двенадцати прихожанам, православный
архиерей – двенадцати священникам или монахам, а в некоторых протестантских
церквях омовение распространяется на всю общину.

В
омовении ног наглядным образом проявился смысл Таинства
жизни-смерти-воскресения.  Через
подражание этому примеру ученики становятся частью далекой евангельской
истории.

Вместо
проповеди или лекции Бог проявляет действенную 
любовь к человеку, говоря при этом: «Если Я. Господин и Учитель, вымыл
вам ноги, то и вы должны мыть ноги друг другу. Я вам подал пример» (Иоан. 13:14-15).

Омыть
ноги значит смириться перед Богом и людьми. Это можно сделать только на
коленях. Но в таком низком положении сердце чувствует Бога, понимает Его. Из
связи с ближним возникает связь с Богом, в принятии друг друга, в служении друг
другу, делясь и отдаваясь мы переживаем Причастие.

Об отчаянии мира и надежде христиан

• 29 августа, 2012
• Статьи

Люди мира отчаиваются, христиане
же надеются. Как нам хочется подобной простоты, но не все так однозначно. Люди
мира отчаиваются, но живут в единственной для них реальности, а потому лучшие
из них стараются эту реальность спасти и сделать лучше. Христиане надеются на
лучший мир, а потом худшие из них безразличны к реальности этого земного мира,
отчаиваются в ней и даже не стараются сделать ее хоть немного лучше.

Надежда не постыжает не потому,
что она не знает реальности жизни, но потому что она эту реальность оспаривает,
она знает реальность иную, в свете
которой здешняя, земная жизнь не кажется последней инстанцией.

«И не сим только, но хвалимся и
скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от
опытности надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в
сердца наши Духом Святым, данным нам. Ибо Христос, когда еще мы были немощны, в
определенное время умер за нечестивых» (Рим.5:3-6).

Почему не постыжает надежда?
Потому что мы уже получили не просто
что-то или много, а все, точнее залог всего, залог будущей жизни. Если Христос
за нас умер и Его любовь излилась в сердца наши, то ничего страшного случиться
уже не может. Более того, мы не будем разочарованы, если чего-то недополучим
или что-то утеряем. Любовь уже излилась, Христос уже умер – до того, как мы
стали достойными этого, и даже до того, как мы начали мечтать об этом.

Надежда имеет основанием то, что
уже случилось. Но то, что уже случилось, есть лишь задаток будущего. Поэтому
надежда обращена вперед и ждет того, что приоткрытое ранее, скоро откроется во
всей полноте. Надежда не живет прошлым, она знает, что в прошлом был лишь
задаток будущего, лишь тень будущих благ.

Надежда знает, что может быть в
будущем, потому что частично ей это уже открыто в опыте прошлого. Зная же, что
ждет в будущем, она старается это будущее приблизить, ускорить, реализовать.
Так надежда становится революционной, преобразующей силой. Христиане забыли,
что надежда может больше, чем томительным чувством ожидания, что она способна
менять реальность.

Христиане помнят только о надежде
для себя, им совсем нечего сказать о надежде для мира. Подлинно христианская
надежда не может быть только индивидуальной, она соседствует с ответственностью
за судьбу других людей, за преображение всего мира, за общее будущее.

Надежда связывается с чувством,
что не все обречено, что есть завтрашний день, что жизнь продолжится, что все
сделанное имеет смысл и перспективу. Без надежды мы будем жить как
бабочки-однодневки. Надежда же дает перспективу, надежда – ключ к будущему,
дверь в завтрашний день, якорь в житейском море.

«Желаем же, чтобы каждый из вас,
для совершенной уверенности в надежде, оказывал такую же ревность до конца,
дабы вы не обленились, но подражали тем, которые верою и долготерпением
наследуют обетования.

Бог, давая обетование Аврааму,
как не мог никем высшим клясться, клялся Самим Собою, говоря: истинно
благословляя благословлю тебя и размножая размножу тебя.

И так Авраам, долготерпев,
получил обещанное.

Люди клянутся высшим, и клятва во
удостоверение оканчивает всякий спор их.

Посему и Бог, желая
преимущественнее показать наследникам обетования непреложность Своей воли,
употребил в посредство клятву, дабы в двух непреложных вещах, в которых
невозможно Богу солгать, твердое утешение имели мы, прибегшие взяться за
предлежащую надежду, которая для души есть как бы якорь безопасный и крепкий, и
входит во внутреннейшее за завесу» (Евр.6:11-19).

Помимо прочих смыслов автор
послания к Евреям говорит о том, что сам Бог выступает гарантом нашего
будущего, поэтому стоит долготерпеть и в этом долготерпении трудиться, а не
лениться. Непреложность Божьих обетований состоит в том, что христианам
принадлежит будущее, невзирая на явную обреченность мира.

Бог не меняет своих обещаний, Он
дал непреложные основания для надежды. Вопросы стоит задавать не Ему, вопросы
относятся к нам.

Чем является христианская надежда
для нас – индивидуальным успокоением, приятным чувством ожидающего вскоре праздника,
преобразующей силой в повседневной жизни, приближением грядущего Царствия в дне
сегодняшнем и завтрашнем?

Является ли наша надежда
активной? Или это ленивое и пугливое ожидание?

Является ли наша надежда общей,
общезначимой? Или это индивидуальное самоуспокоение? Достаточно ли сильна наша
надежда, чтобы стать публичной силой, трансформирующей общество?

На что опирается наша надежда –
на видимые точки опоры или на приближающееся Царствие? Способны ли мы «без
надежды надеяться», т.е. надеяться в отсутствие видимых на то оснований? Можем
ли мы оспорить безнадежный порядок вещей?

Является ли наша надежда знаком
нового мира, новой жизни, приближающегося Царствия Божьего? Или же она часть
этого мира, пусть даже лучшая часть?

Насколько радикальна наша надежда?
Сколько в ней от христианства и сколько от Христа?

Спасительна ли наша надежда,
обещает ли она нам вечную жизнь? «Если мы в этой только жизни надеемся на
Христа, то мы несчастнее всех человеков» (1Кор.15:19).

Как далеко смотрит наша надежда?
Надеемся ли мы на большее, чем просто «получше жить»?

Есть ли у нас мечта? Как меняет
наша надежда сегодняшний день, каким она сделает день завтрашний? На что
подвигает нас наша надежда? 

Станет ли наша христианская
надежда спасающей надеждой всего мира?

«Итак, братия мои возлюбленные, будьте тверды, непоколебимы, всегда
преуспевайте в деле Господнем, зная, что труд ваш не тщетен пред Господом» (1Кор.15:58)

Простираясь вперед

• 23 августа, 2012
• Статьи

Жизнь как порыв, стремление,
рывок знакома немногим. Лишь великие люди могут похвалиться тем, что их жизнь
прошла в полете, в броске, в движении к цели.

Я не могу согласиться, что
скучная жизнь может быть нормой, что можно жить без мечтаний и без стремлений
эти мечты воплотить, что можно обойтись без благородного риска и удивительных
приключений.

Мы грешим, когда жизнь –
величайший дар Бога – превращаем в серое существование. Если мир вокруг нас —
пыльный чулан, то неудивительно, что вечность 
представляется баней с пауками.

Но стоит посмотреть ввысь, в
бесконечность неба, и охватывает чувство восторга, великолепия, приятного
головокружения.

Почитать все за сор может лишь
тот, кто знает вечность и бесконечность, кто знает смерть и воскресение, кто
встретил в жизни Христа и открыл тем самым дверь в иной, настоящий мир.

Христос как цель упраздняет все,
делает жизнь целеустремленной, динамичной. Вся жизнь становится движением в
пути, а не топтанием на месте.

Как говорил великий странник
Григорий Сковорода, «Мир ловил меня, но не поймал». Если ты ощутил дыхание
вечности, мир не сможет тебя поймать в своих объятиях. Всего, что есть в мире,
оказывается слишком мало для тех, кто услышал голос Бога, кто знает об иной,
настоящей жизни.

Нас удерживает прошлое, нам
привязывают к себе звания, награды, успехи, теплые места и приятные вещи. В
обычной жизни все работает против движения, все устроено так, что лишь люди с
высокой внутренней мотивацией могут неустанно двигаться вперед.

Большинство же лишь удивляется
таким выскочкам. Чего  ему не сидится?
Чего ему не хватает? Больше всех надо? Жить надоело? Проблем захотел?

Благодать Христова, изменившая
нашу жизнь, делает ее такой ценной, важной, красивой, что грехом можно считать
не только ее порчу или трату, но и ее неиспользование, запыление, погружение
этого сокровища в пыль, шум, серость второстепенных, суетных дел.

Высшим званием во Христе Иисусе
может быть звание раба, который хорошо послужил. Высшей оценкой могут быть лишь
слова «Хорошо, добрый и верный раб».

Оправдана лишь жизнь в труде, в
пути, в движении. «Я не хочу полуправды, я не хочу полуцели… Пусть порываются
струны, лишь бы не даром звенели».

К чему мы стремимся? О чем мы
мечтаем? Какого звания заслуживаем? Видим ли мы впереди вдохновляющее будущее и
стремимся ли к нему? Что нас удерживает в этом стремлении? Что нужно оставить и
на чем сосредоточиться, чтобы жизнь стала порывом к высшей цели и высшему
званию, чтобы она обрела содержание и направленность, достойные высокой
Христовой оценки?

«Все почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего: для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа и найтись в Нем не со своею праведностью, которая от закона, но с тою, которая через веру во Христа, с праведностью от Бога по вере; чтобы познать Его, и силу воскресения Его, и участие в страданиях Его, сообразуясь смерти Его, чтобы достигнуть воскресения мертвых. [Говорю так] не потому, чтобы я уже достиг, или усовершился; но стремлюсь, не достигну ли я, как достиг меня Христос Иисус. Братия, я не почитаю себя достигшим; а только, забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе. Итак, кто из нас совершен, так должен мыслить» (Фил.3:8-15).

Есть ли Бог в современной культуре?

• 16 августа, 2012
• Статьи

Обычные дискуссии «верующих» и «неверующих» ограничивают вопрос словами «Есть ли Бог?». Меня эта лаконичность не удовлетворяет. Ведь здравый смысл подсказывает, что где-то Бог есть, а где-то Его нет. Там, где заканчиваются споры «верующих» и «неверующих» («Бог все-таки есть»), начинаются отчаянные распри внутри победителей («а где именно Он есть?»).
Например, для «обычных» христиан Бог есть в Церкви, но в современной культуре Его якобы нет.
Так что вопрос о существовании Бога не решается в общей форме, на общий вопрос приходится отвечать парадоксальным сочетанием «да» и «нет».
Меня же эта частичность («есть здесь, но не там») и противоречивость («если Он есть здесь, но нет там, то Он и есть, и одновременно Его нет») не удовлетворяют так же, как и недосказанность общего вопроса. Ведь если Он есть, то Он есть везде и всегда, поскольку Его природа предполагает всеприсутствие, всезнание и всемогущество.
Вездесущий Бог есть и в «духовных», и «малодуховных» сферах. Его воля вершится «на земле, как и на небе». Его присутствие неустранимо. Его «да» человеку звучит тише, но уверенней богоборческих кощунств и отречений со стороны последнего.
В современном культурном интертексте «видимого» Бога становится все меньше. Но это не значит, что Бог ушел или умер. Это значит, что люди утратили непосредственность отношений с Ним. О Нем говорят лишь в третьем лице как о герое давней и непонятной истории. Слова о Боге выцвели, обесценились, перестали передавать знание, опыт, чувство Бога.
Сегодня прямой текст о Боге почти невозможен. Его позволяют себе лишь самоуверенные миссионеры или агрессивные фундаменталисты. Времена судей, пророков и апостолов прошли, никто больше не уполномочен говорить от лица Всевышнего.
Но Бог находит тех неуверенных, смущающихся, но талантливых людей, которые знают, что ничего не знают, и при этом способны трепетно и благоговейно слышать Его голос и находить необычные, незаезженные слова и образы, чтобы этот чудесный голос зазвучал в нашем, здешнем мире.
Среди постсекулярности одних и воинственной религиозности других правдивый и мирный разговор о Боге на языке человеческих культурных традиций возможен только в непрямой форме – как притча, рассказ, песня, картина. Здесь Бог есть, но лишь имеющий уши слышать – Его слышит, но имеющий глаза видеть – Его видит. Здесь Бог есть, но Его не схватишь и не удержишь, не перетянешь на свою сторону. Он не на стороне нашей и не на стороне неприятелей наших (Иис.Нав. 5:13-14). Он остается Собой и говорит всем, кто читает, видит, слушает
В своих «Рассказах о Господе Боге» Рильке показал способ говорить о Боге непрямым образом. Иногда он нарочно избегал темы Бога, но в конечном итоге Бог все равно оказывался в истории, и лучше всего Его присутствие видели дети. Вот концовка одной из историй, где «не было Бога», где были лишь нищий и гордая девушка: «Дети услышали и эту историю и утверждают, к негодованию господина учителя, что в ней тоже говорится о Господе Боге. Я и сам немного этому удивился, ведь я все-таки обещал господину учителю историю без Господа Бога. Но детям, конечно, виднее».
Детям виднее. Не всем детям, а тем, которые не утратили детской способности верить в сказки и всюду видеть чудеса. Виднее всего тем детям, которые могут запросто встретить ангелов и не удивиться. Тем, которые разговаривают с животными, звездами, лесами и реками.
Такими детьми стоит оставаться подольше и нам, «взрослым», знающим серость жизни, ее «сермяжную правду». Ведь настоящая жизнь – не то, что мы видим вокруг себя, но то, что мы видим глазами веры и чувствуем сердцем.
Поэты и писатели, музыканты и художники, сценаристы и актеры, философы и ученые говорят о той глубинной и возвышенной жизни, которая открывается верой, постигается вдохновением, осмысляется в творчестве. В культуре существование Бога переживается не как факт без цвета и запаха, но как суть всего, как личная встреча, как соприкоснование с тайной, как возвращение к Отцу, как мистика любви и таинство веры.
Возможно, Бог намеренно уклоняется от нашего липкого и властного языка, от избалованных потребителей, от похотливого и оценивающего взгляда. Он есть, но не видим для тех, чьи глаза ищут объекты пользования и удовольствия. Он говорит, но не слышим теми, чьи уши привыкли к шуму суеты, заразительному мату и подстегивающему ритму.
Бог есть, но открывается не в тех формах, местах, словах, которые мы предполагаем и навязываем. Он рядом, но Его нужно искать (Деян. 17:26-28). И это знали не только иудейские пророки, но и греческие стихотворцы, которых цитировал Павел в ареопаге.
Бог – неустранимая часть культуры, в любую эпоху культура и жизнь общества в целом питаются Божественными истоками. Наша эпоха – не исключение. Бог жив и действует в нашем мире, но пережить и выразить это знание становится все труднее. Вот почему формами свидетельства о Нем становятся не рекламные кампании, крусейды, телемарафоны, а более тонкие, творческие, личностные подходы, языки культуры.
В современной культуре Его присутствие все менее очевидно. Возможно, своим не-очевидным присутствием или очевидным отсутствием Бог хочет показать, что Он не может быть в центре такого общества, такой культуры. Но тогда, когда кажется, что Его нет вовсе, на самом деле Он «недалеко от каждого из нас». И если мы Его взыщем, Он может быть найден. Так в современной культуре соединяются отчаяние пустоты и свет надежды.

Неповторимость — Жизни знак

• 30 июля, 2012
• Статьи

VCC.RU

Неповторимость – трагичная правда жизни. В этой же правде сочетаются и горечь безвозвратности, и счастье перемен, радость движения вперед, не по кругу; предчувствие вечности, знак Жизни.
Правда неповторимости вынуждает нас к предельной ответственности за все, что мы выбираем, за то, что создаем, за конечный итог жизни. За соблазнительными идеями вечного возвращения, перевоплощения, игры и переигрывания поджидает ужас блуждания внутри порочного круга, утраты человеческой уникальности и свободы, забвения себя в природной стихии.
В отличие от многих восточных религий, представляющих жизнь в виде постоянных перерождений, христианство утвердило единственность жизни, ее конечность, подсудность, подотчетность Богу. «Человекам положено однажды умереть, а потом суд» (Евр.9:27), — эти апостольские слова лаконично передают и страх, и надежду, связанные с неповторимостью.
Человек испытывает страх, зная, что жизнь будет взвешиваться, оцениваться, судиться Богом. Каждый переживает недостойность, греховность, стыд, вину перед лицом Божьего судилища. Но в конечности земной жизни – и радость избавления от нее, торжество новой жизни, трепет встречи с Богом, надежда на Его милость и будущее с Ним.
Христианство продолжило ветхозаветную традицию мыслить человека уязвимым, хрупким, преходящим, смертным перед лицом Вечного Бога; но придало этому пониманию жизнеутверждающий характер, осветило тень смертную, преодолело смертность человека Воскресением к новой жизни.
Обреченность, приговоренность человека к смерти признается, а затем отменяется победой Христовой. Внутри земной, временной, человеческой жизни присутствует, «живет» и зреет смерть. Смерть – в человеке, жизнь – в Боге. «Ибо Он знает состав наш, помнит, что мы — персть. Дни человека — как трава; как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его. Милость же Господня от века и до века к боящимся Его, и правда Его на сынах сынов, хранящих завет Его и помнящих заповеди Его, чтобы исполнять их» Пс.102:14-18).
Жизнь человека – неповторима и невозобновима, как и все ее радости, все события, все периоды. Человек проходит и уходит, лишь Божья милость длится, точнее, пребывает, а пребывая, обновляется. В жизни природы все отцветает и умирает, лишь по Благости Божьей приходит весна, возобновление жизни. Так и в жизни человека смерть является естественным итогом, лишь Бог в силе возобновить прерванную, исчерпанную природную жизнь, дать новое рождение в Жизнь вечную.
Библейской традиции чужда торжественная наивность античных идеалистов, перепетая Пушкиным: «Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит» («Я памятник воздвиг нерукотворный…»). Душа не способна пережить тело и тленья избежать, так как не содержит жизнь в себе, не является источником жизни. Все распадается, все рано или поздно гибнет; жизнь заканчивается, иссякает.
Вечная жизнь, возобновляемая милость Божья соседствуют с временной, смертной жизнью человека. Вторая мучается недостижимостью первой, мечтает, бунтует, страдает по ней.
Утверждение о конечности человека, единичности его земной жизни, подсудности Богу, вызывало и вызывает несогласие у тех, кто, не веря в Бога и жизнь вечную, хочет продлить до бесконечности свою земную жизнь в «заветной лире», «памятнике нерукотворном», «благодарных потомках», «исторической памяти» и проч.
Примечательно, что библейский моралист Экклесиаст исповедовал не повторяемость жизни, а повторяемость смерти, предрешенность всего. «Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь» (Еккл.1:7). «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем» (Еккл.1:9).
Насколько ясна эта предопределенность к смерти, к повторению цикла рождения-смерти, настолько неясной, таинственной остается то, что до поры скрывается за пределами такого циклизма: «Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень? И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем?» (Еккл.6:12); Сердце мудрого знает и время и устав; потому что для всякой вещи есть свое время и устав; а человеку великое зло от того, что он не знает, что будет; и как это будет — кто скажет ему? Человек не властен над духом, чтобы удержать дух, и нет власти у него над днем смерти, и нет избавления в этой борьбе» (Еккл.8:5-8).
Экклесиаст-пессимист, утверждающий смертность человека, оказывается, по совместительству, и оптимистом, поскольку верит в вечность духа: «Возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратился к Богу, Который дал его» (Еккл.12:7). Такая жизнь, оставляющая прах на земле и продолжающаяся в духе, выглядит предпочтительнее вечного возвращения в бренное тело и повторения того же цикла.
Согласно Сократу-оптимисту, возвращение «повторяется вновь и вновь через долгие промежутки времени» («Федон»). Поэтому умирающий Сократ не печалится, зная, что спустя какое-то время снова встретится с друзьями, будет разговаривать и пировать, а потом… будет снова приговорен к смерти.
Мудрец Экклесиаст утверждает однократность и временность жизни, неизбежность смерти, но при этом и после этого – вечную жизнь. Мудрец Сократ утверждает многократность, повторяемость и вечность жизни, каждый сеанс которой будет заканчиваться смертью.
Повторяемая земная жизнь означает смерть без конца. Смертность земной жизни означает жизнь без конца.
Жизнь «здесь и сейчас» – блуждание вокруг смерти. Жизнь в Боге – выход из круга смертельной повторяемости.
Жизнь земная прекрасна, о ней даже Бог сказал «Хорошо весьма» (Быт. 1:31). Но в Его отсутствии в ней пропадает цель, пустее смысл. С утратой Бога в человеческой жизни уходит подлинность и на ее место приходит повторимость. «Переход количества в качество» — это все, во что осталось верить, будто максимум денег, любовных связей, информации, власти вернет довольство, любовь, мудрость, достоинство.
В этом смысле известная есенинская «повторимость» звучит болезненно, вовсе не радостно. Улыбка повторимости тускнеет и заканчивается мечтой о незабвенности неповторимого. Сперва – разумно-банальное: «Я говорю на каждый миг, Что все на свете повторимо. Не все ль равно — придет другой…», но затем прорезается протест против повтора и сокровенное желание сохранить уникальность чувств, отношений, жизни: «Любимая с другим любимым, Быть может, вспомнит обо мне Как о цветке неповторимом» («Цветы мне говорят прощай»).
Трагизм бытия связан с ощущением, что «я», «моя песня», «моя любимая» — неповторимы, предназначены только друг другу. Неповторимость трагична, а повторимость – абсурдна. В этой страшной повторимости «того же», в неспособности изменить свою жизнь, выйти за пределы свой греховной «функции», найти в обезбоженной жизни смысл, нужно искать причины эпидемий суицидов, депрессий, равнодушия.
Абсурдом «того же» заражена современная культура. Об – «вечное возвращение», страшное «откровение» больного гения Ницше, отражающего нонсенс мира, потерявшего Бога и обреченного вращаться вокруг себя же.
Модные ныне идеи реинкарнации выражают ту же болезнь человека, лишенного внешней абсолютной цели, пытающегося совместить неизбежность смерти с неизбежностью жизни. В поисках новизны сознание повторяет жизнь с незначительными вариациями. Но вне связи с Богом вечность человека, бесконечность его обезбоженной жизни, окажется адом.
Таким же адом может стать и виртуальная реальность, в которой смерть отменяется, а жизнь повторяется в каждой новой игре, в каждом новом аккаунте.
Человек хочет сделать свою временную, конечную, смертную жизнь – бессмертной. Все попытки продлить жизнь временную в жизнь безвременную, вечную, были и будут неудачными. Но то, что не принадлежит человеку, дается, дарится ему Богом. Если свою жизнь нельзя переиграть, сделать лучше со второй или третьей попытки; если нельзя родиться вновь и прожить достойнее; если все неизбежно закончится смертью и судом; то почему бы не прожить эту единственную земную жизнь ответственно; почему бы не принять бессмертие, которым мы не обладаем, из рук Божьих; почему бы не отказаться от попыток увековечить и без того надоевшую, опостылевшую жизнь, ради жизни новой, жизни вечной, жизни с Богом?
Он творит все новое (Откр. 21:5), Он не повторяется. А мы? Не есть ли наш повтор – спор с Его новизной? Неужели наша жизнь настолько совершенна, настолько счастлива, чтобы повторяться до бесконечности? Неужели ради нее мы готовы упорно отвергать вечную жизнь с Богом, полную новизны и открытую в бесконечность? Не страшно ли жить «все так же», повторять до бесконечности тот же грех, погружаться все глубже в бессмысленность? Здравый смысл и голос сердца требуют разрыва с «тем же» и выхода в новое.
Неповторимость этой жизни – предвестник Жизни новой. Конечность, исчислимость лет освобождает бесконечность духа. У порога смерти – плач, за порогом – торжество вечной Жизни. Эта жизнь должна закончиться, чтобы мы стали частью нового творения, «нового неба и новой земли, на которых обитает Правда» (2 Петр 3:13).

Религия и рациональность в современных дискуссиях. Об основаниях рациональности

• 15 июля, 2012
• Статьи

Религия в свете рациональности продолжает открываться для себя (для религиозного сознания) и других (инорелигиозного, секулярного и постсекулярного сознания) новыми гранями и уровнями, сохраняя при этом избыточность и непрозрачность. В своем кратком слове я скажу о двух аспектах, которые, на мой взгляд, требуют повышенного внимания тех участников дискуссии, которые в сближающем отношении к религии удерживают рациональные точки опоры и полагают тем самым религию и рациональность взаимообусловленными.
Основные вызовы религии, исходящие от господствующих ныне типов рациональности, содержат в себе скрытые этические претензии. Этот мой первый тезис выражает известную для религиозного сознания очевидность, что в основе положительного или отрицательного отношения к религии лежит не только и не столько рациональная аргументация, но в первую очередь фундаментальный этический выбор.
Если принять этот тезис, то становится понятным, почему простые очевидности, или все новые, более тонкие доводы в пользу бытия Бога не делают соглашающихся с ними людей «верующими» или хотя бы «религиозными». Интеллектуальная сила уже верующих может вызывать уважение, но не превращает еще неверующих в верующих. Также становится понятным, почему интеллектуальная слабость, безосновность, подозрительная усложненность, нарочитая «научность», демонстрируемые «новыми атеистами», вызывают восторг и увлекают за собой студенческие аудитории и интеллигентские сообщества.
Оказывается, настоящая сила «новых атеистов» – в их дерзновенной этической (оп)позиции, протестной антропологии, методологическом (а)теизме. Так, называя Бога «иллюзией» или «не-любовью», Ричард Докинс и Кристофер Хитченз выражают свою этическую позицию, свой категорический императив, свое волевое «нет» Богу. Роль рациональной аргументации здесь вспомогательная. Ассиметрично этому, оказывается, что основная слабость современных христианских апологетов связана не с «доказательствами бытия Бога» (они еще надолго останутся опорными тезисами даже в постсовременных дискуссиях), а в непривлекательности фундаментальной этической позиции, казалось бы надежно прикрытой привлекательными аргументами.
Иными словами, рациональность против религии, проповедуемая сегодня «новыми атеистами», оказывается пафосной и презумпционистской этической позицией. Здесь слишком много этики и (а)теологии, и слишком очевидны слабости, повторы, перепевы в части рациональной аргументации. Напротив, в позиции христианских апологетов на удивление много простого, уже стареющего рационализма классического типа, которым отчаянно пытаются прикрыть внутреннюю слабость этической и теологической части.
Обе стороны выбрали свой тип связи религиозной или же (а)религиозной этики и рациональности, но не потрудились объяснить характер этой связи, как одно переходит в другое, как человеческое «да» или «нет» в пользу Бога влияет на тип рациональности, или же как рациональность порождает определенные решения этико-теологического порядка. Та сторона, которая сумеет показать целостность этико-рациональной позиции, убедительность и привлекательность образа жизни и мысли, а не только схоластической аргументации, получит большее признание в аудитории, где ищут не только знания или веры, но и новой этики, новой антропологии. Дать искомое может либо религия, вмещающая рациональность, либо рациональность, ставшая (а)религией.
Второй тезис касается собственно рациональной части дискуссий о Боге и констатирует новую актуальность онтологического аргумента в его современных модификациях. Я утверждаю, что космологический аргумент теряет свою убедительность, онтологический же ее приобретает. То, что мы видим вокруг, все больше напоминает о деформирующей деятельности человека, и все меньше о первоначальном замысле Творца. То, что есть, вызывает протест большинства и лишь устами немногих созерцателей или умудренных спорщиков может быть названо «лучшим из миров». Космология может быть лишь началом дискуссии, в которой от сущего переходят к должному, задаются вопросом о той модели мира, где есть место «совершенному Существу»; модели, возможность которой требуется рациональностью, а необходимость – верою. Следов Бога становится все меньше, а человеческий разум становится все более искушенным, чтобы легко согласиться с авторами Библии, что «небеса проповедуют славу Божью, и о делах рук Его вещает твердь» (Пс. 18:2).
Очевидно, что необходимо не столько идти на поводу у капризного и себецентричного разума, но также задаться вопросом о его переустройстве, обосновании, онтологической подчиненности, которые задаются так называемым онтологическим аргументом.
Так что наиболее интересные дискуссии о религии и рациональности я предвижу там, где обе стороны будут ставить под вопрос сам разум, основания, структуру, культуру рациональности, а не только отвечать на односторонние требования «предъявить» доказательства бытия Бога, и затем бесконечно пояснять, оправдываться, защищаться перед лицом «объективных законов науки».
Посмотреть в основания рациональности, проникнуть на тот уровень, где принимаются фундаментальные решения, постулируется «да» или «нет» в пользу бытия Бога – это гораздо интереснее наблюдаемых ныне дискуссий между «апологетами» и «атеистами», каждый из которых боится выйти за свой уровень, покинуть свою территорию.

О православных реформах и христианской Реформации. Взгляд протестанта

• 30 июня, 2012
• Статьи

Болезненные процессы внутри разделенного украинского Православия с разочарованием наблюдает и внешнее христианское сообщество, в том числе протестанты. К сожалению, наблюдают не так внимательно, как стоило бы, поскольку многие болезни, унаследованные от советского времени, и многие соблазны современной украинской ситуации, характерны для всех конфессий. Иногда наблюдают с неоправданным злорадством, а иногда с чувством оправданной выгоды – пока православные бьются между собой, протестантов на время оставят в покое.
Судьба Православия связана с протестантизмом «идеально», а потому мало ощутимо и почти недостижимо близко – единством веры и вселенской Церкви. Конечно же, сейчас иерархам не до таких высоких и утопических тем. Но есть гораздо более приземленные и практические аспекты единства, с которых оно начинается и в которых зреет к видимому проявлению единства Христова Тела, единства в Духе и единства в Любви. Речь идет о таких реформах внутри каждой Церкви, которые вернут ее (Церковь) к евангельским идеалам и приблизят к духовным запросам общества.
Необходимость в реформах очевидна извне и обсуждается внутри. Пока доминирует практическо-прагматический подход к реформам, но с него может начаться дискуссия о большем – о Реформации. Последовательное продумывание реформ для блага одной Церкви неизбежно подводит к мысли о необходимости Реформации для блага единой Церкви.
Сегодня можно и нужно говорить о такой Реформации, которая затронет и православие, и протестантизм, и католицизм – все основные христианские конфессии. Полуреформация – это реформа православия (или любой другой конфессии) с целью исправления его социального имиджа, повышения миссионерской эффективности и улучшения его управленческой структуры. Но те реформы, которые не ведут к Реформации, окажутся недостаточными.
Возможна ли Реформация в постсоветском Православии? Маловероятна, но все же возможна и даже необходима. Постсоветское Православие не стало ни российским, ни украинским. Оно продолжило курс на изоляцию от Православия мирового и сохранило связь с губительной традицией симфонизма. Локальный традиционализм, местничество, лжемессианское превозношение, близость к власти, хорошо видимые извне, — лишь зримые проявления внутренней болезни церковного тела.
Реформы без Реформации принесут лишь эффект краткосрочных и внешних улучшений – имиджевых (Церковь будут воспринимать лучше), управленческих (Церковью будут управлять лучше), количественных (в Церковь будет приходить больше).
Тем временем христианский мир близится к пятисотлетнему юбилею европейской Реформации. 2017 год станет историческим рубежом и вопросом для Церквей некогда реформированных, и Церквей никогда нереформированных: как оценивать Реформацию пять столетий спустя; продолжается ли Реформация сегодня; в чем проявляется реформационное движение; не приближается ли Церковь к очередной Реформации?
Каким должен быть протестантизм, чтобы стал возможным диалог с Православием? Каким должно быть Православие, чтобы восстановилось общение с протестантами? Можно ответить, что каждый должен оставаться собой, но это не совсем по-христиански. Апостольские мудрость и смирение проявлялись в готовности отказаться от того, что соблазняет брата (Рим. 14:21), в способности быть для всех всем, чтобы приобрести хотя бы некоторых (1 Кор. 9:22). Подобным образом надлежит мыслить и сегодня – задаваться вопросами, как реформы одной Церкви могут способствовать оживлению Церкви единой, как внутренние преобразования помогут межцерковному сближению и обновлению единства, как перемены внутри Церкви повлияют на судьбы внецерковных людей и общества в целом?
Для протестантов истина о Церкви реформированной и постоянно реформирующейся (Ecclesia Reformata et Semper Reformanda) — ясная, признанная, но утраченная и почти забытая. Для православных – странная и дерзкая, по меньшей мере, дискуссионная.
Но и для первых, и для вторых, именно идея Реформации как непрерывного обновления Церкви, может стать объединяющей. Протестанты, забывшие о Реформации, и православные, возможность Реформации отрицающие, никогда не смогут говорить в режиме диалога, никогда не почувствуют родство, никогда не объединятся в деле служения и проповеди обществу.
Реформация выступает необходимым третьим символическим фактором в диалоге Церквей. Трезвое осознание необходимости обновления, смиренная готовность к преобразованиям, внимание и благодарное принятие дара другой традиции могут стать первыми шагами на пути к исцелению разделенного Православия, а затем и к возобновлению общехристианского общения.
В разговор двух всегда вмешивается внешний вызов. В Реформации нужно видеть общий знак, знамение для всех Церквей; нужно слышать голос Главы, напоминающий о простых и забытых истинах. Лишь при таком вслушивании возможен диалог как путь к утраченному единству.

Восстанови границу

• 24 июня, 2012
• Статьи

Наш мир потерял чувство границы. Раньше чувство границы сдерживало страны и культуры в определенном порядке. Граница означает и запрет на пересечение, и предупреждение об опасности, и предел доступа. В обыденной жизни водителя потеря границ приводит к авариям. В международном праве нарушение границ означает войну. Так Геродот пишет о причинах конфликтов варваров и эллинов так: «тяжкая вина лежит на эллинах, так как они раньше пошли походом в Азию, чем варвары в Европу». Взятие Трои стало первым нарушением границ со стороны Европы, поэтому персы ответили нашествием со стороны Азии. Начался цивилизационный конфликт, длящийся по сей день.
Мир истории – мир границ. Мир физический – мир границ. Пространство разделяет тела, пространство разделяет предметы. Люди привыкли, что без границ нельзя, без них невозможно ориентироваться.
Граница определяла пределы обитания, разделяла своих и чужих. Сам Бог очертил Моисею границы владений Своего народа, государственную границу Израиля.
«И сказал Господь Моисею, говоря: дай повеление сынам Израилевым и скажи им: когда войдете в землю Ханаанскую, то вот земля, которая достанется вам в удел, земля Ханаанская с ее границами: южная сторона будет у вас от пустыни Син, подле Едома, и пойдет у вас южная граница от конца Соленого моря с востока, и направится граница на юг к возвышенности Акравима и пойдет через Син, и будут выступы ее на юг к Кадес-Варни, оттуда пойдет к Гацар-Аддару и пройдет через Ацмон; от Ацмона направится граница к потоку Египетскому, и будут выступы ее к морю; а границею западною будет у вас великое море: это будет у вас граница к западу; к северу же будет у вас граница: от великого моря проведите ее к горе Ор, от горы Ор проведите к Емафу, и будут выступы границы к Цедаду; оттуда пойдет граница к Цифрону, и выступы ее будут к Гацар-Енану: это будет у вас граница северная; границу восточную проведите себе от Гацар-Енана к Шефаму, от Шефама пойдет граница к Рибле, с восточной стороны Аина, потом пойдет граница и коснется берегов моря Киннереф с восточной стороны; и пойдет граница к Иордану, и будут выступы ее к Соленому морю. Это будет земля ваша по границам ее со всех сторон» (Чис.34:1-12).
Древние люди чтили не только границы государств и религий, но и границы угодного и неугодного Богу поведения. Царь Давид расширил пределы Израиля, создал мощное государство, но при этом боялся перейти внутреннюю черту, закон Божий: «Буду ходить в непорочности моего сердца посреди дома моего. Не положу пред очами моими вещи непотребной» (Пс.100:2,3).
Если мир Ветхого завета – мир границ, то мир Нового завета – мир глобального рассеяния. Если раньше можно было говорить о Божьем народе и язычниках, то после Рождества Христова все получили возможность стать Божьим народом. По слову апостола Петра, «Бог нелицеприятен. Но во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему» (Деян.10:34-35).
Мир последнего времени, длящегося уже третье тысячелетие, — мир рассеяния, мир без границ. Жизнь в рассеянии продолжается, апостолы отправляются в разные концы света, чтобы возвестить Радостную Новость. Письменные послания, миссионерские путешествия, живое общение соединяют христиан всего мира в единое радостное собрание: «Иаков, раб Бога и Господа Иисуса Христа, двенадцати коленам, находящимся в рассеянии, — радоваться» (Иак.1:1).
Так уже в первой церкви можно увидеть готовность жить и общаться без границ, радоваться в условиях рассеяния. Тем более этой способности жить и сохранять себя в мире безграничных информационных связей стоит учиться современным христианам, гражданам информационного, глобального интернет-сообщества.
Мир современности – мир без границ. Мир современный становится все более виртуальным, где границы почти невозможны. Они открыты для туристов, знаний, технологий, но также открыты для вирусов и терроризма.
Границы стали прозрачными, но это не значит, что никто ни на что не претендует. Это значит, что кто-то претендует на все. В ситуации глобального порядка или беспорядка трудно понять правила игры и увидеть того, кто их придумывает. Тем важнее при отсутствии карты иметь внутреннее руководство, внутренний компас.
Независимо от национальности, социального статуса или вероисповедания наши современники стали членами единого виртуального пространства общения. Информация — без границ. Общение — без границ. Но и порок – без границ. Злоупотребления – без границ. Опасность – всюду.
Жизнь стала сложнее, поскольку нет привычных и стабильных рамок, нет внешних границ и единых законов. Но жизнь стала интереснее и ответственнее, поскольку всегда есть границы внутренние, границы убеждений, ценностей, мировоззрения.
В условиях такой свободы все зависит от наличия внутреннего стержня, способности различать добро и зло, страха Божьего в человеке, личной веры и верности.
Все позволительно, но не все полезно – это христианский принцип в отношении свободы. Апостол Павел повторяет его, акцентируя позитив свободы («все мне позволительно») и ценность служения («пользы другого»). «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною» (1Кор.6:12). «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но не все назидает. Никто не ищи своего, но каждый [пользы] другого» (1Кор.10:23-24).
Эти тексты могут быть понятны современным людям, которые хотят максимально раздвинуть границы свободы. Апостол с пониманием относится к этому желанию. Павел не оспаривает принцип свободы («все позволительно»), но корректирует его, дополняет его принципом пользы и назидания. Польза предполагает, что все мои решения и действия не причинят вреда другому человеку, но будут направлены на его благо. Назидание означает, что мой выбор чему-то научит меня и моих ближний, будет развивать, совершенствовать, преобразовывать, а не развращать и отуплять.
Если не думать о пользе другого, если не мыслить категориями служения, слишком легко запутаться в сети и стать пленником себя, своего выдуманного, мечтательного, иллюзорного, виртуального образа. Об этом плене у себя, плененности собой хорошо говорит Харуки Мураками в романе «Страна без тормозов или конец света».
«- Вот он, выход…- Это ясно, как божий день. Городу больше нечем нас удержать. Мы свободны, как птицы…
— Я остаюсь, — говорю я.
Я отлично понимаю, что значит остаться здесь одному… Я знаю, что там — моя настоящая реальность. Из которой я убежал, скорее всего, по глупости или по ошибке. Но уйти отсюда я не могу…Не могу же я бросить мир, который я создал, и людей, которых породил, даже не спрашивая их согласия… Эта Стена окружает меня самого, эта Река течет у меня внутри, а дым валит оттого, что я сжигаю себя своими руками… Я остался один на задворках Вселенной. Некуда идти, некуда возвращаться. Конец Света. Того света, с которым меня уже ничего не связывает. Где уже ничто не дышит и не шевелится»
Очень легко потеряться в призрачных городах и интернет-магазинах, в улицах развлечений и потоках информации, если забыть о том, что рядом рождаются и умирают, живут и болеют, смеются и плачут настоящие, не виртуальные люди. Если помнить только о себе, то вполне можно променять жизнь на компьютер.
В мире без старых границ очень часто возникают границы новые. Одной из них может стать экран монитора, вырваться за который многие уже не способны. Они легко прыгают по сайтам, но выпрыгнуть в реальную жизнь уже не могут. А тем временем жизнь уходит, годы летят, приближается итог.

В мире без границ остается незыблемым крест Христов как точка опоры, центр жизни, знак, видимый отовсюду. Он напоминает о настоящей реальности жизни с избытком и настоящей ценности жизни ради других.
Кроме границ человеческих есть и граница духовная, она никогда не сотрется, не исчезнет, не сдвинется. Самая главная граница проходит в сердце человека. Как говорил Достоевский, «Диавол с Богом борется, а поле битвы сердца людей». Человек выбирает не «за» или «против» интернета, а «за» или «против» Бога в жизни духовной, социальной или виртуальной.
Христос в Евангелиях не множил запреты, которых и без того было столько, что лишь книжники могли запомнить. Он напоминал о сути, о внутренней границе, связанной с любовью к Богу и служением ближнему. Когда фарисеи говорили, что нельзя есть с мытарями и грешниками, Он отвечал не по правилам, а по духу закона: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные; Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мар. 2:15-17). Когда обвиняли, что ученики не постятся, отвечал загадками: «Могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених?» (Мар. 2:18-20). Когда упрекали за срывание колосьев в субботу, отвечал не-религиозными словами: «Суббота для человека, а не человек для субботы» (Маар. 2:27); когда упрекали за неумытые руки, шокировал хранителей преданий: «не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека» (Матф.15:11).
Духовная граница проходит не между вещами, которые позволительны или непозволительны, а между разными отношениями к одним и тем же вещам. Граница в виртуальном мире не может быть на замке. Здесь трудно запрещать и контролировать. Но такой границей может быть добровольное внутреннее чувство – я могу, но не должен делать все, что хочу; я могу и должен искать пользы другого и общего назидания. Когда человеком руководит желание «делать все, что хочу», он воюет с границами. Когда человеком движет желание научиться доброму и сделать доброе другим, он строит границу, воздвигает стены перед навязчивыми страстями. «Что город разрушенный, без стен, то человек, не владеющий духом своим» (Прит.25:28).
Мир по-прежнему разделен. Не на иудеев и язычников, не на цивилизованных греков и лютых варваров, не на чайников и хакеров. Мир делится на тех, кто в свободе живет с Христом и для Христа, и тех рабов свободы, что живут для себя. Для первых отсутствие границ – прекрасная возможность послужить многим, сказать о Евангелии во весь голос. Для вторых отсутствие границ угрожает распутством и погибелью.
Сегодня, когда все видят и слышат друг друга, представилась уникальная возможность выполнения поручений Христа. «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа» (Матф.28:19). «То, что видишь, напиши в книгу и пошли церквам, находящимся в Асии: в Ефес, и в Смирну, и в Пергам, и в Фиатиру, и в Сардис, и в Филадельфию, и в Лаодикию» (Откр.1:11).
Нас все видят и все слышат. Самое время что-то сказать.
Никогда еще у человека не было таких возможностей для добра и зла. Интернет умножает все, что мы делаем, распространяет, увековечивает. Для одних это шанс рассказать о своей вере и своем покаянии. Для других соблазн увлечь своим грехом и безумием.
Духовная граница будет восстановлена, все будет разделено так, что будет правое и будет левое (Матф. 25:31-33). Кто-то окажется правым, а кто-то левым. Перед судом предстанут не юзеры, но живые люди, не аватары, а настоящие лица. Там не будет шанса раствориться в обезличенной массе, там будут определены и разделены праведные и неправедные, овцы и козлы, спасенные и осужденные.
Разделение будет не между вещами, а между людьми. «Итак всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным; а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным. Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня» (Матф.10:32-38).
Апокалипсис Иоанна Богослова говорит, что в последние дни граница будет восстановлена и разница между Христовыми и антихристовыми станет очевидной. «…время близко. Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще. Се, гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его» (Откр.22:10-12).
Нам нужно восстановить границу в себе. Нужно определиться, т.е. поместить себя в правильные пределы, границы, рамки допустимого.
Нам трудно сказать, от чего мы должны свободы, от чего нас должна ограждать черта закона, правил, норм. Без Христа границы не имеют смысла. Всего «от» — не перечислить, легко запутаться и запутать других. Но нам предельно ясно «для» чего наша свобода и ее границы – для Христа и ближнего. Такая свобода не может быть соблазном или насмешкой для других, не может быть пустой, бесцельной, произвольной, эгоистичной.
Пусть центром нашей жизни будет крест Христов. В сложных обстоятельствах личной жизни, в культуре всеядного потребления, в бесконечности интернета. Крест Христов разделяет, разграничивает, призывает сделать выбор. «А Христос за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, но для умершего за них и воскресшего» (2Кор.5:15). Жить для Христа, учиться для Христа, служить Ему, искать пользы других – руководствуясь этим, можно провозглашать Евангелие не только до края земли, но и в бескрайной виртуальности; идти до последних границ, расширяя Царство Божье и приближая его окончательное господство.
Восстанови границу, отделяющую тебя от чужой, запретной, опасной территории. Живи с Богом и береги себя для Него

Церковь в Университете. Протестантская перспектива

• 19 июня, 2012
• Статьи

Последующие тезисы продолжают ход моих мыслей, изложенных в публикациях «Образование по-протестантски: двадцать лет невыученных уроков» , «Образование по-протестантски: между Церковью и университетом» , «Теология постсоветских евангельских протестантов между церковью и университетом. Специфика теологического проектирования».

Модерн иссяк, но Церковь и Университет по-прежнему, по-модернистски отчуждены друг от друга. Продолжая бездумно повторять лукавые просветительские и совнаркомовские слова об отделении Церкви от государства и школы, мы обрекаем и Церковь, и Университет на ненужное и нелепое противостояние. На самом деле, Церковь и Университет вполне могут рассматриваться как образующие начала образовательного пространства.
Понимание Церкви и Университета в традиции постсоветских протестантов таково, что разводит эти начала вдаль друг от друга, рассматривает их в разных, непересекающихся плоскостях «церковного» и «нецерковного». Подобные разделяющие подходы формировались в условиях изоляции Церкви, которая была вытеснена из общественной жизни. Но и сегодня это отчуждение Церкви и Университета сохраняется. Раньше Церковь в лице ее активных представителей не могла присутствовать в Университете, а тем более влиять на его атмосферу. Теперь двери Университета открыты, уже не говорят «вам сюда нельзя», но деликатно интересуются «а кто вы?», «а с чем вы пожаловали?» «а что вы можете привнести в жизнь Университета, его дискуссии, его судьбу?».
И вот мой ключевой тезис: отчуждение Церкви и Университета продолжается не потому, что Университет закрыт или «антихристиански» настроен, но потому что Церковь не может и даже не старается выразить свою веру в подходящих для Университета формах и подвергнуть ее интеллектуальному испытанию в дискуссиях. Так «маргинальность» Церкви прикрывает и оправдывает неготовность церковного руководства к ее преодолению.
Казалось бы, советский опыт маргинализации уже двадцать лет преодолевается, происходит постсоветская социализация Церкви. Но эта социализация, т.е. включение Церкви в общественную жизнь, даже в своей программной части, а в практической и подавно, — частичная, неполноценная, фрагментарная. Например, все согласны заседать в советах и президиумах, получать ордена, землю, здания, льготы. Но учить школьников и студентов, писать статьи и учебники, быть подотчетным интеллектуальному сообществу и честно отвечать на непротокольные вопросы, вникать в тонкости образовательных моделей и научных теорий, предлагать конструктивные богословские коррективы и критические замечания – интересно ли это епископату?
Нынешние возможности Церкви в образовательном пространстве превышают уровень готовности, способности, ответственности ее представителей. Университет выглядит слишком сложной средой и слишком малоприбыльным проектом для церковных миссий и богословских комиссий. Но именно здесь готовится будущее, формируется мировоззрение молодых людей. Даже если говорить языком ныне вездесущего рынка, более оправданных инвестиций, чем инвестиции в образование, придумать невозможно. Во что инвестирует сегодня Церковь? Явно не в образование. Значит, будущее она теряет, точнее, получает такое будущее, в подготовке которого она не участвовала, и которое не будет отвечать ее ожиданиям.
Уже не от объективных условий, но в первую очередь, от самоопределения Церкви зависит ее влияние на Университет, характер ее связи с миром образования и науки.
К настоящему моменту сложились объективные основание интеграции Церкви и Университета в единое образовательное пространство — диверсификация образовательной системы в постсоветском обществе, легитимация богословия в научно-образовательной среде, интеграция в европейский и общемировой образовательный процесс. Образование становится внутренне плюралистичным – по идеологии, методологии, парадигматике. Богословие Церкви вполне может выразиться в адекватной академической форме и занять достойное место в структуре Университета.
При очевидных объективных основаниях в пользу интеграции, остаются сильными «субъективные» антитезисы против сближения Церкви и Университета — богословские противоречия в «философии образования» постсоветских протестантов, диспропорции в структуре церковных служений, кадровые и ментальные пережитки советской системы и их ограничивающие влияния на образовательные инициативы Церкви.
Образование в широком плане и участие Церкви в судьбе Университета как одно из его важных направлений открывают путь к демаргинализации Церкви в постсоветском обществе, но сталкиваются с внутрицерковным противодействием на этом пути. К сожалению, постсоветские пролетарские комплексы и предубеждения работают против христианской интеллигенции в Церкви, против ее активной роли и против самой ее (интеллигенции) возможности.
В то же время и Церковь, и Университет зреют к «новому», пребывают в поисках интегральной «философии образования». Вместо того, чтобы ругать Университет, Церковь может предложить ему недостающее, духовно-воспитательное начало. Апология Университета нужна сегодня как никогда ранее. Вряд ли разрушение университетской культуры рациональности послужит торжеству евангельской истины.
Христианский Университет и христиане в Университете – соответственно, программа минимум и программа максимум для Церкви, открывающейся Университету как собеседнику, совопроснику, сотруднику в формировании интеллектуальной культуры и ее носителей.
Университет – не только место служения, куда христиане должны прийти и куда должны принести уже известную им истину. Университет – место настоящей, недогматичной жизни, рождения новых идей и концепций, встреч и общения.
И Церковь, и Университет – места, в которых человек образуется (в этом смысле не только Университет, но и Церковь дает образование, образование образа мысли, жизни, личности) и преобразуется. Формирование христианской интеллигенции, которой так бедна Церковь и которая так нужна для апологии веры в эпоху постхристианства и нового атеизма, происходит одновременно в Церкви и Университете, в общей для них образовательной среде.
Продолжающийся спор сложившихся образов, моделей, традиций Университета и Церкви заставляет задуматься о других, неконфликтных образах. И здесь нужна не столько историческая работа по отбору и склейке подходящего и проверенного материала, сколько богословская работа по формированию еще не виданного, ранее не возможного способа отношений Церкви и Университета. Богословское самоосмысление Церкви и богословие Университета – два направления, которые должны сходиться.
Университет должно видеть как публичное место свидетельства и дискуссий. Присутствие Университета требует дерзновенного перехода от богословия Церкви к миссиологии в образовании. В определенном смысле Церковь не имеет собственного пространства, она присутствует везде, «посреди нас», в том числе и в Университете. Будущее Церкви связано не только с возрождением храмовой литургии, но и с рождением литургии университетской. Здесь миссиология торит новые пути экклезиологии. Церковь в Университете трансформируется в Церковь Университета.
Связь с Университетом важна для Церкви не только потому, что Университет влиятелен. Вполне возможно, что постхристианская культура окажется и культурой постуниверситетской. При «закате метанарраций» сгущаются сумерки и там, и здесь. Не только влиятельный Университет нужен Церкви, теряющей влияние на интеллектуалов. Если умрет Университет, Церковь утратит один из главных языков культуры, важный канал общений, рациональную основу коммуникации с миром. Но и Церковь нужна Университету как обновляющая сила, как логосная основа, как сообщество небезразличных. Если будут утрачены христианские корни интеллектуальной традиции, Университет в его узнаваемых формах умрет.
Без Университета теологию некому будет писать и читать. Без Церкви университетская наука лишается серьезности и становится ни к чему не обязывающей игрой. Так Церковь и Университет выявляют в своем развитии неизбежную предназначенность друг другу. Так пути веры и разума в их последовательном продвижении сходятся.
В своем расширении Церковь наталкивается на границы Университета. Обойти стены Университета и сфокусироваться на более легких миссионерских полях означает пренебречь интеллектуалами как малодостигнутой аудиторией и интеллектом как малоиспользованным Божьим даром.
Выстраивая связи между Церковью и Университетом, постсоветские протестанты могут формировать и церковное, и академическое богословие, обогащая тем самым Университет и обогащаясь Университетом.