Наш постмоден закончился Майданом, эпилогом стала война
«Русский журнал» (RUSS.RU), 24.02.15
«Революция достоинства» на Майдане и последующая война на востоке Украины стали знаками новой эпохи, возникающей на руинах региональной постсоветской цивилизации и глобальной постмодерной культуры.
Украина и мир после Майдана становятся другими. Новая реальность становится, возникает. Теологи назвали бы ее emerging reality, а ее статус «уже и еще нет». Обращение к теологическому инструментарию вовсе не случайно. Поскольку объяснительный потенциал философии и смежных наук был ограничен горизонтом постмодерности, выход за эти пределы не может быть осмыслен изнутри. Выход в новое и даже само воображение нового под силу лишь пророкам и теологам. К тому же определяющую роль в анализируемых событиях играл фактор религиозный, а именно христианский.
Итак, Майдан и война в Украине стали концом постсоветскости, которая, как и постмодерн, выглядела бесконечным транзитом, бесконечным путем, ведущим в тупик.
После многолетних блужданий по заколдованному кругу, после пресловутой многовекторности, Украина выбрала для себя западное направление, возвращение в Европу, которая к этому времени стала другой – постлиберальной и постхристианской. Как незадолго до Майдана заявляли главы украинских конфессий, «Будущее Украины естественно обусловлено нашими историческими корнями – быть независимым государством в кругу свободных европейских народов… Вполне понятно, что современная объединенная Европа имеет не только достижения. Немало в ней того, что требует изменений или исправления… Знаем, что в этом деле в Европе у нас есть много единомышленников, с которыми мы готовы объединить усилия» (Обращение Церквей и религиозных организаций к украинскому народу, 30 сентября 2013 г.).
Альтернативой «Европе» был «русский мир» — гремучая смесь постсоветскости и московского постправославия. Эта альтернатива была решительно отвергнута, Майдан подтвердил и закрепил европейский выбор Украины. Духовно-социальной базой этого движения стал проевропейский альянс всех основных украинских конфессий, или как их называли в Москве, «униатов, раскольников и сектантов». «Православие» (по сути, «политическое православие») «русского мира» потерпело символическое поражение.
Покидая зону притяжения постсоветско-постправославной империи «русского мира», Украина становится окраиной Европы. Запад Украины переходит в «Запад», сливается с «западной цивилизацией»; на восточной границе начинается хаос.
Приходится вспомнить, что жизнь на границе под силу только смелым казакам. Такая приграничная жизнь остро востребует ценности свободы и солидарности, социальные типы «свободолюбивого» и «жертвенного» ради общего дела, гражданское общество казачьего типа – воинственно демократичного, неиерархичного, народно-христианского.
Изнеженному и ослабевшему Западу придется признать, что «православное» варварство «русского мира» реально и опасно, мир отнюдь не цивилизирован и даже не колонизирован. Хаос совсем рядом и угрожает хрупкой западной цивилизации, некогда выстроенной на христианских началах и, к большому сожалению, о них почти забывшей.
Псевдохристианский «русский мир» угрожает постхристианскому западному миру, и если последний не станет вновь христианским, он обречен в этой битве двух симулякров – агрессивного постправославия и толерантного постхристианства. Потому что агрессивное всегда побеждает толерантное. Агрессивное ненастоящее можно победить только настоящим. Где оно, настоящее христианство? Оно «возникает» в стремлении к настоящему, в возвращении к своим началам, в покаянном обновлении, в открытости к другим традициям мнообразной Церкви.
Центр «нового», обновленного христианства – не на «глобальном Юге» и не на «Севере», а в «средиземье», на стыке «Востока» и «Запада». Такой синтез, такое примирение традиций разделенного христианства начинается в Украине. Украина в составе Европы не будет прежней, но и Европа станет другой, ее христианство станет другим. Именно Украина с ее синтетическим христианством, поиском настоящего, пафосом борьбы за свободу может вернуть динамику европейскому развитию. Украина верит в Европу, в то время как Европа сама в себя не верит. Да и Украина не верит в себя. Если бы они поверили друг другу, этот сплав, это «воссоединение» изменило бы обеих, сделало бы их не другими, а «третьим», целым.
Кроме этой цивилизационной встречи, имеет место и особая культурная ситуация. Ее можно обозначить как «конец постмодерна». События Майдана стали концом «игры» и началом серьезной борьбы, где столкнулись не языковые игры, не симулякры, не дискурсы, а жизнь и смерть, правда и ложь, добро и зло, свобода и рабство, достоинство и ничтожество. Древние бинарные оппозиции потвердили свою неслучайность.
Мы увидели возвращение ценностей, взросление общества, опыт совместного страдания, реальность героической смерти, неожиданную жертвенность вчерашних потребителей. Мы поняли, что есть «вещи», которые дороже жизни – свобода, достоинство, правда, любовь. Мы заметили рядом ближнего и поняли свою свободу как свободу умереть за него, за другого и чужого как за друга и за брата.
Постмодерн был транзитом, а не концом. И Майдан обозначил выход из транзита в новое историческое творчество. Это было пробуждение от сна, искупление прошлого кровью, освобождение через смерть, покаяние делом.
Реальность напомнила о себе колокольным звоном наполнившихся церквей, гибелью лучших из нас, слезами беспомощности. Не все, но многие почувствовали, что происходит что-то «настоящее». И это пробудившееся влиятельное меньшинство оказалось сильнее виртуального большинства. Меньшинство стало законодателем новой моды – на жертвенность, простоту, веру. Не все смогли и смогут повторить подвиг, но почти все признали, что быть героем – «круче», чем жить потребителем, что риск быть участником предпочительнее, чем комфорт диванного зрителя. Появился спрос на полезность и причастность «большему», захотелось быть нужным, не только получать, но и отдавать.
И, конечно же, для всех стал видимым и значимым фактор веры. Церкви стали приютом, защитой, утешением. Общая молитва всех конфессий на Майдане вызывала когнитивный диссонанс и у верующих в постмодерн, и у исповедников «русского мира». Постсоветские и постправославные люди наконец выучили «Отче наш». Люди сражались и умирали с Евангелием в руках. Не было идеологии, зато довольно быстро появилась «теология Майдана». Не было общего политического видения, зато почти освязаемой стала «утопия» Царства Божьего посреди нас.
Постмодерн имел дело реальностью симулятивного типа. На Майдане все было настоящим. На входе мы тоже были почти симулятивными, на выходе почти настоящими. В этом смысле мы вступили в новую культурную эпоху – эпоху постпостмодерна, когда мы вновь ищем подлинного и верим в настоящее, когда вновь открыты абсолютные основания и есть за что умирать, когда вновь актуальны слова великого реформатора «на сем стою и не могу иначе, и да поможет мне Бог».
Сегодня, с определенной дистанции от событий конца 2013 — начала 2014, можно уверенно сказать, что Майдан был концом постмодерна, постсоветскости, постправославия, постхристианства. Мы стали свидетелями чуда пост-пост-современности. Думали, что постмодерн опутал нас навечно, но после Майдана мы снова вернулись в реальность, снова дышим воздухом свободы, снова верим и готовы к бою за то, во что верим. Майдан разорвал удушающую паутину постсовременности. Жизнь продолжается. Исполняются провидческие слова отца Александра Меня, «христианство только начинается». То же самое хочется сказать об Украине и Европе: в связке с христианством они только начинаются, рождаются и возрождаются, все еще или вновь возникают.
Эпилогом Майдана стала война, в которой умирает прошлое и возникает новый мир. Теперь уже не в киевском, а в глобальном масштабе. Не в символическом, а в историческом и даже физическом выражении. Человек, который был убит, никогда больше не станет постмодернистом. Мы все убиты – в котлах Иловайска и Дебальцева, под обстрелами Мариуполя и Волновахи, в подвалах Славянска и Горловки. Если мы способны на это отождествление, на эту последнюю солидарность с погибшими и пострадавшими, мы не сможем больше повторять постмодернистские мантры об отсутствии абсолюта, играть в бесконечные игры, высмеивать веру, развлекаться провокациями и называть черное белым, как не смеем позволить себе постсоветскую ностальгию, советские памятники, песни и праздники.
Новую украинскую (и не только украинскую) ситуацию больше не стоит описывать с помощью штампов постсоветскости и постмодерна; пока не появится новое определение, ее лучше называть эпохой «после Майдана», здесь «после» отменяет все другие «пост-».
