Online

Работа не рабство

Работа не рабство

Христианство – нечто отличное. От всего, что мы знаем, к чему привыкли, что как у всех, везде, всегда. И это отличное христианство производит отличия во всех сферах жизни. Не только в том, как и чему мы верим, но и в том, как и чем мы живем, как и зачем работаем.
Беда нашего времени в том, что отличия стираются и возникает спрос не на отличное, а на удобное христианство, которое вполне уживается с порядком этого мира. Такое христианство очень даже духовное в пределах церкви, но за церковным порогом живет по общим правилам и не производит никаких отличий. Более того, о том, как христианство выглядит в обычной жизни предпочитают не говорить.
Странно, но факт: в то время как большую часть своей жизни люди проводят на работе, эта большая часть почти не обсуждается в проповедях и учении Церкви. Выходит так, что большую часть своей жизни мы проживаем в недуховной и обезбоженной сфере. Или что-то не так с этой сферой, или что-то не так с нами.
Большинством людей труд воспринимается как проклятие, мучение, рабская повинность. Странно, но факт: христиане склонны с этим согласиться.
В то же время Библия вполне может быть прочитана как книга о людях разного труда — о хлебопашцах и скотоводах, ремесленниках и книжниках, воинах и священниках, — которые относились к труду совершенно иначе.
Адам возделывал сад. Иисус был сыном плотника и, скорее всего, до тридцати лет помогал отцу в этом ремесле. Апостол Павел занимался богословием, но не чуждался и шитья палаток. Героями этой книги стали виноградари, кожевники, налоговики, казнохранители, швеи, чиновники, управители, купцы, философы, поэты, судьи, моряки.
До конца жизни на земле цикл труда будет продолжаться, потому что именно труд поддерживает жизнь, обновляет ее. «Не прекратятся, доколе стоит земля: сев и жатва» (Быт. 8:22).
И внутри этого бесконечного цикла Бог производит отличия, открывает Себя людям, преобразовывает их, показывает новые смыслы, захватывающую перспективу. Он ищет отличных людей, чтобы через них показать возможность иной жизни, жизни с избытком смысла, творчества, радости. Он хочет показать нам Свой замысел о труде и о нас самих.
Люди отличные
Был у меня дядя по имени Фарес. Интересное имя, не правда ли? Имя экзотическое, библейское. Вообще-то среди моих родственников библейские имена были популярны: Авигея, Елисей, Лев, Лия, Марк, Феофил. Но Фарес был особым – человек гигантского роста и силы, добрейшей души и широкой улыбки. Был трудолюбив и никогда не унывал.
Я читал о Фаресе в Библии странные истории – он шел напролом («парац») при рождении и опередил своего брата-близнеца (Быт. 38), считался символом успеха и был предком царя Давида (Руфь 4). Но есть еще один текст о потомках Фареса:
«И благословил народ всех, которые добровольно согласились жить в Иерусалиме… Всех сыновей Фареса, живших в Иерусалиме, четыреста шестьдесят восемь, люди отличные» (Неем. 11:2,6). В других переводах — «люди уважаемые» (перевод «Радостная весть»), «valiant” (English Standart Version), “able” (New American Standard Bible). В детстве я читал проповедь об этих “отличных людях”, и с тех пор не перестаю о них думать.
Люди известные своими добрыми качествами, отличные старанием, доблестью, посвящением – всегда на особом счету, это товар поштучный, их считают отдельно и внимательно.
Такие люди выделяются, привлекают внимание. К ним начинают присматриваться – кто они, что с ними не так, чем именно они отличаются. О самых важных отличиях — добрых и верных от лукавых и ленивых — сказал в своей притче Христос.
«Добрый и верный» или «лукавый и ленивый»
«Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий. Ибо Он поступит, как человек, который, отправляясь в чужую страну, призвал рабов своих и поручил им имение свое: и одному дал он пять талантов, другому два, иному один, каждому по его силе; и тотчас отправился. Получивший пять талантов пошел, употребил их в дело и приобрел другие пять талантов; точно так же и получивший два таланта приобрел другие два; получивший же один талант пошел и закопал его в землю и скрыл серебро господина своего. По долгом времени, приходит господин рабов тех и требует у них отчета. И, подойдя, получивший пять талантов принес другие пять талантов и говорит: господин! пять талантов ты дал мне; вот, другие пять талантов я приобрел на них. Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего. Подошел также и получивший два таланта и сказал: господин! два таланта ты дал мне; вот, другие два таланта я приобрел на них. Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего. Подошел и получивший один талант и сказал: господин! я знал тебя, что ты человек жестокий, жнешь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал, и, убоявшись, пошел и скрыл талант твой в земле; вот тебе твое. Господин же его сказал ему в ответ: лукавый раб и ленивый! ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал; посему надлежало тебе отдать серебро мое торгующим, и я, придя, получил бы мое с прибылью; итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов, ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет; а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов. Сказав сие, возгласил: кто имеет уши слышать, да слышит!» (Матф. 2513-30).
Притча Иисуса о талантах – самый популярный библейский текст для сторонников так называемой рыночной экономики, т.е. такой организации общества, когда имеют место неравенство и состязательность ленивых и трудолюбивых, ответственных и безразличных, старательных и не очень.
Притча поощряет предприимчивость, инициативу, конкуренцию. Я хорошо знал эту историю с детства, но не понимал, что в ней не так. Теперь понял: если раньше нормой для людей было работать усердно, а нерадивость была редкостью, то сейчас все наоборот. Слушатели Христа удивлялись тому, как человек закопал талант. Сегодня мы удивляемся другому – как можно его не закопать.
Я не уверен, что в нашем обществе нашлись бы люди, которые не закопали бы хоть часть своих талантов. Получивший пять талантов закопал бы четыре и рискнул бы лишь одним. Мы поражены завистью, недоверием, ленью.
Осмелюсь сказать, что нашей проблемой является не отсутствие работы, а неготовность браться за работу, требующую отдачи, усердия, послушания, изобретательности, честности, подотчетности.
Мы готовы выживать без работы, плакать и жаловаться, но не готовы «напрягаться». Мы готовы ждать «птицу счастья завтрашнего дня», чтобы было все и сразу. Мы мечтаем о многом и не замечаем доступного малого. Мы готовы обвинить всех, и Бога в том числе, в своих неудачах, даже не начав, даже не пытаясь сделать хоть что-то.
Притча Иисуса поощряет активность, верность, решительность, прилежание, творчество. Но это еще не все. К этому обычному для способных работников набору качеств добавляется нечто более важное – признание Божьего Господства в нашей жизни и следование Его призванию.
Что отличает христианина от просто хорошего человека? Он делает не просто хорошо, но отлично, потому что делает не как для людей, а как для Господа. Он видит высший смысл в своем занятии, познавая в своем труде Бога, преобразуя свой характер и делая лучше мир вокруг.
Труд – естественная и обязательная часть взрослой жизни, но также форма выполнение Божьего предназначения.
«Утром выходи сеять, да и вечером не давай отдыха рукам, ведь не знаешь ты, что на пользу – то или это, либо то и другое хорошо» (Эккл. 11:6), — учит ветхозаветный проповедник.
И новозаветный апостол во многом с ним солидаризуется: «Братья, именем Господа нашего Иисуса Христа мы требуем, чтобы вы держались подальше от всякого брата, который живет праздно и не следует завету, полученному от нас. Ведь вы сами знаете, как вы должны подражать нам. Потому что мы у вас не бездельничали, ни у кого куска хлеба даром не съели, день и ночь работали, не щадя сил, лишь бы кого из вас не обременить. И не потому что у нас нет такого права, а потому что мы хотели, чтобы вы брали с нас пример. Ведь еще тогда, когда мы были у вас, мы вам вот что приказывали: «Кто не хочет работать, тот пускай и не есть!». А теперь мы слышим, что у вас есть люди, которые бездельничают, работать не работают, а лезут, куда не просят. Этим людям мы приказываем и призываем их именем Господа Иисуса Христа спокойно работать и есть свой собственный хлеб» (2 Фес. 3:6-12).
Трудиться – это естественно для всех полноценных взрослых людей. Для «пользы», ради «куска хлеба».
Конечно, такое понимание способствует дисциплине, но мало вдохновляет. Нужно сказать больше: труд не только повинность, но и призвание.
Мартин Лютер использует новое слово «призвание» (beruf) в своем переводе Библии («Веруй Господу и пребывай в труде твоем» Сир. 11:20), чтобы сломать старое деление на обычное и духовное, святое и грешное, на церковное и мирское, потому что «В глазах Бога нет труда благородного или презренного. Труды монахов и священников, какими бы тяжкими и святыми они ни были, ни на йоту не отличаются в глазах Бога от трудов крестьянина в поле или женщины, работающей по хозяйству”.
Макс Вебер поясняет новведение Лютера так: “Совершенно очевидно, что в немецком слове «Beruf» и, быть может, в еще большей степени в английском «calling» наряду с другими мотивами звучит религиозный мотив — представление о поставленной Богом задаче. Следовательно, в понятии «Beruf» находит свое выражение тот центральный догмат всех протестантских исповеданий.., который единственным средством стать угодным Богу считает не пренебрежение мирской нравственностью с высот монашеской аскезы, а исключительно выполнение мирских обязанностей так, как они определяются для каждого человека его местом в жизни; тем самым эти обязанности становятся для человека его «призванием».
Когда труд воспринимается как призвание, он становится формой служения Богу. «Что бы вы ни делали, трудитесь от всей души – как если бы это было для Господа, а не для людей. Ведь вы знаете, что Господь даст вам в награду наследие. Ваш Господин – Христос, вы служите Ему» (Кол. 3:23-24).
А также формой свидетельства о Боге окружающим людям: «Пусть так же светит свет ваш среди людей, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли вашего Небесного Отца» (Матф. 5:16).
Разумеется, нам платят деньги не за то, чтобы мы говорили в рабочее время о Боге, отложив свои прямые обязанности. Если мы не выполняем рабочие обязанности и при этом свидетельствуем о вере, мы крадем деньги у работодателя и компрометируем своего Бога. Но мы можем говорить о Боге, поклоняться Ему и познавать Его в своем труде и своим трудом.
Труд – форма сотрудничества с Богом, творческого подражания Ему, познания Его. «И сказал Бог: «Создадим человека – Наш образ и Наше подобие – чтобы он господствовал над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всею живностью, которая снует по земле… В Эдеме, на Востоке, Господь Бог насадил сад и поселил в нем человека, которого создал… чтобы он возделывал этот сад и берег его» (Быт. 1:26, 2:8,15).
Человек работал в саду, и там же, в прохладе деревьев общался с Богом. В труде воплощался замысел Бога о человеке, в общении – прояснялся.
В праздности человек потерялся потерял свой рай. Мы уже не в Эдемском саду и работаем отнюдь не в радость. Мы несем на себе проклятие Адамово.
Труд стал проклятием, но также освобождением от проклятия. «Ныне проклята из-за тебя земля: в муках будешь ее плоды добывать, день за днем, всю твою жизнь. Колючки и репей она тебе произрастит, полевою травою питаться будешь и в поте лица добывать свой хлеб… И Господь Бог изгнал человека из Эдемского сада» (Быт. 3:17-18, 23). Все это подтверждается и в нашем нынешнем опыте.
Но есть отличие – мы живем в новую эру, после рождества Христова. Мы не только Адамовы, но и Христовы. Пришла не только смерть, но и жизнь явилась нам.
Если мы трудимся как для Господа, а не только живота ради, то в этом труде находим освобождение от проклятия, обретаем себя и свое призвание в послушании Богу и служении Ему.
В Адаме все умирают, во Христе все оживут. Отмучился – говорят о тех, кто умер. Отработал свое – о тех, кто ушел на пенсию. Мы ждем покоя, не думая, что пенсия – первый шаг к смерти. Без труда жизнь заканчивается.
Нам нужно думать не об избавлении от труда, но об избавлении от проклятия. В Адаме мы мучились и отмучились. Во Христе можем радоваться и трудиться в радости. Вечность не будет похожа на пенсию, она будет началом новой жизни без конца.
Чем мы будем заниматься в вечности? Играть на арфах – скажите вы. Играть на арфах не так просто, это труд – подскажут музыканты. Так что мы будем трудиться, но радостно и творчески, наполняя вечность новыми звуками, созидая вместе с Творцом и Господом новую землю и новое небо.
Христос освобождает от Адамова проклятия, и эта радостная весть достойна того, чтобы быть проповеданной не только в церкви для избранных, но и для всех миллиардов трудящихся и «труждающихся» (Матф. 11:28).

Град Божий или Вавилон?

Град Божий или Вавилон?

Глобальное (пост) секулярное общество – и контекст, и предмет миссиологии, но еще и зеркало для христианского самоосмысления. Современная миссиология видит во внешнем мире не столько враждебное окружение или чужие сферы, сколько поле служения и территорию Царства; а еще вызовы и возможности для собственного обновления.
Основные опасения христианских миссиологов связаны не так с глобализацией, как с секуляризацией, которую она несет с собой и многократно усиливает. Более того, глобализация закладывает основания для новой всемирной религии. В этом смысле секуляризация лишь расчищает общественное пространство от старых религиозных форм для новой вселенской религии.
В то же время евангельские христиане могут воспользоваться возможностями глобализации для распространения своей веры. Аналогично, секуляризация традиционных сообществ может принести свободу и от религии, и для альтернативной религиозности, а тем самым может открыть двери для новой евангелизации на ранее недоступных «канонических территориях», для более активного и влиятельного служения евангельских церквей. Поэтому вопрос «как оценивать глобализацию?» стоит заменить вопросами «чему служит глобализация?», «может ли она послужить новой христианизации мира?», «как можно использовать возможности глобализации для активного христианского свидетельства?».
Внимательно всматриваясь в глобальный секулярный контекст, миссиологи должны увидеть в нем опасности и нужду, развитие и возможности, но также, что гораздо важнее, следы присутствия и действий Бога, Его знаки и призыв к соучастию.
Наблюдая за искаженными формами единства, которые несет с собой глобализация, христиане вспоминают о своем призвании быть новой общностью мира и любви, где нет ни иудея, ни эллина, ни богатых, ни бедных.
Указывая на опасности постмодернистского релятивизма, христиане глубже понимают суть подаренной во Христе свободы, возможности нового творения, возникающего по ту сторону рабства и бунта.
Принимая со всей серьезностью возросшие возможности техники, кардинально меняющие не только образ мира, но и человека, христианские миссиологи напоминают о духовных основаниях, образе Божьем, и предлагают христианское попечение для пленников технологической цивилизации.
Удивительным образом, ситуция «пост-» возрождает спрос на простейшие новозаветные подходы к миссии: общинные формы жизни, солидарность с бедными, творческое выражение веры в многообразии культур, освоение городов как центров цивилизации, евангельскую проповедь в ареопагах, индивидуальное внимание к человеку и его нуждам.
Распознавая в глобальном секулярном мире «дух Вавилона», Церковь не может не возвещать гораздо более важную истину о Духе Святом – Обличителе, Утешителе и Наставнике, пребывающем в мире и хранящем его, а не только Церковь.
Рассматривать современный мир в фокусе миссиологии означает видеть первостепенное для миссии – открытость мира к переменам, Божью милость к нему и нашу ответственность за его судьбу. Так мы увидим, что глобальный секулярный мир, несмотря на прогресс зла и греха, любим Богом не менее, а даже более, т.к. в нем живет гораздо больше людей, чем во времена Христа, и гораздо больше страдает и умирает. И последнее: мир, в котором довелось жить христинам нашего времени, не просто «контекст» или «предмет», это Божий мир, а потому и наш. Без этого позитивного отношения не будет любви к миру и его людям, а без любви не будет успеха в миссии. Вот почему глобальная секулярность должна будить в христианах не гнев, но ревность.

Возможности христианского гуманизма

Возможности христианского гуманизма

Возможности реабилитации человека и человечности, страдающих от техники и технологий, социальной поляризации, бессмысленности и одиночества

В условиях невиданных возможностей техники можно увидеть еще больше возможностей для христианского душепопечения. «Отсутствующая» душа болит вполне реальной болью. А пустота, оставшаяся в жизни человека и общества от «умершего» Бога, пугает самых убежденных атеистов.
В глобальном мире все связаны и, в то же время, по-постмодернистски разобщены. Поэтому важно увидеть не обезличенную общность и не пестрый маскарад показной разности, но лица живых, простых, нуждающихся людей. Глобализация и все сопутствующие тренды «пост-» не уничтожают, а лишь обостряют деление людей на бедных и богатых. Поэтому в поисках лучших подходов современная миссиология возвращается к евангельской проповеди и участию. В частности, «Лука напоминает нам, что с демографическим поворотом христианства к не-Западу или миру большинства, становятся важными истории обычных верующих – мужчин, женщин и детей, бедных и богатых, инвалидов и вдов, рабов и свободных – которые встретившись с Христом составили основу Церкви… Это новый курс по направлению к истории людей, а не европоцентричной истории элит» [1, p. 27]
Примечательно, что масштабное коллективное исследование, посвященное истории «целостной миссии» от Эдинбурга-1910 до Эдинбурга-2010, рекомендует сосредоточить миссионерские усилия на помощи бедным и другой помощи окружающим сообществам в их практических нуждах; именно с помощью беднейшим группам общества и практическими проявлениями любви связывается рост Церкви в нехристианском мире [2, p. 245]. Эти наблюдения подтверждаются и настроениями в постсоветских странах: социальное служение Церкви получает наивысшие оценки по сравнению с общественно-политической либо сугубо духовной активностью.
Тема мира и социальной справедливости перестает быть дополнительной или внешне имиджевой и становится центром недискриминационной, сострадающей, солидарной миссиологии.

1. Robert D.L. Encounter with Christ. Luke as Mission Historian for the Twenty-first Century // Evangelical, ecumenical and Anabaptist Missiologies in conversation. – New York: Orbis Nooks, 2006. — P. 19-28.
2. Woolnough B. Implications for the Church of Tomorrow // Holistic Mission. God’s Plan for God’s People. Ed. By Brian Woolnough and Wonsuk Ma. – Oxford: Regnum, 2010. — P. 229-248.

Возможности напоминания

Возможности напоминания

Возможности напоминания миру о его духовных основах и непродаваемых истинах

Мир глобальной секулярности в отношении к религии не столько враждебен, сколько забывчив и безразличен. Христианское слово может быть напоминающим и пробуждающим.
Свидетельство постчеловеку может носить не столько характер научной дискуссии или маркетинговой стратегии, сколько приобщения к духовно возвышенному или глубокому, чувству тайны или припоминанию забытой истины.
Видный представитель современной теологии Дэвид Харт видит в постмодерне новые возможности для возрождения христианской риторики и теоэстетики: «Постмодерн указывает на утренее изумление, следующее за ночным забвением: Запад наконец пробуждается от кошмара философии, изгоняя даже последние призраки просветительского разума, дабы радостно открыть несводимо эстетический характер и окончательную безосновность «истины»

.
Душа «человека постмодерна» не менее христианка, чем во времена Августина, а потому всегда будет спрос (возможно, слабый или подпольный) на те истины, опыт, ценности, отношения, которые нельзя найти в глобальном супермаркете и нельзя взвесить в научной лаборатории.

Бог идет дальше

Бог идет дальше

Бог действует в мире, Он постоянно в движении. Но церковь, особенно как институт, часто остается неподвижной. Бог ушел дальше, а мы думаем, что Он все еще с нами, и должен быть с нами всегда – в нашей традиции, в нашем храме, в наших социально-политических позициях.
Где мы как церковь? На свое месте? Но может ли быть у нас место? Не должны ли мы быть в движении от места к месту, распознавая их как временные места служения или отдохновения на пути к Царству?
Есть хороший американский анекдот. Пастор закончил службу, выходит из церкви, и вдруг вне дверей встречает Христа. «Как тебе моя церковь?», — спрашивает пастор. «Твоя церковь? Не могу ничего сказать, я там никогда не был», — отвечает Христос.
Я помню из детства, как мы собирались на служение в лесах. Церковного здания не было. А в домах было собираться опасно. Хозяина, принявшего у себя группу верующих, штрафовали безжалостно.
Увы, как оказалось, стены все же были. И мы их строили. Стены отчуждения от мира: мы-они, хорошие-плохие, верующие-неверующие.
Мы идеализировали свой опыт и потеряли присутствие Бога. Он ушел в другие места, а мы продолжили служить Ему и говорить о Нем – в пустых лесах и пустых домах, в построенных пустых храмах и на пустых стадионах. Нет, там было шумно, были люди. Но там было пусто – потому что не было Его. Говорили мы, Он молчал. Он ушел, а мы не заметили. Он был готов вернуться, но мы не звали

Бывают вспышки

Бывают вспышки

Бывают вспышки, когда ты ясно видишь Царство вокруг себя, в том что происходит — в сопротивлении и покорности, в революции или гонениях, в успехах или кризисах.
Дух приходит и уходит. И мы не можем его удержать.
Ветер перемен — не Дух святой, но Дух Святой проявляет себя в переменах, творчески преображая мир, создавая новое. И при всем негативном опыте и рисках, мы должны видеть в переменах знак, проявление и предвкушение Царства. Мы должны видеть мир преображенным в свете Царства
Любой мессианизм, любая претензия на исключительность — попытка присвоить и удержать Дух. Но он не наш, и он уходит. Россия или Америка, Израиль или Ирландия — все они были особыми в свое время, там действовал Лух и менял через них мир. Но это особое время уходит, и ныне Дух действует в другом месте. Мы можем лишь сказать: возвращайся

The Post-Soviet Space as Locus Missologicus

The Post-Soviet Space as Locus Missologicus

Up until now, the global post-Soviet space has been a blank spot on the map and in the history of the universal Church. Everyone knows about Mr. Putin. Some know about his friend, Patriarch Kirill. But no one sees beyond these political symphonies of Christianity, much like those who cannot see the forest for the trees. When the talk is about Christianity, then the focus is on the gilded domes and photos of well-fed priests, and recollections of defending traditional values, as well as vague notions of Russian spirituality. Rarely are concerns raised about the mission. And this is despite the fact that after the collapse of the USSR, this territory was seen as the most promising in terms of missionary activity.
I don’t think that today any of us can immediately respond to questions, such as what is the basis of the strategic significance of this region for the history of global Christianity? Why is this region worthy of our interest? What are the reasons for investing in the development of local churches and ministries? Most of the answers to these questions lead us back to the memorable date of the dissolution of the USSR, when the ‘Evil Empire’ collapsed and the Iron Curtain fell, when vast expanses of Eurasia welcomed those who sought to spread the Word of God. Almost 24 years have passed since then, and the memory is fading. Indeed, not a single memory will remain of those times. This date alone is not enough to form an opinion on the state of affairs and to propose a coherent strategy for missions.
The situation in post-Soviet countries has changed considerably. In lieu of aggressive atheism, what now prevails are no less aggressive manifestations of the traditional titular religions – Christianity and Islam. Instead of the straw bosses of Perestroika (reformation), we are now witnessing the return of the KGB, who seeks not to reform, rather to reconstruct the Soviet empire.
There is another significant event in the region that has recently rocked the whole world – the Kievan Maidan and the subsequent war waged by Russia against Ukraine. As much as Russia would like to transform the post-Soviet space into Soviet territory, the (post) Soviet space is breaking apart.
With Ukraine, Europe might once again become Christian. With Europe, Ukraine might once again become European. Ukraine without Russia might finally become Ukrainian. Russia without Ukraine risks entering into barbarism, going dark, losing face and embracing brutality. Without Russian Orthodoxy, the Ukrainian religious map will be different. Russia without the Ukrainian Orthodox loses its special status. This changes the balance of power and influence in Europe and throughout Eurasia.
There is reason to believe that these two events are directly connected, and the second is no less important than the first, because it significantly changes the map and the picture of the mission. If the collapse of the USSR brought to life a general missiology for post-Soviet people such as dispersed Russians (i.e. the Russian-speaking citizens of the Soviet empire who have been equated with Russians), then Maidan requires that we shut down the neo-imperial ambitions for a “New Russia” and set apart national missiologies.
As it turned out, the main efforts of missions went to the maintenance of the spiritual community that was inherited from the Soviet Union. For national elites of the former Soviet republics, such Christian ministries and churches were seen as residual forms of colonialism. This is why we have not seen any national missions that have met with great success. Evangelism in the Russian language points directly to Moscow as a cultural and religious center (even if there is no talk about political issues). National centers have hardly evolved.
Today, many have criticized the Western missions for disseminating not so much the gospel as Western culture. But at the same time, the reverse is true: consciously or not, they supported post-Soviet forms of consciousness and communities which are bound by Soviet history and today’s Russia as the successor of the Soviet Union. Thus it has been convenient, schematic, easy, and comprehensible to simply integrate, generalize, turn a deaf ear.
And so it is that after Maidan, the map of Eurasian Christianity has again radically changed. The post-Soviet space is no more. There is Russia (and Belarus), trying to keep its neighbors in the Soviet narrative. There are Ukraine and Moldova, oriented to the EU. There is Transcaucasia finding itself between Eurasia and the Euro-Atlantic realm. There is Central Asia, trying to maneuver between the post-Soviet pull and Islamic pressure. All of them require a special approach, all speak their own languages and invoke their traditions, rooted in the forgotten pre-Soviet era.
The many faces of Eurasia take us back into history and to the map of missions, making it more colorful.
Local Christians have stopped keeping watch over developments and have begun to pose difficult questions, both about these developments and about themselves. «What are we coming back with? What has happened to us, what do we have to talk about, and what can be useful? What are we going to do next? Do we have a vision for the country and the region as a whole?»
It turns out that Christians, who dreamed of the end of the Soviet Union and religious freedom, who, living through those years with the hope of a new life in the post-Soviet era, did not think about alternatives, and existed as one with society. They did not have ideas of their own about how society could and should be changed, including through missionary efforts, Christian education and social service.
Today, churches have become hostages of the socio-political order and are now seriously divided along several lines: the sacralization or desacralization of power; obedience or resistance; order or freedom; premilleniarism or postmilleniarism; sectarian ecclesiology or the Kingdom of God; solidarity with the government or solidarity with the people; the silent majority or the influential minority; empire or nation-state; niche sectarianism or national leadership; the same old dynamic, or something different. Events in Ukraine have intensified this division. The return of religion to the public space has not brought unity to the national churches, rather it has only aggravated their relations. The engagement of churches in social and political issues has proved to be inevitable, as has the question: which side is God on? If neutrality is not possible, then which side is right?
In almost every post-Soviet country, the church enjoys the highest trust of the population. There is no ruling power that can resist taking advantage of this. On the one hand, by opening the identity of post-Soviet society this invites the Christian community to participate in the formation of a renewed version of culture and social life. On the other hand, there is an ever-increasing disappointment directed at political Christianity. The highest confidence in the moral and spiritual authority of the church exists alongside distrust in its political positions. In search of spiritual support, the people are drawn to the church, only to find that it already has been bought and paid for, and politicized.
The crisis of church institutions manifests itself in two forms: the indifference of the majority and the opposition of the minority. Most maintain a nominal belief, but the more the church is diluted, the more it loses its Christian content and is filled with an explosive mix of nationalist-Orthodox-Stalinist beliefs. An oppositional minority has left the churches for «simple Christianity» and «fringe Christianity,» beyond the church walls, to fringe circles, grassroots ecumenism, alternative communities, internal emigration.
In this regard, we can talk about post-Soviet post-Orthodoxy – the end of the Orthodox tradition. Atheism has destroyed institutionalized forms of Christianity. Traditions have been disrupted, and so if one does come back, then it is only to the beginning, to the gospel and communion with other traditions, because Orthodoxy without catholicity is not imaginable, and without reformation it is not feasible.
Stalinist orthodoxy has exhausted itself. But in Russia, evangelical Christianity has failed to materialize. Evangelical Christianity, created in the image and likeness of orthodox sectarianism, is condemned to a choice: to follow after ROC on the same path with little influence, or to radicalize and become true to itself. There is a new demand for new versions of Orthodoxy and Protestantism, which could each help the other revive authentic forms of Christianity in today’s environment of almost total disillusionment with church institutions.
Russian Christianity is in a deep crisis and is not likely to be able to offer anything even to its own parishioners, much less to surrounding society, and it has absolutely nothing to offer other traditions or to its neighboring countries. We need to construct our plans and approaches to the mission without illusions about the mysterious Russian soul and the spiritual depth of Orthodoxy. Those who foster naive ideas of the messianic role of Russia are cruelly deceived. Russia has not emerged as the source of spiritual awakening in Eurasia. Throughout the post-Soviet years, it was a recipient of missionary aid. It is only by shedding its imperial ambitions and false messianism that Christian Russia will succeed in undergoing its own renewal and serving its neighbors.
Many opportunities are unfolding before us today: the disappointment in the Orthodox Church and local Protestantism can give birth to a quest for authentic Christianity; the allure of power and exclusivity can give birth to repentance and humility; pride in history can lead to fragmentation and renewal.
What can be done for Russia to make it more Christian and evangelical in its Christianity? We must cultivate the budding seeds of the future, of leaders and the community focused on the other Russia, on the evangelical image of Orthodoxy and open society, at least on an enlightened monarchy and enlightened Orthodoxy.
What can be done for the other countries of Eurasia? We can distinguish between «Russians» of different stripes – Ukrainians, Tatars, Moldovans, Belarusians, Kazakhs, Ingush, Chechens, Yakuts … We can see the uniqueness of their situations, respect and assess national and local cultures, help reveal distinctive forms of Christianity, encourage creative original approaches to the mission in special contexts, include them in enriching global communication. The peoples and cultures of Eurasia should be part of a larger, global Christian community, overcoming post-Soviet isolationism and opening the door to completely new meetings and syntheses.
Eurasia is the unbreakable, indivisible unity of Europe and Asia. Its value is not of a separate nature and exclusive path, but in its points of intersection and co-presence. It is precisely these points of intersection that give birth to the future of Christianity, that renew its map, generating new centers and routes.

Возможности христианского универсализма

Возможности христианского универсализма

Возможности христианского универсализма как альтернативы секулярному насильственному глобализму и безразличному космополитизму

Вместо того, чтобы просто наблюдать или переживать по поводу продолжающейся секуляризации, размывания границ и норм, христиане могут предложить свою версию универсализма, основанную на любви без границ.
«Глокальная» перспектива предполагает четыре измерения: ортодоксальную и контекстуальную теологию миссии, инкарнационный диалог в отношениях с миром, постколониальное примирение, активное сотрудничество [1, p. 230]. В единстве этих измерений достигается христианская альтернатива глобализации: «Единая Церковь принимает и передает целостное Евангелие всему миру» («whole Church… take the whole Gospel to the whole world») [1, p. 12].
Как говорит Джеймс Алисон, «Царство приходит не в виде бульдозера, несущего в себе силу вселенской секуляризации, но в виде задачи построения маленькой истории преодоления групповой разделенности посредством реабилитации жертв… [2, с. 115]. «Бог не имеет ничего общего с защитой священных границ» [2, с. 117], а потому христиане могут называться гражданами всего мира, т.е. космополитами, «соделавшись для всех всем» (1 Кор. 9:22).
В мире, где смешались все границы и миграция стала формой жизни, далекие и недоступные группы стали соседями, так что «до края земли» можно не ходить, люди оттуда пришли к нам и живут уже рядом с нами. Как замечают украинские миссиологи, «Переход от политического и географического понимания фокуса миссии к этническому и лингвистическому совершенно необходим… географические расстояние теряют значимость, остаются только культурные расстояния. Миссия Церкви глобальна и всеобщая. Евангелие должно достигнуть всех и каждого. Оно есть благой вестью для любого представителя мировой культурной палитры. Самым очевидным подтверждением переводимости Евангелия есть культурная, языковая, этническая, социальная, географическая разнообразность христианства как движения» (Иван Русин).
В мире этнического, культурного и религиозного смешения христиане могут предложить ненасильственные формы общности, неевропоцентристкое (и никакой другой этнофилетизм в ущерб христианского универсализму) благовестие, заботу о своих сообществах по преобразованию их в общины.

1. Tizon A. Transformation after Lausanne. Radical Evangelical Mission in Global-Local Perspective. – Oxford: Regnum, 2008. – 281 p.
2. Алисон Д. Жизнь в последние времена. Иной взгляд на эсхатологию. – М.: ББИ, 2010 – 231 с.
3. Харт Д. Красота бесконечного. Эстетика христианской истины: М.: ББИ, 2010. – 673 с.

Возможности участия

Возможности участия

Возможности участия и корректировки социокультурного развития

Основным христианским отношением к глобальной секулярности должно стать не противостояние либо бегство (эскапизм), но поддержка доброго и критика опасного. Авторы фундаментального «Глобального словаря теологии» предлагают рассматривать глобальные тренды в рамках христианского мировидения, определяя глобализацию трояко: позитивно как «движение Духа» («продолжающееся раскрытие Духа в истории, в движении человечества к единому сообществу мира и благосостояния»), негативно как «дух Вавилона» («автономное человечество против Творца», а также «угрожающее единообразие») и противоречиво как «реальность падшую, но все же хорошую» («элементы доброго – повышение стандартов жизни, распространение технологических достижений, доступ к лучшей медицине, разрушение угнетающих иерархий, развитие более конкурентных и демократических форм управления – нужно поддержать и укреплять; в той же мере, глобализация как проявление самодостаточности и самовозвеличивания или же как глобальность конфликтов и преступлений должна быть пересмотрена») [1, p. 339-341].
В полном согласии с вышупомянутым избирательным подходом рассматривают современный мир и постсоборные тезисы Евангельского собора: «С одной стороны, появление технологического и виртуального миров есть воплощение творческой сущности человека, раскрытие образа Творца, заложенного в каждом из нас. С другой – это проявление нашей ограниченности, греховности, наша защитная реакция, ровно такая же, как у наших прародителей, пытавшихся прикрыть свою наготу смоковными листьями» [2, c. 29]. Поэтому предлагается не демонизировать «новые форматы жизни» (например, виртуальную реальность или мегаполисы), а увидеть в них «миссионерское поле».

1. D.A. Frazer. Globalization // Global Dictionary of Theology / Ed. By Willam A. Dyrness and Veli-Matti Karkkainen. – Downers Grove-Nottingham: IVP Academic, Inter-Varsity Press, 2008. – 996 p.
2. Перманентная Реформация. Материалы Второго Евангельского Собора. Философско-религиозная тетрадь №3. – М., 2012. – 36 с.

Возможности контекстуализации и деконтекстуализации

Возможности контекстуализации и деконтекстуализации

Возможности вопрошания и рефлексии в отношении контекста с целью формирования актуальной миссиологии, отвечающей ситуации «пост-»

В то время как постсоветские евангельские церкви воспринимают глобальный секулярный контекст как извне определенную рамку, а все явления из серии «пост-» как знаки последнего времени и неизбежного ухудшения, миссиологи Лозаннского движения предлагают осмыслить миссию как трансформацию контекста. В то время, как постсоветское христианство продолжает мыслить себя неизменным в контексте меняющегося мира, лозаннские теологи предлагают мыслить себя и свою миссию как трансформацию себя и своей миссии. Дэвид Бош в своей классической работе толкует миссию в обоих смыслах: «Преобразование миссионерства может иметь, с одной стороны, значение «миссии», преобразующей реальность. С другой стороны, его можно понимать как преобразовательную деятельность, объектом которой является сама «миссия». В этом случае миссия – уже не преобразование реальности, а нечто само подлежащее преобразованию» [1, c. 6]. В последнем случае появляется перспектива, и на «пост-» все не заканчивается, Церковь обретает мотивацию и динамику для обновления своей идентичности и подходов к миссии.
«Лозаннское» понимание миссии как трансформации признает первостепенную значимость контекста «пост-» («при всех своих ловушках, постмодернизм, постколониализм и все другие «пост-» вывели многие глубокие богословские истины на дневной свет» [2, p. 8]) и сознательно включает в себя противоречивые элементы: интеграцию евангелизма и социальных перемен; миссию как свидетельство и путешествие миром; миссию в контексте; ориентацию на изменения и воображение лучшего; понимание теологии и миссии как всегда локальных; свободу и власть бедным; примирение и солидарность; сообщества перемен [2, p. 5].
Если христианство осмысливает себя как контекстуальное, то наравне с европо- и американоцентристским пониманием обретают свой голос тысячи локальных культур, теологий, миссиологий. Если миссиология встроена в контекст, то она же ответственна за его изменение, и из него же она может почерпнуть свое вдохновение, свои темы, свою силу, свою уникальность. Пара глобального и локального может быть также осмыслена как пара универсального и контекстуального. В этом смысле глокальность для миссиологии означает погруженность в контекст, но также и его преодоление в более общем в открытости иному.

1. Бош Д. Преобразования миссионерства. Сдвиги парадигмы в богословии миссионерской деятельности. – СПб.: Библия для всех, 1997. – 640 с.
2. Tizon A. Transformation after Lausanne. Radical Evangelical Mission in Global-Local Perspective. – Oxford: Regnum, 2008. – 281 p.