Online
Две беседы о призвании, духовности и кризисе
http://bez-sten.com/index.php?id=310
Как все успеть?
http://perekrestok.tv/opinion/?id=591
Большой бизнес, политика и христиане
http://perekrestok.tv/opinion/?id=590
О Церкви и современности
http://perekrestok.tv/interview/?id=552
О будущем евангельских церквей
http://russianbaptist.org/Templates/sermons.html
(Черновик статьи)
Писать объективно о миссиологии в постсоветских странах сегодня дело непопулярное. Церкви хотят слышать вдохновляющие слова о перспективах евангельского движения, о росте церкви, резонансных миссионерских проектах. Но серьезный исследователь, думающий не на злобу дня и выгоды ради, не может закрывать глаза на очевидный кризис миссии евангельских церквей. Причины нынешнего кризиса имеют и локальные корни, и глобальные связи, поэтому миссиологический дискурс должен учитывать историю, опыт, подходы, все то, что составляет наследие мирового христианства во всей его многомерности.
Представляется странным, что евангельские церкви и миссии бывшего СССР так и не сформировали свою миссиологическую парадигму. Обычно это объясняют тем, что за двадцать лет религиозной свободы просто не успели подготовить богословов и миссиологов, которые смогли бы не только приобрести практический опыт служения, но и обобщить его в оригинальных концепциях. Это объяснение можно принять, хотя двадцать лет – срок немалый, и пора бы уже показать хотя бы первые результаты, динамику развития.
Куда больше удивляет то, что многочисленные западные исследователи и миссионеры, прошедшие подготовку в семинариях, имевшие возможность работать в лучших христианских библиотеках, за 20 лет работы в бывшем СССР также не создали серьезных аналитических разработок. Исключение составляют интересные статьи Catherine Wanner , в которых поставлены важные вопросы о соотношении культурных и социальных реалий постсоветских стран, с одной стороны, и миссионерской активности церквей и международного христианского сотрудничества, с другой. Впрочем, оптимизм автора относительно роста евангельских церквей в бывшем СССР («Conversion to Evangelicalism») представляется малообоснованным, поскольку он основывается на переменчивых социально-политических конъюнктурных ситуациях (которые будут неизбежно меняться в пользу национальной православной церкви) и международных миссионерских инвестициях (они стремительно сокращаются) и мало учитывает внутрицерковные и богословские противоречия самих евангельских христиан.
Когда открываешь многочисленные международные журналы по миссии и миссиологии, не можешь сдержать вопроса: почему есть карибское, мадагаскарское, тайское богословия миссии, но нет славянского? Почему этот пробел не только не заполнен, но даже не замечен? Неужели это не важно для национальных церквей в бывшем СССР, не интересно для западных миссионеров, работающих там, и не озадачивает даже обычно внимательных профессиональных миссиологов из западных семинарий?
Речь идет не о миссиологии, которая движет национальными или западными миссионерами и соответствует их культуре и интересам, но о той миссиологии, которая отвечает нуждам и вопросам людей, стоящих за порогом церкви, тех людей, к которым обращена миссии. Конечно, эта миссиология не только современная и контекстуальная, но и библейская, ее с полным названием можно назвать appropriate Christianity, как это делает Charles Craft. По его мнению, «Appropriate Christianity will be a Christianity that is appropriate to the Scriptures, on the one hand, and appropriate to the people in a given cultural context, on the other» . Исходя из этого, Incarnation as a matrix for appropriate theologies сближает внутренний мир церкви и внешний мир культуры, преодолевая духовное и социальное отчуждение.
Appropriate Christianity – благая весть, выраженная для разных культур, народов, социальных групп, всегда специфических и требующих творческих подходов. Appropriate Christianity следует из appropriate Missiology, первое не может быть выражено релевантно и эффективно до тех пор, пока в благовествующей церкви не сформировано второе.
Нужно специально оговориться, что речь должна идти не просто о теологической доктрине для миссии, но о целостном христианском мировоззрении как оно выражается в культуре и социальной жизни окружающих людей, о том, что можно назвать comprehensive contextualization , т.е. о не примитивной, сложной, развитой, комплексной методике. Appropriate Missiology может стать основой для теории и практики comprehensive contextualization, благодаря которой общество узнает не только historical Christianity в музеях и архивах, но прежде всего встретится с Appropriate Christianity как с реальной возможностью чудесного преображения жизни.
Из каких источников может формироваться appropriate missiology как парадигма миссионерского служения в постсоветских странах? Таких источников, как минимум, четыре: библейское учение, богословие миссии, исторический опыт, особенности местной ситуации. Характеризуя эти источники, мы обратимся к наиболее актуальным концепциям ведущих миссиологов, которые обобщают библейские и современные approaches and patterns.
Право и обязанность, принципы и модели контекстуализации имеют библейские основания. Помимо многочисленных прямых указаний в тексте, сама структура, способ организации библейского текста поощряет его исследование, интерактивное прочтение, творческое применение для выполнения миссии. В Новом завете богословие миссии раскрывается не как система универсальных правил, но как творческий процесс воплощения вечных истин в мире относительных культурных и социальных форм. Миссиологи видят в этом поощрение своих поисков новых моделей, вдохновение для попыток сделать Евангелие актуальным: «New Testament writings do more than give us a finished theological product. They also model for us a process of doing theology in context, of engaging their cultures and offering their audiences a fresh and fitting articulation of the good news. The contemporary church must therefore be shaped not only by what the New Testament says (the message), but also by what it does (the process of doing theology)» .
Уже в апостольской церкви можно обнаружить patterns практически всех возможных миссионерских подходов. Roland Allen в своих классических трудах раскрыл современность методов апостола Павла и подчеркнул циклический характер миссиологического дискурса – обновления возможны через контекстуализацию, творческое применение изначально известных библейских методов, все новые обращения к ним изнутри современных ситуаций .
Изучение Нового завета дает основу, лишь ориентиры. Миссиология не строится на одних библейских цитатах и возникает лишь тогда, когда эти ориентиры соотносятся с окружающей нас ситуацией, когда мир Библии сталкивается с миром реальных современных людей. Об этом хорошо говорит Paul G. Giebert: «When we go out in missions, we find that just knowing the gospel in its original context is not enough. We must communicate that gospel to humans who live their everyday lives in worlds far different from our own» .
Современность, актуальность, практическая действенность Евангелия обещаны Богом и несомненны, но их реализация зависит от того, насколько серьезно миссионеры и миссиологи воспринимают human context. Очень часть на вопрос о видении и стратегии миссии лидеры евангельских церквей отвечают, что все это записано в Библии и помимо нее ничего не нужно. Это следует считать, по меньшей мере, упрощением. Если мы подходим к выполнению Великого поручения Христа со всей ответственностью, то стоит не только выучить его на память и пытаться что-нибудь делать, но использовать все данные Богом интеллектуальные, социальные, культурные, экономические возможности, чтобы всесторонне реализовать миссию церкви в мире, хорошо понимая и церковь, и мир.
Развитое богословие миссии раскрывает миссионерскую природу церкви и перспективы для служения каждого христианина как миссионера. Утрата миссионерского видения церкви приводит к тому, что Members Becoming nominal. Северная Америка, а тем более Европа, рассматриваются как mission field. Именно на этом фоне оживляется дискуссия о missional Church, мany pastors and churches concentrated on maintaining the faith of their active members and focus a whole generation of youth and young adults that was lost to the church .
Dan Kimball, один из лидеров Emerging Churches предсказывает скорый закат церквей, устроенных христианами как резервации для себя же: «It could be our destiny that in 30-40 years all of our recently constructed megachurch buildings which are now filled with people will end up as virtually empty tourist attractions» и посвящает свой бестселлер To Church leaders and Christians who have enough missional courage to do whatever it takes to escape the Christian subculture and be citizens of the kingdom rather than citizens of bubble (John 17:15) .
Исторический опыт миссии христианских церквей суммируется в феномене emerging world Christianity, где глобальные тенденции и локальные особенности неразрывно связаны.
История миссии имеет богатую библиографию, детальную периодизацию, подробные характеристики регионов и эпох, но реалии глобализма заставляют задумать о переходе мира в другое состояние (в котором история и география уже не играют большой роли) и новых радикальных вызовах для миссии, связанных с этим постисторическим modus vivendi.
В мире, где все смешалось, где границы стали прозрачными и все стало слишком близким, утратили свой смысл такие привычные понятия как миссионерское поле, каноническая территория, христианские страны, unreached countries и т.д.
Христиане и нехристиане оказались соседями и в этом тесном общежитии Mission больше не может рассматриваться как expansion, но скорее as a mediation. Конечно, всегда есть нужда в sending missionaries в страны, где христиане составляют меньшинство и нуждаются в поддержке, но заметим, что они составляют меньшинство и в традиционно христианских странах, так что скоро придется посылать миссионеров в Европу. Отвечая на вопрос, What is the shape of the new mission paradigm?, современные миссиологи говорят все меньше о pioneer missions и все больше о следующем шаге миссии: «A second part is that is growing number of missionaries are inbetweeners who stand between different worlds, seeking to build bridges of understanding, mediate relationships, and negotiate partnerships in ministry» . Согласно новой парадигме миссиологии, отвечающей на вызовы глобализации, миссионеры не воины и не продавцы своих идей, но cultural mediators — between the Gospel and the World, Churches and Church, Theology and Theologies, the Academy and the Mission Movement, changing world systems.
Итак, христиане оказываются в мультикультурном и полирелигиозном мире, а значит должны понимать относительный характер своих социальных форм и научиться подниматься выше их, т.к. Евангелие имеет универсальное, кросскультурное значение. В мире бесконечного религиозного многообразия христиане должны вновь осознать не только свою единственность, особенность перед лицом воинствующих нехристианских религий, но также свое межхристианское единство.
В глобальном мире впервые появилась возможность синтеза миссиологических подходов из опыта разных церквей, регионов и эпох. В частности сегодня речь идет об обобщении Catholic, Conciliar Protestant, Orthodox, Evangelical, Pentecostal traditions, из которых выделяются три основных миссиологических подхода: первый основывается на документах Vatican’s II’s AG and documents of Orthodox Churches (the church’s mission in the overflowing communion of the Trinitarian God), второй выражен в documents of WCC (focuses on liberating, patient and freedom-respecting work of establishing God’s reign); третий вдохновлен John Paul’s II’s encyclical RM and the documents of LCWE (emphasizes the centrality of Christ and the importance of sharing God’s truth with humankind); причем евангельские миссиологи говорят об общехристианской, неденоминационном значении этих моделей: «While we believe that all three approaches are valid, we also believe that only a synthesis of all three will provide the firmest foundation for the model of mission that we are proposing as the most adequate model for these first years of the twenty-first century: mission as prophetic dialogue» . Диалог предполагает отказ от собственной исключительности, изоляционизма, эгоцентричных интересов. Это новая возможность стать едиными в своем пророческом служении постхристианскому миру.
Региональные особенности миссии евангельских церквей в бывшем СССР остаются малоизученными как проблемы и неиспользованными как уникальные возможности.
Я вижу несколько ключевых моментов для формирования appropriate theology of mission для постсоветских стран.
Во-первых, понятие миссии предполагает контекстуализацию, адекватность библейским принципам и, одновременно с этим, релевантность культурной среде. Если церковь создает субкультуру и выделяет себя из контекста как закрытое сообщество, она неизбежно становится формальной, номинальной, institutional. Для евангельских церквей бывшего СССР миссия представляется как sending missionaries как можно дальше с целью Church expansion. Но такая миссия не встречает понимания и ответа в окружающем обществе. Необходимо осмыслить миссию не как специфическую деятельность отдельных людей, но как способ присутствия церкви в мире и участия в его судьбе (не только в его духовных вопросах, но и политических, культурных, экономических ситуациях), как призвание, которое каждый отдельный христианин может выполнить в своей сфере и в меру своих талантов. Актуальным заданием становится demarginalization церкви, ее возвращение в общество и проповедь Appropriate Christianity, а не своих узко конфессиональных учений, непонятных и неинтересных современникам. А для этого верность евангельским принципам должна быть дополнена глубоким пониманием современной культуры, изучением не только контекста Нового завета (для понимания Евангелия), но также контекста сего дня (для применения Евангелия).
Во-вторых, остается малоизученной и нереализованной возможность appropriate contextualization Евангелия в православной культуре. Евангельское течение внутри православия должна рассматриваться как одна из возможностей миссии, а не только как сугубо внутриконфессиональный процесс. Если большинство в стране – православные христиане, то мы должны подумать, как помочь им стать евангельскими православными, вместо того, чтобы доказывать нехристианскость православия и убеждать их стать евангельскими протестантами.
Первые шагом к такой миссии (межконфессиональной и даже внеконфессиональной) может стать доброе соседство , навыки которого крайне важны в многонациональной и многорелигиозной стране, когда объединяет территория и история, и при всей разности есть общие нужды и призвание заботиться о благе своего народа. Вторым шагом может стать поиск общего, евангельского основания для христианского единства, по отношению к которому конфессиональные особенности были бы вторичными. Ответственность за историческую судьбу своего народа, миссионерское призвание, искренность веры и верность служению могут объединять евангельских христиан и евангельских православных, т.е. тех представителей разных конфессий, для которых преданность Евангелию и Великому Поручению важнее преданности своей религиозной организации .
В-третьих, нам необходим христианский взгляд на историю наших стран, если угодно, христианская философия истории. Евангельское движения лишь часть этой истории, так же как и тысячелетнее православие – лишь часть, хотя и бОльшая, чем баптизм или пятидесятничество. То, что нужно христианам наших стран — исцеление памяти, собирание своей истории воедино из разорванных кусков. Православная церковь и евангельское движение конфронтируют как периоды и исторические линии, но в большем масштабе являются частью одной большой истории – истории церкви. Восстановить эту целостность – актуальная творческая задача для богословов и историков миссии. Применительно к африканской миссии об этой задаче авторитетно напоминал Andrew F. Walls, призывая миссионеров преодолеть историческую «амнезию» и честно ответить на вопросы: кто я для этого общества, каково мое отношение как местного современного христианина к прошлому этой страны, к дохристианским и разным историческим христианским традициям. Трудности с прошлым испытывали первые христиане применительно к греческой культуре или к иудейской традиции, изнутри этих ситуаций формировалась христианская инклюзивная идентичность: «The real test of theological authenticity is the capacity to incorporate the history of Israel and God’s people and to treat it as one’s own» . Cегодня эти проблемы могу быть хорошей проверкой нашей готовности реализовать на практике indigenizing principle, способность быть частью истории окружающего общества.
Это интересное задание не только для церкви в целом, но и для каждого христианина в отдельности – примирить в себе части прошлого, склеить из кусочков нечто целое. Четыре последних поколения моего рода были евангельскими христианами, но некоторые из них были до обращения коммунистами, а до 1917 г. – православными священниками. И это все части большого интертекста моей личной истории, к сожалению, разорванного на части обстоятельствами. Восстановить целостность этой истории – значит вернуть целостность и аутентичность себе как личности и своему служению в этом обществе.
Есть и еще одна задача – суммирование исторического опыта и соединение его с настоящим, проложить мост от прошлого к будущему, чтобы не застрять в нем и не топтаться на месте. Речь идет о приоритете современности перед прошлым, что в иудейской традиции было выражено в принципе «Галаха по последнему», т.e. наиболее актуальные подходы признаются не то что более правильными, но более предпочтительными, нежели уважаемые традиции, чья актуальность была несомненной в прошлом и чья неактуальность несомненна в настоящем. Эти принципы говорят о важности доверия молодому поколению миссионеров, которым надлежит заново сформулировать вечные истины в новом контексте. Ориентация на будущее поможет сохранить динамику миссиологического дискурса , расширяя горизонты служения, а внимание к современникам (живущим здесь и сейчас, а не во времена соборов или схоластики) покажет реальное соучастие церкви в жизни людей, а не ностальгию по собственным канонизированным традициям.
Таким образом, нам нужен исторический синтез опыта разных поколений, обобщение разных миссионерских парадигм, но при этом эта история должна служить современности, миссиология должна быть динамичной.
В-четвертых, важно увидеть свою миссию в более широком масштабе, преодолеть этноцентричный и узко конфессиональный взгляд на призвание поместных церквей. Нам нужна не только констекстуализация аутентичного Евангелия для людей местных культур, но также контекстуализация мирового опыта миссиологии для миссионеров из наших церквей. Мы не можем требовать от Бога специального откровения миссиологии для славянских церквей, отвергая уже открытые истины для миссионеров из других стран. Есть Божий промысел в том, что народы разным одарены, и нельзя считать чужим и ненужным Божий дар, открывшийся через другого. Если мы верим, что христианский Бог – господин всей истории, то должны видеть эту историю целостной и неделимой. Это должно стать вдохновляющим открытием для миссионерских церквей бывшего СССР – почувствовать себя частью всемирного христианства, найти свое особое место в общей истории церкви и миссии.
Таким образом, будущее миссии в странах бывшего СССР связано с формированием appropriate, indigenous, authentic, effective, comprehensive миссиологической парадигмы, которая основывается на библейских принципах, разворачивается в целостную теоретическую систему, обобщает исторический опыт церквей и различных богословских подходов, учитывает местный контекст и ориентировано на нужды и вопросы local communities. Каждое из этих условий представляется необходимым и, в то же время, остается малоосмысленным и невыполняемым в миссионерской практике традиционных евангельских церквей. Как оказалось, в эпоху свободы церковь не может выполнить свое миссионерское призвание, оставаясь маргинальной в обществе. Очевидно, что реализация новых миссионерских задач выпадает на долю нового поколения христианских лидеров, сформировавшихся после коллапса СССР, а потому открытых к переменам в церкви и движимых грандиозным видением евангельской реформации в своих странах, смотрящих дальше своего носа — за пределы церковных стен и конфессиональных интересов, в эпицентр общественной жизни и судьбы обычных людей; туда, где действует Бог и где можно стать соучастником Его миссии; туда, где appropriate missiology (for christians) воплощается в appropriate.Christianity (for nonchristians).
Bibliography and notes
Catherine Wanner. Missionaries of Faith and Culture: Evangelical Encounters in Ukraine // Slavic Review 63(4), 2004. – Pp. 732-755; Catherine Wanner. Missionaries and Pluralism: How the Law Changed the Religious Landscape in Ukraine // Contemporary Ukraine on the Cultural Map of Europe, Onyshkevych, Larissa and Maria G. Rewakowicz, eds. (Armonk, NY: M.E. Sharpe, 2009)
Appropriate Christianity / Ed. by Charles H. Craft. – Pasadena: William Carey Library, 2005. – Pp. 4-5. Крафт идет еще дальше и утверждает радикальный, нецерковный характер миссии, которая категорически избегает канонизированных форм и при выборе между своей традицией и интересами внецерковного сообщества всегда выбирает именно не-своих, non-Christians: «It would have been easier just to continue doing what is foreign, that is, remain non-incarnational. Ironically, long-practiced Western forms in mission-planted churches are usually not considered as foreign to local believers. This is because they were introduced from Europe and America when very little was understood about Incarnation as the way to evangelize. Held as sacred, churches feel these imported forms guard the church from syncretism and provide differentiation from non-Christians…Appropriate Christianity calls for courage to minister with innovations that risk misunderstanding even disapproval from those who are entrenched in older mission styles and methods. The Incarnation of Jesus was a radical, totally unconventional event; it did not connect with the long-held tradition of the Jews about how the Messiah would appear» (Ibid., pp. 518-519)
Scott Moreu предлагает это понятие для выражения целостности, сложности и содержательности миссии в конкретно-исторических условиях. Он говорит не только о библейских принципах, но и о междисциплинарном подходе к культуре: «While contextualization is anchored in the Bible, it brings to bear a number of disciplines, each of which has a distinct contribution to make. History, theology, anthropology, linguistics, communication, psychology, economics, politics… All can be invaluable in gaining a comprehensive view of local setting» (Scott Moreu. Contextualization That Is Comprehensive // Missiology: An International Review, Vol. XXXIV, no. 3, July 2006. – P. 326.). Для евангельских христиан в постсоветских странах подобный междисциплинарный синтез остается подозрительным философствованием, но очевидно, что без него наше понимание миссии (миссиология) и наше миссионерство будут оставаться узко религиозными, абстрактными, далекими от реалий жизни обычных людей.
Dean Flemming. Contextualization in the New Testament. Patterns for Theology and Mission. – Downers Growe: InterVarsity Press, 2005. — P. 296. Автор обращает внимание, что в тексте Нового завета творчески синтезировались духовные и обыденные истины, языки религии и культуры, что может быть примером для современных христиан, которые часто стремятся выглядеть традиционнее самих евангелистов и апостолов: «We have much learn from the ways that Matthew, Luke and Paul appropriated concepts and images from their world in order to shape their audiences. Some of their language was biblical and traditional, which they recast for new circumstances. Other images were creatively drawn from everyday realities in their cultural world. Both forms of appropriation are needed today» (Ibid., p. 298)
Roland Allen. Missionary methods: St. Paul’s or ours? – Grand Rapids: Eerdmans, 1962. Вот лишь наиболее интересные для современных церквей инновации апостола Павла, подмеченные автором. Во-первых, самоуправление поместной церкви, дающее ей право выбирать формы жизни и служения: «We are talking today of indigenous churches. St. Paul’s churches were indigenous churches in the proper sense of the word; and I believe that the secret of their foundation lay in his recognition of the church as a local church (as opposed to our “national churches”)» (Ibid., p. vii). Во-вторых, понимание церкви не как закрытой зоны комфорта или христианского клуба, но как стратегического плацдарма для преобразования всего общества: «We have often heard in modern days of concentrated missions at great centers… The seizing of strategic points implied a strategy. It is part of a plan of attack upon the whole country. His method of work was so designed that centres of intellectual and commercial activity became centres of Christianity activity» (Ibid., pp. 16-17). В-третьих, финансовая самодостаточность поместной церкви и ответственность каждого христианина за ее служение: «It is important that the missionary should educate the whole congregation in the principles of church finance because this is question which touches every member directly in a very obvious way. Control of finance is in their own hands» (Ibid., p. 154).
Paul G. Hiebert. The Gospel in human contexts. Anthropological explorations for contemporary missions. – Grand Rapids: Baker Academics, 2009. — P. 12.
Missional Church. A Vision for the Sending of the Church in North America / Ed. by Darrell L. Guder. – Grand Rapids: Eerdmans, 1998. – P. 59. Американские миссиологи видят в «Missional Church» альтернативу «institutional Church»: «The churches in both the United States and Canada have developed a type of functional Christendom in the form of churched culture… Therefore today we find churches seeking a public voice but finding that they are no longer taken seriously. Their voices in the United States has been marginalized into a highly personalized and privatized practice of faith, while their voices in Canada has been silenced through the declining participation or nominalization of membership within the institutional churches. These results are related to the fact that North American Christianity has evolved and been organized as denominations and paralocal organizations» (Ibid., p. 60).
Dan Kimball. They like Jesus but not the Church: insights from emerging generations. – Grand Rapids: Zondervan, 2007. – P. 16. В этой интересной книге прекрасно иллюстрируется пропасть между миром церкви и миром обычных людей и бросается вызов христианскому мужеству быть в мире: «You might feel safe in the church world you live in, but step outside into real world and things aren’t quite the same anymore» (Ibid., p. 15). При этом утверждается, что миссионеры должны не только изредка выходить в мире из церкви с целью военных походов, но полноценно жить в реальном мире, потому что именно там пребывает и действует Бог: «Being missional means that we understand we don’t “bring Jesus” to people but that we realize Jesus is active in culture and we join Him in what He is doing» (Ibid., p. 20).
Paul G. Hiebert. The Gospel in human contexts. Anthropological explorations for contemporary missions. – Grand Rapids: Baker Academics, 2009. – P. 179. Миссиолог дает объективную оценку прошлой парадигмы (впрочем, для постсоветских церквей она вовсе не прошлая, а пока главная), благодаря которой Евангелия распространилось по всем миру: «The modern mission paradigm, developed roughly between 1700 and 1970, was characterized by “going” from one place to another to spread the gospel. The organizing principle was geography. The flow was one way: from the West to the non-West: from the “civilized Christian world” to the “uncivilized pagan world”. God used the modern mission movement, with all its flaws and failures, to plant churches around the world» (Ibid., p. 177). Но сегодня религиозные особенности географических регионах стираются и вовсе не нужно никуда ехать, чтобы у себя в «христианской стране» встретиться с представителями нехристианских народов. Globalization interact сложным образом соединяются с regional and local systems, и есть смысл говорить не о глобальном или локальном, а glocal world , где вместо или всегда будет и (и христиане, и мусульмане, и даосы, и кришнаиты – все оказались рядом и все влияют на общество по-своему, так что проповедь исключительности («только мы и никто больше») становится не только невозможной, но и опасной).
Stephen B. Bevans, Roger P. Schroeder. Constants in context. A Theology of Mission for Today. – New-York: Orbis Books, 2004. – P. 283-284. Автор призывает пересмотреть традиционные взгляды на миссию, которые не были ошибочными, но были односторонними: «No longer can we conceive of mission in terms of church expansion or the salvation of souls; no longer can we conceive of mission as supporting the outreach of colonial powers; no longer can we understand missionary activity as providing the blessings of Western civilization to “underdeveloped” or “developing” peoples and cultures… Mission is dialogue. It takes people where they are; it is open to their traditions and culture and experience; it recognizes the validity of their own religious existence and the integrity of their own religious ends. But it is prophetic dialogue because it calls people beyond; in calls people ti conversion; it calls people to deeper and fuller truth that can only be found in communion with dialogue’s Trinitarian ground» (Ibid., pp. 284-285). В диалоге нет места высокомерию и дискриминации, поскольку действует презумпция уважения и общечеловеческого равенства. В диалоге позиции уточняются и дополняются, здесь место многообразию и единству в их живой диалектике. Но особенность prophetic dialogue состоит в его миссионерской направленности, в том, что он не может быть дискуссией между человеческими традициями, но возвещает универсальное Евангелие, выраженное в разных формах в ответ на поиски и вопросы.
Мы используем это сильное слово «должна» (а не «может»), чтобы подчеркнуть крайнюю важность этого условия (двойной верности) для подлинности и эффективности, библейской аутентичности и культурной релевантности. Нельзя добиться успеха в одной из двух задач, только в двух одновременно. Об этом лаконично говорит David J. Hesselgrave: «Christian contextualization that is both authentic and effective is based on careful attention to both the biblical text and respondent cultures» (David J. Hesselgrave. Contextualization that Authentic and Relevant // International Journal of Frontier Missions. – Vol. 12, 3. – 1995. — P. 119).
Интересную концепцию добрососедства («Mateship») предлагает для миссионеров Австралии профессор Robert L. Gallagher. Он начинает с констатации безуспешности импортных подходов: «The Church presented Christianity in a form inappropriate for the Australian worldview» (Robert L. Gallagher. “Me and God, We’d Be Mates” Toward an Aussie Contextualized Gospel // International Bulletin of Missionary Research. – Vol. 30, No. 3, July 2006. — P. 130) и призывает к построению мостов между church and communities для совместной работы над культурной и религиозной идентичностью общества: «The churches should join with the Australian people and help to shape their cultural distinctivness. They must work together to produce an authentic Christianity genuine to Australia» (Ibid.)
Такие прецеденты в истории России и других православных стран хорошо известны и описаны. Однако концептуальные тезисы, выводы и рекомендации предлагаются в основном западными авторами, которые, в отличие от национальных, видят в этом не столько межконфессиональные проблемы, сколько общие перспективы евангельского христианства. См. John B. Toews. Revival and Mission in Early Communist Russia (1917-1927) // Direction. – Fall 2002. – Vol. 31. No. 2. – Pp. 206-19; Herb and Maureen Klassen. An Evangelical in the Russian Orthodox Church: Fr. Alexander Men (1935-1990) // Direction. – Spring 1997. – Vol. 26. No. 1. – Pp. 30-42.
Andrew F. Walls. The Gospel as Prisoner and Liberator of Culture // Landmark Essays in Mission and World Christianity / Robert L. Gallagher and Paul Hertig, editors. – New-York: Orbis Book. – 2009. – P. 145.
Динамичность, постоянное развитие, открытость к новому опыту – необходимые условия comprehensive contextualization, подчеркивает процитированный выше Scott Moreu: «In times of radical cultural change (urbanization, acculturation, globalization) the process of conteztualizing the faith will be a never-ending one, offering rich opportunity for the people of God to be rethinking and living out their faith in light of the ways Scripture challenges them and their societies as they change» (Scott Moreu. Contextualization That Is Comprehensive // Missiology: An International Review, Vol. XXXIV, no. 3, July 2006. – P. 326.).
A stable decline has gradually replaced the explosion of mission activity and church growth among evangelical churches in Eastern Europe and the former Soviet Union following the collapse of the Soviet Union. The impact of even the largest evangelistic crusades has faded away. It is like belated shock therapy—huge evangelistic events in stadiums or transcontinental evangelistic expeditions can no longer return life and enthusiasm to missions.
What is going on? Where are the expected results? Why is it that, despite all of the energy spent by churches and enormous international investments, goals remain unaccomplished? It seems that this question should be asked at all national missions conferences and through all Christian media outlets in the former Soviet Union. However, since the Berlin Wall fell and the door of unlimited opportunities suddenly opened twenty years ago this year, many national leaders are purposely ignoring this question for fear of acknowledging mistakes, failed projects, wasted resources, abandoned, unrealistic projects and empty, multi-million dollar seminary buildings. But, all the same, this needs to be talked about—not to criticize, but to analyze and to learn from our mistakes.
We missed our chance to start everything off right—with the strategic development of a national missiology. We started with “missions”—however each person understood this term. In other words, we started with rousing, motivational slogans and grassroots work. But the projects turned out to be utopian, and the efforts of truly committed and faithful missionaries were wasted. Now, since the ineffectiveness of the missions effort has become apparent, we have a second chance to start off right—with a missiology, which formulates a vision, strategy, values, and mission principles for the national evangelical church. Only that which is built on a firm foundation will be able to withstand current and future crises.
So what about our post-Soviet missiology? There are still very few national specialists, and no thorough analyses or publications—despite the fact that there is now access to an abundant wealth of literature and Western missiologists. I remember when missiology students at the school where I used to teach admitted that they couldn’t even make it through a translated version of David Bosch’s classic book, Transforming Mission—it was just too difficult for them. Even the national teachers had not read the whole book, just a few chapters here and there.
For almost two centuries now, Russian Baptists and, of course, fellow believers in neighboring countries of the Russian Empire and later the Soviet Union (now the former Soviet Union), have been proudly saying that, “For us, every Baptist is a missionary.” Why, then, are none of them in any hurry to read good books on missiology? Lesslie Newbigin’s wonderful books are gathering dust on bookstore shelves in Baptist bookstores. However, anti-Calvinist writings (essays) are being ordered in bulk by national pastors, who want to learn how to fight Calvinism—a subject they, themselves, encouraged Western theology professors to teach in their new seminaries during the last twenty years!
Bosch and Newbigin’s books are already classics. Right now, missiology is undergoing radical global transformations: a new understanding of “the missional church” is being discovered; traditional ecclesiology is being rethought; and new approaches to contextualize ministry principles in a global, postmodern, post-Christian world are being formulated.
No doubt, thousands of Christian leaders from former Soviet countries travel the world in search of finances to support the “mission” activity of their local churches. They gladly use new technology to raise funds and purchase new equipment and fashionable clothing for their families during their travels, but they are not ready to purchase or accept new ideas. Take a look in the suitcases of those returning from the United States or other countries—you will find everything there but good missiology books. Our “poor” leaders buy expensive new iPhones, laptops, and cameras, but they won’t even glance in a bookstore or spend time with a missiology professor at any good college or seminary—places where real ministry riches can be found, which would help equip them to expand effective ministries in their local churches and stop its steady decline.
It is disappointing that, during the past twenty years of open borders for nationals and almost unlimited opportunities for ministries, our churches have learned how to “milk” Westerners for money, but have not enriched themselves with their progressive ideas or ministry experience.
To be fair, I must admit that many travelers do visit churches like Saddleback (pastor Rick Warren), Willow Creek (pastor Bill Hybels), and Grace Community (pastor John MacArthur). However, they do not draw any strategic conclusions or analyses about their own ministries in their troubled homeland as a result of these visits. It seems as though these visitors do not spend any time considering serious questions. Instead, they come, they see…and on the way back home they either forget or decide that their congregations and denominations are not ready for any of these progressive approaches for church growth or missions. At seminars, which these successful Western leaders offer and conduct in former Soviet countries, I do not see any real engagement on behalf of national pastors with regard to the strategic concepts offered during the training, and do not hear any questions or responses. Bill Hybels’ leadership summits continue to draw fewer and fewer participants in Russia and Ukraine. Nationals don’t seem to be attracted to strategic and progressive content, but to free lodging and transportation. Moreover, the “guardians” of local traditions declare, “This is a threat to our churches on par with the charismatic or emerging church movement.” With regard to Rick Warren, founder and pastor of the 20,000-member Saddleback Church in California, some national leaders have said, “We have been around for 140 years. We have nothing to learn from Rick. We, on the contrary, can teach him something.” It turns out (and this is very sad) that their interest in other countries and in their church heritage is really only Christian tourism. With their falsely inflated sense of self-sufficiency and claims for fulfilling a world messianic role, they would not have a need to travel anywhere, if their churches didn’t have the unfortunate need for funds to support less than strategic local missions projects.
This year I have had the wonderful opportunity to conduct research at the Wheaton College library in Wheaton, IL, which has one of the best missiology collections anywhere, making it a paradise for any researcher, missionary, pastor or teacher. I gained access to this wealth of information through a program that has been offered to Christian leaders from Eastern European countries during the past ten years, but there are few results in any of those countries. Amidst this wealth of information, I discovered a large volume of missiological research and writings—including periodicals, special monographs, and long-term studies—on missiology in Australia, Africa, Japan, India, China, Madagascar and Papua, New Guinea, but almost nothing on the church in the former Soviet Union. There is only a limited number of publications by a few enthusiasts on the post-Soviet sphere.
The mission world is steadily losing interest in the evangelical church within the post-Soviet sphere. There are a number of reasons for this. These include, of course, political changes, but also mission projects, which have been ineffective despite massive costs, ongoing inter-church conflicts, extreme legalism and conservatism in traditional churches, and their marginalization in contemporary society.
I am speaking out about these problems in order to explain their causes to our Western partners and find a way out of this crisis. Dialogue with our brothers in the West will teach us how to analyze our failures, learn from our mistakes, revive and re-energize international partnerships, and feel part of global Christianity—the large, unified Christian family, in which personal inadequacies are offset and overcome.
More and more often, I hear the opinions of those, who call us to reject attempts to change anything, and to concentrate on preserving our traditions. Wheaton College graciously and hospitably opens its library and auditoriums to leaders from a variety of countries, who come to seek things they can apply to ministry in their countries. These days, however, I hear something different from my friends and colleagues from Eastern Europe and the former Soviet Union: they don’t need anything, they don’t have any problems, American experience isn’t worth anything to them, their culture is better, and so on. American missiology, like any other, isn’t perfect, but despite its mistakes, it offers much from which we can learn. However, it seems that we are too lazy to learn from others. Even our Russian national fairytales teach children that the character of Ivanushka, the fool, can get everything he wants without even trying!
So, unfortunately, in-depth analyses and strategic missiology don’t interest us. Our leaders say it is because we love practice. But what is actual practice? A missionary working somewhere with people? Missionary work requires a basic knowledge of disciplines including anthropology, sociology, cultural studies, history, etc. That kind of practice requires theory and thorough studies. Therefore my missiology adviser at Wheaton College, Dr. Robert Gallagher, is not only a missionary with years of experience, but also a professor and well-known expert. That is true practice—practice that gave birth to articles and great books, and leading missiological concepts now used globally. I am wondering…what has grown out of our practice?
Of course, by practice we mean something else—everyday life without difficult questions or, put simply, the practice of the every day. In this way it becomes clear why the eyes of people from the former Soviet Union at Wheaton College light up when they get the chance to go shopping. What happened to our legendary Slavic spirituality and exalted missionary passion, however, remains unclear.
Так клянутся люди, которым не впервой обманывать. Они привыкли к несвободе, полюбили ее, и только делают вид, что свобода для них – самое святое. Внушают собеседнику серьезность момента и в этот же момент, когда он поверил, кидают его, разводят как последнего лоха.
Тему свободы эксплуатируют не только заключенные и шансонье, которые о них поют. Куда активнее на этом наживаются воры в законе – политики, акулы бизнесы и рекламы, звезды всех размеров. Как только им поверишь – используют твое свободное волеизъявление, впаривают тебе ненужный и дорогой товар, подсаживают на левую тему.
В мире, где правят кукловоды, где манипулируют самым святым в самых низменных интересах, громко и красиво говорить о свободе почти кощунственно.
Дело все в том, что если втирать о ней бесстыдную ложь на бесчисленных ток-шоу, а потом на этих же экранах изредка капнуть правды, то вся разница стирается и людям становится безразлично – что говорят и кто говорит. Если замусолить, испоганить самую важную тему, то потом и годы спустя она будет вызывать лишь раздражение.
В 2004 году в Украине случилось чудо – люди поверили в свою свободу, в свое право выбирать президента, самим определять будущее страны. Последующие пять лет президент, выбранный демократическим путем, делал все, чтобы эту самую свободу осморкать и вывозить в грязи интриг и спекуляций.
В 2000 г. Россия наконец получила сильного президента, который заговорил о суверенной демократии, великой свободе для великой страны – свободе быть мировым лидером, свободе от олигархов, свободе от политических конкурентов, свободе от общечеловеческих ценностей и всяких там понимаешь моральных обязательств. Последние девять лет были годами невиданной свободы для верхушки России присвоить все и построить всех, однако для страны они обернулись потерей всех мыслимых свобод, разрушением гражданского общества, жестоким переделом бизнеса в пользу кремлевских ставленников, невиданным ростом ксенофобии к дальним и ближним.
И года не прошло, как в Белом доме устроился новый президент-демократ, с которым связаны надежда американской нации на свободу от изнурительных войн и на свежий ветер перемен. Однако война еще идет, а все большую свободу получают лишь секс-меньшинства.
Вот что я хочу всем этим сказать: мы живем в несвободном мире, и он вряд ли изменится к лучшему. Человек раб своего эгоизма, своих обычно далеко не святых желаний, заложник большинства («с волками жить, по-волчьи выть»). Устами политиков и телеведущих истина не глаголит. От них не дождешься ничего хорошего. Но я и ты можем решить для себя – быть собой или нет, обрести свободу или жить в клетке. Ведь свобода – понятие, прежде всего, духовное, а уж потом социальное и политическое; оно выражает внутреннюю суть человека. Территория свободы начинается изнутри. Если мы не откроем в себе это внутреннее, духовное измерение, если не поднимемся выше всей этой грязной политики, век свободы не видать
Бурная миссионерская деятельность евангельских церквей после распада СССР постепенно сменилась стабильным спадом. Амплитуда колебаний даже при самых громких евангелизационных событиях выровнялась, угасла. Это похоже на запоздалую шоковую терапию – масштабные стадионные евангелизации или трансконтинентальные экспедиции уже не могут вернуть жизнь и энтузиазм миссии.
Что происходит? Где ожидаемые результаты? Почему при всех затраченных усилиях церквей и при огромных международных инвестициях миссия оказалась невыполнимой? Казалось бы, этот вопрос должен звучать на всех миссионерских конференциях и в христианских СМИ. Однако его старательно замалчивают, боясь признаться в допущенных роковых ошибках, в загубленных проектах, растраченных средствах, брошенных долгостроях. И все же об этом нужно говорить — не столько критики ради, сколько для осмысления и урока над ошибками.
Мы упустили шанс начать все правильно – с миссиологии. На деле начали с «миссии», как кто ее понимал. Т.е. начали с зажигательных девизов и стихийной работы. Увы, проекты оказались утопическими, а силы действительно посвященных и верных миссионеров подорванными. Теперь, когда неэффективность миссии стала очевидной, есть второй шанс начать правильно – с миссиологии, которая формулирует видение, стратегию, ценности, принципы миссии. Только то, что построено на твердом основании, устоит в часы нынешних и грядущих кризисов.
Так что же у нас с миссиологией? Нет не специалистов, не публикаций. И это при том, что открылся доступ к богатой литературе, контактам с западными миссиологами. Я помню, как все студенты-миссиологи школ, где мне довелось преподавать, признавались, что так и не смогли осилить даже классическую книгу Дэвида Боша «Преобразования миссии» — слишком сложной казалась. Да и преподаватели читали ее выборочно, отдельными разделами.
Уже два столетия русские баптисты говорят о себе: «у нас каждый баптист — миссионер». Но почему же тогда хорошие книги о миссии не спешат читать? Прекрасные книги Лесли Ньюбигина залежались на полках книжных магазинов. Зато сочинения против кальвинизма заказывают пачками.
А ведь названные имена – уже классика. Сейчас в миссиологии происходят глубочайшие трансформации, о которых следовало бы знать: раскрывается понятие «миссионерской церкви» и переосмысливается традиционная экклезиология, формулируются новые подходы к контекстуализации, принципы служения в глобальном, постмодернистском, постхристианском мире.
Тысячи служителей из постсоветских стран путешествуют по миру в поисках финансов. Они с удовольствием покупают технику и одежду, но не готовы тратиться на покупку идей. Загляните в чемоданы вернувшихся из Америки – там что угодно, но только не книги. Наши бедные лидеры купят новый iPhone, но даже не заглянут в книжный магазин, где хранится настоящее богатство.
Обидно, что за двадцать лет открытой границы наши церкви научились «доить» финансы простодушных американцев, но совершенно не обогатились их идеями и опытом служения.
Справедливости ради, стоит признать, что многие путешественники все же проведали церкви Рика Уоррена, Билла Хайбелса, Джона Макартура. Однако выводов не последовало, как будто наши посетители не тратили времени на серьезные вопросы: пришел, увидел… и забыл. На семинарах тех же лидеров, которые они проводили в наших странах, я не видел дискуссий по поводу их концепций, не слышал вопросов, откликов. Саммит Билла Хайбелса собирает все меньше и меньше участников. Более того, охранители местных традиций заговорили, что «это угроза для наших церквей не меньшая, чем харизматия». А в отношении Рика Уоррена некоторые русские баптисты заявили: «Нам сто сорок лет, нам нечему учиться у Рика, мы сами можем его научить». Получается, что наш интерес к другим странам, их церковному наследию – всего лишь христианский туризм. С таким комплексом самодостаточности и претензиями на мировую мессианскую роль можно вообще никуда не ездить и ничему не учиться, если бы не досадная необходимость фандрэйзинга.
В этом году мне посчастливилось поработать в библиотеке Wheaton college. Здесь собрана одна из лучших библиотек по миссиологии. Вот уж рай для исследователя, миссионера, преподавателя. Программа, по которой я смог приехать, работает больше десяти лет, но результаты для наших стран мало ощущаются. О миссиологии для Австралии, Африки, Японии, Индии, Китая, даже для Мадагаскара и Новой Гвинеи, — богатейшая периодика, специальные монографии, многолетние исследования. О постсоветских странах – лишь считанные публикации энтузиастов.
Мир стремительно быстро теряет интерес к евангельским церквям постсоветского пространства. Для этого есть причины – низкая эффективность предпринятых проектов при колоссальных затратах, межцерковные конфликты, чрезмерный консерватизм традиционных церквей, их маргинализация в обществе.
Я говорю об этих проблемах, надеясь пояснить нашим западным партнерам их причины и найти возможные пути выхода из кризиса. Диалог с нашими зарубежными братьями позволит оживить международное партнерство и почувствовать себя частью глобального христианства, частью большой и единой христианской семьи, в которой компенсируются и преодолеваются личные недостатки.
Но встречаю все чаще другие мнения, призывающие отказаться от попыток что-либо изменить и сосредоточиться на сохранении традиций. Гостеприимный Wheaton college открывает свои библиотеки и аудитории для лидеров самых разных стран. Они ищут здесь то, что можно использовать в служении на родине. Но в эти дни я слышал от моих друзей из Восточной Европы и бывшего СССР нечто другое: им ничего не надо, проблем у них нет, американский опыт им не к чему, культура у них более высокая и проч. Американскую миссиологию в самом деле есть за что критиковать, но при многих ошибках в ней есть еще больше того, чему стоит учиться. А учиться нам лень. У нас ведь даже в сказках Иванушка-дурачок получает все без усилий, даже ходить не надо – печка повезет.
Итак, миссиология нам мало интересна Мы, говорят наши лидеры, любим практику. А что такая практика? Работа миссионера с людьми? Здесь без знаний не обойтись – пригодится антропология, социология, культурология, история и т.д. Такая практика требует теории. Вот поэтому мой консультант по миссиологии Роберт Галлахер не только миссионер с многолетним опытом, но также профессор и признанный эксперт. Вот это настоящая практика – из этой практики родились статьи и книги, выросли ведущие концепции миссиологии. А что у нас выросло?
Вероятно, под практикой мы подразумеваем другое – обыденную жизнь без сложных вопросов. Проще говоря, практику обыденности. Тогда становится понятным, почему глаза постсоветских людей в Wheaton college загораются лишь тогда, когда появляется возможность посетить магазин. Правда, остается неясным, куда при этом испаряется наша особая славянская духовность и прославленная миссионерская страсть?
В мире глобальных перемен церковь не может не меняться, если желает быть понятной и авторитетной. Вместе с тем основные принципы должны оставаться неизменными. если церковь желает оставаться собой, верной своему призванию. Что сохранить, а что изменить — насущные вопросы для традиционных евангельских церквей. Помимо внутрицерковных факторов политика, экономика, культура также влияют на формы служения. Какой будет церковь ближайшего будущего с учетом всех этих процессов? Осмысление этого вопроса позволит не только выявить главные тенденции, но и попытаться изменить их. Ведь мы должны не только принимать реальность как она есть, но и менять ее, не соглашаться с ней, противостоять ей. В наше время церковь должна вспомнить о своей пророческой функции – не только узнавать о переменах и обсуждать их задним числом, но и предвещать будущее, предупреждать его.
Вот лишь некоторые из многочисленных вызовов, звучание которых слышно уже сегодня, а завтра превратится в вой сирены или в тревожные шумы падений и разрушений: количественное уменьшение евангельских церквей; «старение» традиционных общин и перетекание молодежи в новые церкви; кризис привычных представлений о миссии; неэффективность моделей «прямого» евангелизма; некомпетентность руководства; отсутствие целостного богословского учения; отчужденность от культуры и науки; разочарование в идеалах христианского образования.
Все эти очевидные трудности можно сгруппировать в три категории: демографический кризис (общественный фактор), кризис богословской парадигмы (мировоззренческий фактор), кризис руководства (человеческий фактор). О демографии скажем несколько подробнее, так как она определяет фон, на котором становятся понятными и другие, не материальные, не количественные реалии.
Демографические проблемы можно считать объективными, поскольку они определены предысторией; вместе с тем они не являются роковыми и поддаются управлению, если их и нельзя решить в ближайшей перспективе, то можно постепенно выправить, выровнять, оптимизировать показатели. Я сомневаюсь, что христианам стоит много знать о причинах бурного развития нехристианских религий (хотя это интересные исследования, но они мало говорят о нас самих), но уверен, что стоит задаваться о причинах своего упадка. Вот лишь несколько из них – кризис традиционной многодетной семьи, высокий уровень миграции населения, конфликт молодых и старших поколений, старение и вымирание традиционных «христианских» стран.
Одна из причин стагнации церковного развития – институализация христианства, затвердение веры в религиозных формах. Христианство становится религией христиан, точно так же как буддизм – религией буддистов. В таком случае каждому – свое, а любая попытка свидетельства на чужом поле или чужой канонической территории расценивается как прозелитизм. Но не стоит забывать о том, что Христос пришел для всех людей, и его весть не была обращена лишь к последователям иудейской традиции. Христианский универсализм остается малореализованной перспективой, глобализация открывает для него новые возможности, но сами христиане предпочитают оставаться по внутреннюю сторону конфессиональных границ, лишая себя влияния на другие религии и культуры.
Не все так хорошо и внутри традиции. Закрытая система, не сообщающаяся с внешним миром, обречена на упадок. Если церковь ориентируется на внутренние интересы, а не на участие в проблемной жизни общества, то рано или поздно теряет связь с реальностью и становится номинальной, «символической». В ней все вроде бы привыкли к священным символам, но что за ними стоит и к чему это обязывает никто не знает. Печально красивые, но пустые католические храмы, православные соборы, лютеранские кирхи – хорошие символы, лишенные связи с реальной жизнью людей.
Последнее время достаточно много говорилось о различении «belong» и «believe». Это несовпадение, которое евангельские церкви замечали в церквях исторических, оказалось симптоматичным для всех церквей. Номинальное христианство – не внешняя, а внутренняя опасность для каждой общины и каждого христианина. Родиться в христианской семье не означает быть христианином. Можно быть баптистом в четвертом поколении, но христианином – лишь в первом, поскольку мое христианство начинается не с кого-то, а именно с меня.
Сказанное ни в коем случае не означает отрицания важной роли традиционной христианской семьи в преемственности поколений для церкви и служения, но обращает внимание на личный фактор, которым в традиционных семьях и общинах, которые из таких семей состоят, долгое время пренебрегали. Личный фактор в общинной жизни обостряется с развитием индивидуализма в истории цивилизации. Хорошо или плохо, но это свершившийся факт – эмансипация индивида от сковывающих и обязывающих традиций. Единственный способ сохранить и развить церковную традицию – пропустить ее через сознание личности, поставить ее в непосредственное отношение к индивиду, позволить творчески развить, преобразить ее в соответствии с личными вопросами и глобальными вызовами. Ведь на то традиция и нужна, чтобы быть надежной опорой личности в момент кризиса, задавать ориентиры в малознакомом мире, поддерживать чувство общности с теми, кто был до тебя и будет после.
Еще одна важная проблема – диспропорция между старыми и новыми верующими. В традиционных евангельских церквах она принимает нетипичную форму – старых больше, чем новых, в то время как в современных общинах все как раз наоборот. Да и задачи могут ставиться разные – традиционные церкви озабочены (или должны быть озабочены) проблемой детей верующих родителей (ДВР), воспитания, воцерковления и ревоцерковления потомственных христиан; современные же церкви обращаются прямо к обществу, без оглядки на традиции и проблемы предыдущих поколений. Исходя из соотношения старых и новых, акцент делается либо на работе с новыми (под них подстраиваются формы служения, язык и тематика проповеди), либо на служении устоявшемуся кругу давних прихожан. Но здесь легко можно запутаться в привычных, но уже пустых понятиях «верующий» и «неверующий», поскольку для многих традиционных верующих вновь нужна проповедь простого Евангелия, нужен душевный разговор о малознакомой Благодати, нужно на пальцах показывать лишь по наслышке знакомые духовные истины. Если традиционные церкви не вернутся в общий круг «просто христиан», не откажутся от своего особого статуса, они превратятся в замкнутые сообщества, лишенные притока новых людей и занятые внутренними интересами.
Помимо очевидных демографических проблем евангельские христиане переживают беспрецедентный кризис своих богословских оснований. До сих пор мы мало утруждали себя наукоемкими рефлексиями по поводу своего мировоззрения и придумали удобную для самих себя, оправдывающую недостатки ума «деятельностную парадигму». Главное – действовать активнее, не сомневаясь в целях. Миссионерские конференции сводились к тому, чтобы ободрить, вдохновить, «зажечь факел». Увы, этого явно недостаточно. В условиях кризиса парадигмы нельзя добиться результата, действуя по-прежнему, пусть даже с большей отдачей и больше времени. Кризис обнаруживает не только недостаток воли и сил, но и неадекватность методов, методологии, подходов, концепций, всего того, что объединяется словом парадигма. Прежняя парадигма оказывается устаревшей, хотя в случае с христианами бывшего СССР можно сказать больше того – пока еще не было (и до сих пор нет) сознательно принятой парадигмы жизни и служения, внятного богословия миссии, как и любого другого богословия.
Полагаю, что были все возможности для создания собственных богословских центров на базе семинарий и колледжей, открывшихся в начале 90-х. Но к 2000 г. градус едва начавшихся богословских дискуссий заметно снизился. Это совпало с началом стабилизации общественной жизни в постсоветских странах, «консервативного отката». Да и церковь после бурного десятилетия инноваций нуждалась в восстановлении внутреннего равновесия. Маятник качнулся обратно – напуганные скоровыпеченными богословами служители церквей отказались от заказа на богословие, угрожавшее привычному положению дел. «Контролировать» (любимое слово и любимая функция многих пасторов) образованных реформаторов оказалось трудно, а вести с ними отеческий, но внимательный диалог было недосуг. Неготовность церквей к дискуссиям и реформам поставила крест на богословском образовании. В это время все вдруг заговорили, что никому богословие не нужно, а нужны лишь практики-миссионеры. Мой робкий вопрос «Как без продуманной миссиологии может быть успешной миссия?» расценивался как «недуховный» и остается неотвеченным до сих пор. Впрочем, дело не только в самом вопросе, а и в тех, кому его можно было бы задать – в руководстве церквей, миссий, христианских школ.
К сожалению, третье тысячелетие христианства начинается заметным обмельчанием духовных лидеров, которые обнаруживают свою неспособность к верному видению и предвидению, нетривиальным решениям, творческим подходам. Вероятно, и эта проблема церквей связана с общим ходом истории, в которой на первом место выдвигается низовая культура масс и рушится представление о высокой культуре лидерства. Духовный авторитет церкви и ее служителей как никогда низок и для новых поколений прихожан-вопрошателей, и для придирчивого постсекулярного общества. По названию и по должности никто уже не верит и не принимает, но руководители церквей по привычке ожидают от людей должного почтения и послушания. Они не замечают, что институты как модель организации общества уступают место неиерархическим, органическим, сетевым формам. А здесь главное не администратор, управляющий, директор, а учитель, креативщик, модератор. Конечно, хорошему менеджменту нам нужно еще учиться и еще раз учиться, учиться самым настоящим образом. Но завтрашний день требует от нас уже несколько иного – вспомнить об учении, наставничестве, духовной опеке и воспитании. Мы же все еще смотрим на пастора церкви как на директора. Вероятно, стоит пересмотреть даже сами названия – «пресвитер» (а не «пастор») лучше соответствует тому, что требуется от руководителя церкви Богом и людьми.
Все громче слышны голоса о новой реформации, необходимой для евангельских церквей. Убежден, что реформ не нужно бояться. Постоянное духовное обновление, возрождение, оживление внутренне присущи церкви, заложены в ее природе. Реформация начнется с лидеров, которых призовет Бог, с посвященных, мужественных и открытых сердец. Для реформ нужна новая парадигма христианской жизни и служения, которая не будет придумана лучшими богословами, но будет открыта им свыше. Конечно, ее осмысление потребует всестороннего развития интеллектуальных талантов церкви, поэтому богословие заслуженно вернет себе почет в христианском и секулярном обществе. Евангелие будет выражено на понятном для современников языке и станет универсальной спасающей вестью для номинальных христиан и убежденных нехристиан, для богатых и бедных, интеллектуалов и малограмотных. Мы не знаем, когда настанет этот завтрашний день великого пробуждения, но должны всеми силами приближать его. У нас есть обетование, что он будет до того, как настанет «день Господень — великий и страшный». Церковь не должна смиряться с внутренним кризисом и демографической статистикой. Ее задача не ждать конца истории, а выполнить свою роль в истории.
Мир, в котором я живу: христианство оказывается вне церкви
Христиане решились, наконец, заговорить о переменах в окружающем мире. Положение дел таково, что если не разобраться в причинах кризиса церкви и не обратить тенденцию вспять, то христиане уже в ближайшем будущем останутся в меньшинстве. Против статистики трудно спорить. Я мог бы нарисовать крупными мазками глобальную картину и дать рекомендации служителям, но предпочту быть субъективным и исповедальным в своих размышлениях. К этому меня подталкивают и мои оппоненты, которые за последние годы обвинили меня в философском гуманизме, либерализме, постмодернизме и прочих смертных грехах с точки зрения традиционализма. Поэтому стоит прояснить эти вопросы не только для других, но и выразить это для себя.
Как христианин я должен время от времени давать некий самоотчет, сверять свои принципы, принятые ранее, с поступками и словами дня сегодняшнего. Побудительной причиной таких оценок и отчетов является фундаментальный факт текучести, изменчивости, процессуальности мира, в котором мы живем. Ничто не стоит на месте, все течет, все изменяется. Все реки текут. В реку нельзя войти ни дважды, ни однажды. Настолько все подвижно.
Жизнь предполагает постоянное обновление, внутренние перемены в ответ на внешние сигналы. Эти физические и биологические законы имеют свои духовные и социальные аналоги. Церковь и общество — открытые социальные системы, сложные организации и живые организмы, сообщающиеся сосуды. Их взаимная направленность, соотнесенность позволяет мне определять себя и свое место, формировать представления о себе и мире, в котором я должен ориентироваться, жить и служить.
Недавно мы провели круглый стол «Каким быть церквям завтра?», на котором один из участников заявил, что если на этой встрече никто не скажет о постмодерне, то дискуссию можно будет считать пустой. Можно было сказать и проще: когда христиане говорят о ситуации внутри своих религиозных общин, стоит хотя бы изредка выглядывать из окна, чтобы понять происходящее на улице и отреагировать на внешний мир. Я люблю постмодерн, потому что в этом умонастроении формируются представления о мире будущего. При этом я не считаю, что постмодерн имеет хоть какое-то отношения к нашим церквям, они далеки от будущего и даже от современности. Складывается впечатление, что мир ушел вперед на несколько эпох, а церковь осталась в средневековье. Так что здесь ликбезом насчет постмодерна не поможешь.
И общество, и церковь, как есть часть, остаются в плену архаики, традиционализма, коллективистских стереотипов, ксенофобии. В 1923 г. русский религиозный философ Борис Вышеславцев заговорил о вселенской миссии России в чрезмерно рационалистической мире, но тут же сбился на мифологизаторство: «Мы интересны, но непонятны; и, может быть, поэтому особенно интересны, что непонятны. Мы и сами себя не вполне понимаем, и, пожалуй, даже непонятность, иррациональность поступков и решений составляют некоторую черту нашего характера»[1], после чего начал рассказывать сказки и былины, отыскивая в них ответы на загадки таинственной русской души.
Мифы владеют славянским сознанием до сих пор. Не пройдя Ренессанса и Просвещения, не приучившись к уважительному диалогу культур и религий, трудно разобраться в современных проблемах мира, в том числе и в постмодерне. Перепрыгивая через ступеньки, не задерживаясь на уроках истории, мы вообразили, что уже сидим на вершине горы и можем поучать ошибки человечества.
Я убежден, что Бог управляет всей историей, а это означает, что церковь должна пройти все стадии развития человечества вместе с людьми, принимая в событиях участие и разделяя ответственность. Большой бедой наших церквей является непреодолимая разорванность, разобщенность культуры и церкви, наблюдаемая с начала Реформации. Реформаторы были учениками гуманистов и сделали великое дело для очищения церкви от средневековых пережитков, но основным оружием их продолжателей стали отнюдь не книги, а мечи. Крестьянская война потопила в крови непонятые инициативы христианских гуманистов. Профессор Лютер вызывал ненависть у масс, которые требовали простых, непрофессорских решений. Ранее он сам критиковал интеллигента Эразма Роттердамского, но после узнал на себе ужасы народного, бескультурного христианства. Я задаю себе вопрос: не лучше ли для нас, если бы Лютер писал и печатал всю жизнь книги, не бросая зажигательных фраз в народ? Не стоило ли объединиться с Эразмом и заняться просвещением народа, вместо того, чтобы бросить армии разных церквей навстречу друг другу?
Церковь была реформирована, но заплатила за это столетием религиозных войн и разобщенностью с обществом, отчуждением от людей. Средневековая культура была разрушена, но не реформирована. Культура осталась вне церкви и была отдана на откуп «титанам Возрождения» и интеллигенции Нового времени. Оттуда идет прямая линия к Просвещению и Постмодерну, в которых прозвучал приговор «религиозному мракобесию» и была провозглашена свобода общества от церкви. Если церковь ничтоже сумяшеся проводила реформы ценой человеческих жертв, то общество тем смелее взялось за революции без церкви и против церкви. Церковь и общество как части некогда целого средневекового мира стали противоположны друг другу и до сих пор находятся в состоянии войны.
Есть и другая тенденция в истории. Она хорошо видна в истории восточного христианства. Я имею в виду византийский идеал симфонии церкви и государства. Ныне он воплощается в России и остается предметом мечтаний для желающих собрать в одних руках все ветви власти.
Утрату дистанции от мира, растворение церкви в мире ради комфорта и власти, торговлю своими принципами можно вписать в логику экономики. Война и торговля определяют отношения между властью политической и властью церковной. Простые же люди, не имеющие отношения к власти, страдают от «смерти Бога» в современной культуре, и от распятия Бога современными фарисеями.
Пока мы рассматриваем отношения церкви и общества в категориях власти (войны – власти политической, торговли – власти экономической), неравенство не разрешимо; не имеет большого значения, кому власть принадлежит, ибо она Богопротивна и оскверняет ей обладающего.
Сегодня многие церковные служители мечтают иметь те же богатства и полномочия, что и политики. Но не достаточно получать льготы, награды, покровительство от власти, чтобы наконец-то влиять на общество. Нужно изменить стиль мышления и отказаться от власти. «Разделяй и властвуй» — не для христиан, у которых тысячи конфессий, конкурирующих между собой за прихожан. Почему бы не посмотреть на мир в ракурсе духовной культуры, а не власти? Культура может быть общей, а власть нет. Культура по природе духовна, а власть мирская. Но при всем этом церковь занята борьбой за власть, а не преображением культуры.
Конечно, с культурой не все так просто. Мы настолько запустили христианскую культуру, что руки опускаются. Зато в светской культуре за это время произошла огромная инволюция и Богоборчество достигло беспрецедентных успехов.
В своем отношении к миру я замечаю определенную эволюцию. Раньше я часто цитировал фразу «В одной руке Библия, в другой газета». Ныне сторонники «теологии освобождения» в меньшинстве, но их слова звучат как неотвеченный вызов: «Мы остро нуждаемся в обновлении богословского образования, в исследовании проблем, вставших перед нами в последнее десятилетие, Это вопрос о связи между словом Божьим и реальностью. Мы должны держать Библию в одной руке и газету в другой. Газета без Библии лишена смысла, а Библия без газеты бездейственна»[2].
Вместе с тем мир не столько привлекает меня как поле деятельности, сколько пугает как враждебная территория, на которой я вряд ли могу что-либо серьезно изменить. Сейчас, когда растут мои дети, я переживаю не только о своем призвании, но и безопасности в мире завтрашнего дня. Я все больше соглашаюсь с Гоголем, который писал в конце жизни: «Некоторые из нынешних умников выдумали, будто нужно толкаться среди света для того, чтобы узнать его. Это просто вздор. Опроверженьем такого мнения служат все светские люди, которые толкаются вечно среди света и при всем том бывают всех пустее. Воспитываются для света не посреди света, но вдали от него, в глубоком внутреннем созерцании, в исследовании собственной души своей, ибо там законы всего и всему: найди только прежде ключ к своей собственной душе; когда же найдешь, тогда этим же самым ключом отопрешь души всех»[3].
Учитывая, что церковь занимается властью и мало занимается культурой, это отпугивает от нее ищущих, наиболее творческих и думающих людей. Они приходят в христианство, но не приходят в церковь. Можно смело говорить о нецерковном христианстве, развивая интуиции Д. Бонхеффера об «анонимном христианстве». Как отмечают религиоведы, «Основную конкуренцию православию составляют не другие религии, а бурно растущая категория людей вообще без (конфессиональной принадлежности, «христиан вообще». «Христиане вообще» — это люди с менее определенным, менее четким религиозным мировоззрением, чем приверженцы какой-либо определенной конфессии… Движение, таким образом, идет не к большей определенности,, а к большей неопределенности»[4].
Очевидно, что демократизация общества открыла дорогу к адогматизму религиозного мышления, раскрепостило его. После атеизма пришло не христианство, а некая синкретическая духовность. Корни такой религиозности связываются с протестантизмом, «с господством той формы христианства, которая первой пошла путем религиозной терпимости, толерантности и идейной дедогматизации» [5].
На мой взгляд, анонимное, нецерковное христианство становится реальной альтернативой в мире, где церковь скомпрометировала себя игрой в политику и бизнес. Примет ли церковь этот вызов всерьез, будет ли готова на новую реформацию – вопрос для ее лидеров. Для себя я определился, что буду делать все, что смогу для такого обновления церкви, для развития христианской культуры на дистанции от власти. Я не выбирал мир, в котором я живу, но я выбираю свою позицию в нем – человека культуры, ее адвоката, апологета, проповедника. Если завтра появятся те, кто сможет изменить образ мира, вернуть церковь в общество и преобразить тем самым духовную культуру, я буду считать, что в этом большом деле есть и мой вклад, малозаметный и малопонятный сегодня. Уверен, что все малые усилия, предпринятые вчера и сегодня, завтра суммируются в великом деле реформации.
[1] Борис Вышеславцев. Русский национальный характер // Вопросы философии. – 1995. — №6
[2] «В одной руке – Библия, в другой – газета» // http://religion.ng.ru/facts/2000-07-12/4_ecumenic.html
[3] Гоголь Н.В. Собрание сочинения в 14 т. – М.-Л., 1952. — Т. 8. — С. 248
[4] Филатов С.Б., Фурман Д.Е. Религия и политика в массовом сознании // Социологические исследования. – 1992. — №7. — С. 6
[5] Там же. — С. 8.
Я не пастор, но много думаю о различных образах церкви, с интересом изучаю опыт других стран, копаюсь в истории. Численный рост, эффективность организации, целеустремленность служения, миссионерское видение, финансовая состоятельность – все эти характеристики очень важны, и есть достойные примеры того, как их достигать и соединять. Но если попытаться все максимально упростить, то меня больше беспокоит другое. При всем видимой успехе церкви, хочется ли звать в нее людей, настолько ли мы счастливы в своей церкви, что с радостью и неутомимой энергией готовы приглашать всех людей присоединиться к нам? Коль церковь существует для людей, то недостаточно того, что самим верующим в ней комфортно, главный вопрос – интересна ли она обществу, открыта ли для него, настроена ли на нужды и вопросы людей. Важно услышать основные претензии людей к евангельской церкви, для того, чтобы учесть их и попытаться ответить на них: протестантские церкви рассчитаны на примитивных, малообразованных, некультурных людей; протестанты не стали национальной церковью и представляют интересы Запада; церкви завышают планку требований к людям, в общинах господствует дух подозрительности и осуждения, вместо этики любви и свободы царствует этика закона и наказания; евангельские общины страдают манией исключительности и не дружат с другими конфессиями.
Недавно редактор официального баптистского сайта написала мне, что «христиан не должны контролировать ожидания общества, они могут быть самыми причудливыми». Согласен, что ожидания могут быть причудливыми и попадать под манипуляцию и контроль не стоит. Но не оправдываемся ли мы этими надуманными «причудливыми ожиданиями», при этом уходя от вполне естественных вопросов общества и ответственности перед ним. Если мы говорим, что служим людям, то почему не готовы даже выслушать их? Может быть потому, что, соглашаясь с внешней критикой, не можем ничего изменить? Я скажу честно, меня многое тяготит в традиционной евангельской церкви – авторитарное управление общиной, подавленность личности, низкий уровень проповеди, показное благочестие; могу только представить, насколько все это «дико» для постороннего человека.
Можно несколько перефразировать «золотое правило» применительно к церкви: выбирай такую церковь, которую ты мог бы рекомендовать другим людям; будь таким христианином, каким захотели бы стать твои дети; будь настолько святым, чтобы твоя «святость» не стала осуждением для других.
Сегодня мы все еще расхлебываем советское наследие и собственные сектантские комплексы. Мы на переправе, на мосту, на переходе. К чему? Что мы видим в будущем, влияем ли мы на него, есть ли у нас видение, которое движет нами и вдохновляет нас? Какой я вижу церковь завтрашнего дня?
Прежде всего, это «церковь для всех», т.е. церковь, в которой никому не тесно. В этой церкви интересно интеллектуалу и все понятно простолюдину. Здесь реализуется христианский универсализм, о котором так сильно сказал апостол Павел: «Будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести: Для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона – как чуждый закона, — не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, — чтобы приобрести чуждых законы; Для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых» (1 Кор. 9:19-22).
В евангельской церкви не чувствуются себя неловко «люди с улицы», случайно зашедшие в храм. Служение рассчитано не на самих верующих, но на всех людей. Здесь говорят не на религиозном диалекте, но на «общем языке» (именно таким был язык Нового Завета). Здесь не нужно ничего знать о специальных ритуалах и религиозных практиках, чтобы встретиться с Богом и почувствовать себя дома. Открытое сердце, искреннее обращение к Богу, сокрушение своего грешного «я» — и никаких дополнительных условиях.
Живая церковь — это «церковь без стен». Христос определил призвание христиан быть «светом мира», но они часто закрывались в четырех стенах «из страха перед иудеями». Нам знакомо и понятно чувство страха перед внешним миром, который «лежит во зле». Нам знакомо и чувство домашнего комфорта и безопасности, которое нас охватывает в церкви. Вместе с тем, церковь, которая служит сама себе и закрывается от общества, отрекается от своего призвания. Никто не запрещается нам создавать клубы по интересам. Но если уж мы названы церковью, то наш удел быть в гуще событий, чтобы там выразить свое христианство в прямом участии и слове надежды.
Желанная церковь – община, в которой дышится легко, в которой нет места манипуляциям над людьми, в которой каждый может быть собой. Я много думал об известной фразе «Каждый баптист миссионер» и что-то настораживало меня в этом, казалось бы, зажигательном девизе. Если быть миссионером значит выражать свою веру, то это естественно как дважды два четыре – веру не скроешь, всегда будешь говорить о своих ценностях и принципах, особенно там, где возникнет конфликт с другими мировоззрениями. Но если это обязаловка пополнять члены баптистской организации, затягивая людей в церковь чуть ли не насильно, то это не для всех (напрашивается и следующий вопрос – насколько это вообще соответствует евангельской модели миссии). Должны быть миссионеры, но должны быть и педагоги, ученые, писатели, врачи, чиновники, рабочие, которые будут «просто христианами» или миссионерами на своем месте.
Церковь состоит из разных социальных и культурных групп, не подавляя их разностей. Но при этом сохраняется семейственность, чувство общности и родства. Здесь нет клира и мира. Евангельская церковь не зависит полностью от пастора, в ней на практике реализуется принцип всеобщего священства. «Каков поп, таков приход» — пословица верная, но не на все сто. Потому что община сама выбирает своего попа и образ своего служения.
Евангельская церковь проповедует не христианство, а Христа. Всегда кажется, что собственное представление о Христе самое правильное, однако не стоит путать его (представление) с Христом, икону с живой личностью. Церковь, принадлежность к которой приятно признавать, не будет замечена в критике других церквей. Она снисходительна к церковным болезням других конфессий, потому что знает, что и сама не идеальна. Здесь те же люди с грешной природой. Потому не может быть претензий на исключительность и высокомерия по отношению к другим. Когда митрополита Антония (Сурожского) спросили, как он может проповедовать у протестантов и не конфликтовать с ними, он ответил: «Все очень просто – я проповедую не православие, а Христа». Я мечтаю, чтобы протестантских проповедников так же приглашали в православные храмы, и они проповедовали там не свое понимание христианства, а живого Христа. Да и в наших церквях люди не насытятся информацией о ересях и изобличением новых грехов. Учение о любящем Христе и благодати должно быть снова поставлено во главу угла жизни и служения церкви. Чем более «безблагодатной» становится церковь, тем более она фокусируется на чужих ошибках и проступках. Филипп Янси хорошо рассказал о безблагодатности традиционных протестантских церквей. Советую читать не «Откуда все это появилось» наших прославленных борцов с православием, а «Что удивительного в благодати» простого парня Филиппа.
Я завершаю свои краткие размышления о церкви, куда хочется спешить и куда приятно звать, с предчувствием большого будущего, которое откроет для нас Бог. Оно будет связано с нашим глубоким покаянием в формализме и безблагодатности, которые оттолкнули тысячи людей от церкви. Оно будет связано с обновлением церкви, ее новой реформацией. И, конечно же, это будущее принесет пробуждение среди нашего народа. Когда церковь приготовит себя, приведет в порядок, чтобы принимать людей и служить им, званые заполнят свои места.
Мутируют вирусы, и это страшно, смертельно опасно для здоровья человека. Но куда страшнее тот очевидный факт последнего времени, что мутируют люди, сознательно или безрассудно изменяя собственную природу.
Ученые много говорят о вирулентности гриппа – птичьего, свиного… Вирулентность – способность быстро распространяться, заражая все новые объекты и сферы. Вирус подстраивается под ситуацию и находит слабые места, через которые можно проникнуть в организм и подавить все защитные механизм. Примечательно, что вирулентность – количественный признак, поэтому количество возбудителей можно измерить и оценить степень опасности.
Менее заметна и измерима «вирулентность зла», о которой предупреждал Жан Бодрийяр. Философ заговорил о новых формах Зла, в которых оно выходит на поверхность: «все современные средства массовой информации сами обладают вирусной силой и их вирулентность заразительна общественной жизни; «СПИД, терроризм, экономический крах, электронные вирусы овладели коллективным воображением» (Бодрийяр Ж. Прозрачность зла). По Бодрийяру все эти вирусы сопротивляются системе, организованному порядку. Согласен, это дело нужное, тоталитарное устройство общества и культуры провоцирует бунт и хаос как способ уравновешивания и высвобождения. Но что если вирус мутирует настолько, что обращается против самой жизни – «почему есть нечто, а не ничто»? Не стоит ли за всеми вирусами, имеющими в подавляющем большинстве случаев социальную подоплеку, метафизический бунт против естественного закона, Богом созданного мира? Когда образ и подобие Бога деконструируется, разлагается, когда мир делается настолько неузнаваемым в своей заразной болезни, что становится почти реальным исполнение заветного желания бунтующего человекоубийцы «мы наш, мы новый мир построим; кто был ничем, тот станет всем». Подобное говорит черт Ивану Карамазову: «Раз человечество отречется поголовно от Бога, то наступит все новое».
Гораздо раньше, чем болезнетворные вирусы сведут человечество в могилу, «вирулентность зла» сведет человека с ума, когда «естественное заменят противоестественным». Такое неадекватное поведение человека можно считать метафизическим хамством, когда нарочно и цинично ругается все высокое и Божественное и, напротив, превозносится низкое и животное. Воцарившееся вместо живой веры мещанство, мещанство человека без Бога есть хамство, по словам Дмитрия Мережковского.
Хамство – когда не просто становятся геем, но показывают это перед всеми как высшую норму; когда ругаются матом не приглушая голос; когда высшие чиновники врут и не опускают глаз; когда вымирающие нации с холопской ментальностью норовят показать всему миру «кузькину мать».
Среди хамского большинства трудно верится в возможность перемен. Пандемия хамства имеет апокалиптический характер и готовит антихристов приход. По Мережковскому «Хама Грядущего победит лишь Грядущий Христос». «Утешайтесь этой надеждою»
Здоровье постсоветского общества пугает куда больше, чем глобальный экономический кризис. Здесь уж кризис настоящий, в его буквальном значении – переломный момент, ситуация на грани жизни и смерти. К сожалению, наблюдения не внушают оптимизма – пациент скорее мертв, чем жив.
О столь плачевном положении вещей (да не вещей, а самих людей!) мало кто рискует говорить, не очень благодарное дело поднимать столь больную тему. Недавно моя жена гуляла с детьми на детской площадке и сделала замечание подросткам, которые бурно веселились и грязно ругались. Старушка, сидящая с внучкой рядом, вступилась за молодежь: «Чего вы их ругаете? Ведь ваши дети подрастут и станут такими же!». Нет слов. Мы не хотим, чтобы наши дети росли в плохих компаниях и привыкали к рискованным удовольствиям. Но, увы, большинство наших подрастающих соотечественников предпочитает не жить, а весело и бездумно убивать себя. Угроза национальной безопасности — не столько стихийные болезни, внезапные напасти, такие как птичий или свиной грипп, сколько выбранный самим же человеком нездоровый образ жизни, безволие, депрессии, лень, вредные привычки.
Украина и Россия впереди планеты всей по уровню потребления алкоголя на душу, по подростковому алкоголизму, по темпам развития ВИЧ, по вымиранию населения. Мы живем в практически боевых условиях. Боевая готовность должна быть повышена до высшего уровня. Однако проблема в том, что тревогу бить некому. Вменяемых, здоровых, и при этом ответственных людей осталось всего ничего. Я уверен, что христиане должны быть в их числе.
Что может преложить христианство обществу? Целостную заботу о человеке — его теле, душе, духе. Очень трудно сразу заговорить с молодежью о высоких материях. Но можно через физическое здоровье приблизить его к пониманию духовных истин, последовательно и ненавязчиво исцеляя всю личность человека. «В здоровом теле — здоровый дух». Эта максима древних не всегда справедлива, но хороша как пожелание. Здоровье тела — не достаточное, но все же необходимое условие для здоровья души.
«Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? Так бегите, чтобы получить. Все подвижники воздерживаются от всего: те для получения венца тленного, а мы — нетленного. И потому я бегу не так, как на неверное, бьюсь не так, чтобы только бить воздух; но усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным», — писал за две тысячи лет апостол Павел, прошедший спортивной ходьбой тысячи километров, избороздивший все Средиземноморье.
Древние греки считали спорт разновидностью агонистики — состязательности, конкуренции, «естественного отбора». В христианстве тоже есть момент агонистики, но состязание проходит уже не ради доказательства своего превосходства, но для лучшего выполнения Божьего поручения.
Для верующего человека, как и для спортсмена, жизнь фокусируется на цели, на достижении все более высокого результата ценой смирения и совершенствования себя. Самопознание, работа над собой, самообладание — ступеньки по преобразованию себя, когда слабости не оправдываются, а постепенно преодолеваются. Я помню, каким неприятным открытием для меня стал тот факт, что я не умел подтянуться на перекладине перед всем классом. Через два года после изнурительных тренировок я овладел перекладиной и занял первое место в городе. Здоровый образ жизни, физкультура, спорт воспитывают не только тело, но и душу, характер личности, целеустремленность.
. «Если вдруг оказался друг и не друг, и не враг, а так; если сразу не разберешь, плох он или хорош, — парня в горы бери, рискни, не бросай одного его, пусть он в связке одной с тобой, там поймешь, кто такой», — Владимир Высоцкий стремился ввысь, звал туда других, зная по себе, как очищается тело и дух в здоровом состязании. Увы, сам Владимир Семенович преждевременно сошел с дистанции. Многих моих одноклассников уже нет в живых. Народ гибнет как на войне. Эта война самая страшная, потому что самоубийственная. Ко всем верующим в Бога и любящим ближних звучит призыв: «Спасай взятых на смерь, и неужели откажешься от убреченных на убиение?».