Orthodoxy and terrorism

• 15 августа, 2015
• Статьи

Orthodoxy and terrorism
First Things, August Issue, 2015

I had no doubt that many would question whether it is appropriate to use as provocative an expression as “Orthodox terrorism.” Nevertheless, to save Orthodoxy itself, it is worth talking about the danger of transforming Orthodoxy into an aggressive political-religious project. In this spirit, I would like to make two points.

First, I consider my critics’ indignation to be understandable. “Orthodox terrorism,” as it is seen in the Russian-Ukrainian war, should be distinguished from the canonical Russian Orthodox tradition.

Second, my decision to speak of “Orthodox terrorism” originated not so much from my personal biography, as from a systematic analysis of numerous instances of religiously motivated violence against “uniates, schismatics, and sectarians” and any pro-Ukrainian or pro-western civilians in the occupied territories. One would think that the priests of the Russian Orthodox Church (ROC) and the Ukraine Orthodox Church–Moscow Patriarchate (UOC–MP) would hide their involvement and support for Russian aggression and the criminal activities of the separatist republics. Instead, at the military parade on the ninth of May (the seventieth anniversary of victory in the World War II”), the bishops of the UOC–MP celebrated behind the separatist leaders. Meanwhile, in the Ukrainian Parliament, Metropolitan Onuphrius of the UOC–MP refused to stand up and observe a minute of silence in remembrance of the fallen Ukrainian soldiers in Donbass. These facts indicate that “Orthodox terrorism” as well as the political involvement of Moscow Orthodoxy is all but an “open secret.” It is neither my daring theory, nor a victim complex. It is a mere summary of already known facts.

Both points underline the existence of “Orthodox terrorism” and the pertinence of the concept. In other words, I am not trying to claim that all Russian Orthodox are terrorists. My point is different: The fact of “Orthodox terrorism”—occasions of Orthodox support and blessing of terrorism aimed at “westerners” and “heterodoxy”—requires a definite response from the Orthodox Church. To put it differently, the Orthodox Church needs to investigate and decisively dissociate itself from this phenomenon.

In the lead up to the Ukrainian-Russian war, the Western world should have been more aware of the current condition of global and local Orthodoxy. World Orthodoxy is heterogeneous, and the Moscow is not the mainstream. Local Orthodoxy is also divided. Originally and historically “Russian Orthodoxy” was “of Kyiv” and had a Kyiv-centric character. Nowadays, the ROC does not represent the entirety of the Orthodox traditions, even in Russia, still less in Ukraine. There are reasons to believe that the Russian Patriarchate is primarily a product of Stalin’s design (the Patriarchate appeared in 1943 as a foreign policy project, to be precise), and it is not a successor to any of the ancient Orthodox traditions. Therefore, the question is, what exactly do we mean by the generic term, “Orthodoxy,” who represents it, and who has the right to speak on its behalf?

With the term “Orthodox terrorism” I was aiming at the degenerate, false, aggressive forms and was warning against a degeneration of Orthodoxy that is dangerous to everyone.

The question naturally arises, then, why doesn’t the Russian Patriarchate itself try to separate itself from these false forms and from terrorists by excommunicating those priests who blessed the icons of Stalin and Putin, and who support separatists forces and Russian troops in the war against Ukraine?

Apologists within the Russian Orthodox Church (ROC) have eagerly talked about the interconnectedness of religion, politics, and violence in Islam and Protestant fundamentalism, and have ceaselessly rebuked U.S. civil religion and the “Orange Revolution” in Ukraine. Unfortunately, the speakers of the ROC would rather talk about Islamic jihad; as for Orthodox jihad, there is a conspiracy of silence.

The political project of Eurasian integration has been seen as the rightful act of reunion of the “Holy Rus.” For the interests the “Russian World” it is suggested that all ancient sacred objects and places and canonical territories should be returned to Russia. It looks for all the world like an Orthodox crusade.

Unfortunately, in their close cooperation with the Kremlin, the ROC has not been able to offer a “new outreach of Eurasia” (analogous with Catholic ideas concerning Europe); instead it has given its blessing to the new imperial project of the “Russian World.”

This global project disregards usual state borders, cultures, and nations. By going beyond Russia, the “Russian World” and Russian Orthodoxy become aggressive and dangerous.

I do not try to highlight “Orthodox terrorism” for the sake of denigrating the ROC. I would like to encourage authentic Orthodoxy, free of terrorism, evangelical in its spirit, universal in its scope, not isolated from other denominations, capable of self-criticism and inner reformation, open towards the West and friendly with its neighbors. What should “Evangelical Orthodox” believers or “simple Orthodox” believers do in the ROC in the midst of political and aggressive Orthodoxy? Their goal should be to become “the church in the Church” and reveal to the world new images of Orthodoxy in the light of which “Orthodox terrorism” will look like a marginal and shameful thing.

Those who love Orthodoxy and are concerned about its future should not focus too much on the author of articles on “Orthodox terrorism.” They should focus on the hierarchs and theologians of the ROC who have the power to put an end to the religious animosity, stop the degeneration of their own church, and the degeneration of Orthodoxy as a whole.

ДІЄСЛОВО

• 14 августа, 2015
• Статьи

Вера и жизнь. №4, 2015

На украинском языке слово «глагол» звучит очень интересно: дієслово. На русском языке слово «глагол» указывает на говорение: глаголить, звучать, звать. А «дієслово» указывает на действие. Можно сказать так: это слово обозначает действие. А можно сказать иначе: это слово не только обозначает действие, но и призывает к нему, и даже само действует. Это слово-действие, слово, призывающее к действию, действующее слово. Как помним со школьной скамьи, оно отвечает на вопросы: что делать? что сделать?

Большинство библейских слов описывают действия – не мир и не людей, но действия Бога в мире и среди людей. Они призывают читающих к действию. Они же сами воздействуют на читающего и слушающего.

В этом особенность Божьего Слова, которое живо и действенно. Оно не возвращается, не исполнившись. «В начале было Слово»(Ин. 1:1). «И сказал Бог: „Да будет…“ И стало так»(Быт. 1).

В наши дни слова обесценились. Мы говорим одно – думаем другое. Говорим – и не делаем. Слушаем других – не доверяем. Обещаем – не выполняем.

Слова утратили силу и смысл. Слова стали бездейственными. На них перестали обращать внимание.

Изменяющая реальность

Взять слово «вера». О чем оно говорит? К чему призывает? В ответ люди пожимают плечами: «У каждого своя вера». Что меняет наша вера, и как она проявляется? Люди бьют себя кулаком в грудь: «Моя вера здесь, у меня Бог внутри».

А вокруг – безобразная действительность, нечеловеческие, почти скотские условия. Выходит, что «вера» ничего не меняет, лишь тешит душу ложной надеждой на православность или особую духовность, которые глубоко «внутри».

Такая вера – что зимнее солнышко: светит, но не греет. Пора вернуть словам их силу. Для этого нужно вернуться к Богу и услышать слова как Его слова. Потому что Его слова действуют, преобразуют, спасают. Потому что слова Божьи – дух и жизнь, и человек живет не хлебом единым, но Словом Божьим. «Имейте веру Божию», – призывает Иисус (Мк. 11:23). Вера в Библии – «дієслово», дееслово, слово-действие. Вера все приводит в движение. Вера изменяет реальность. Осуществляет то, чего еще нет. Делает видимым еще сокрытое или непроявленное. В конце концов, вера спасает. «Все, что не по вере, – грех»(Рим. 14:23). Вера оживляет мысль, наполняет смыслом наши дела, без веры жизнь бы остановилась.

Каждый человек верит и чувствует на себе силу веры. Но только вера Божья действует спасительно, преображая естество человека, сближая его с Богом. Как писал пастор-мученик Георгий Винс:

Вера через шторм проводит корабли,

Караваны движет по пустыне,

Увлекает пленников земли

К отдаленным звездам в небе синем…

Лишь когда Божественным лучом

Твою душу Небо посетило,

Вера вспыхнет яростным огнем,

Как любви гигантское светило.

Зазвучит набатом в тишине,

Под напором бури не согнется,

Ведь она в моей родной стране

Верою евангельской зовется.

Эти строки были написаны в местах лишения свободы, где пастор отбывал срок «за веру». Вера спасла его, дала мужество выстоять. Вера cделала непобедимым, верным своему пути до конца. Примечательно, что один из поэтических сборников Георгия Винса называется «Верность».

Преображающая жизнь

Как известно, «вера» – существительное, образованное от глагола «верить». Вначале был глагол. И этот глагол призывает людей к особому отношению к Богу, отношению доверия, верности, преданности. Вера (верность) обычно характеризует Бога, но иногда и человека: «Праведный своей верой (верностью) жив будет»(Авв. 2:4). Отношения веры взаимны, двусторонни. Здесь есть и Божье обращение, и человеческий ответ.

«Праведный верой жив будет», – апостол Павел повторяет пророческие слова в Послании к римлянам (Рим. 1:17). И здесь подчеркивается ответственность «всякого верующего». Бог сеет семя, но не каждый дает ему взойти. Бог призывает, не каждый отвечает. Бог предлагает, не все принимают.

Иудеи знали о Боге из истории и Писаний. Эллины – из философии, совести и природы. Однако знание о Боге недостаточно. «Но как они, познав Бога, не прославили Его как Бога и не возблагодарили, но осуетились…»(Рим. 1:21).

Из апостольских слов становится ясно, что знание о Боге нельзя приравнять к вере. Знание открыто: «Ибо, что можно знать о Боге, явно для них, потому что Бог явил им»(Рим. 1:19). Но без личного решения, действия, волевого усилия знание не способно изменить человеческую природу. Вера-знание (именно так понимали веру издревле в большинстве народов) не стала верой-действием (именно этому учит Библия).

Поэтому Иаков вынужден сказать: «Ты веруешь, что Бог един, – хорошо делаешь; и бесы веруют – и трепещут. Но хочешь ли знать, неосновательный человек, что вера без дел мертва?»(2:19–20).

Вера – это всегда личное отношение. Веру нельзя заменить принадлежностью к авторитетной религиозной традиции или «канонической церкви» («правильной вере»).

Веру нельзя заменить знанием о вере – как «правильно верить».

Плоды веры

Настоящая вера всегда действенна, производит перемены и приносит плоды. Первый из плодов – покаяние. Именно покаяние проповедовал Иоанн Креститель, обращавшийся к избранному Божьему народу, носителю и «хранителю веры»: «Порождения ехидны! Кто внушил вам бежать от будущего гнева? Сотворите же достойные плоды покаяния»(Лк. 3:7– 8).

Что значит покаяние? Это действие веры в нас: когда вера Божья вливается в нас и вызывает отклик, когда мы позволяем вере изменить нас. Это продолжающееся действие – пробуждение, обращение, принятие, следование, преображение. Поэтому библейские персонажи задают «вопросы веры», а не «вопросы любопытства». «Господи! Что повелишь мне делать?»– спрашивает Савл (Деян. 9:6). «Что мне делать, чтобы спастись?»– вопрошает темничный страж (Деян. 16:30).

Вера начинает действие после нашего согласного смирения, открытости к переменам и готовности вручить себя воле Божьей. У нас нет времени на долгие споры. Когда мы встречаем Господа, остается лишь один важный вопрос: что мне делать? Мы отдаем себя Богу, отдаемся в послушание веры. Вера – не наша собственность, не предмет владения. Вера – движущая сила, связывающая нас с Богом и преображающая в Его образ.

Когда мы верим в Иисуса Христа, мы хвалимся Им, а не нашей правильностью. Мы дорожим отношениями с Ним больше, чем традицией. Мы жаждем перемен больше, чем знаний. Наша вера не возвышает нас, но смиряет, не унижает других, но вдохновляет. И чем большего успеха достигает дело веры в нас, тем больше мы действуем, тем ревностней наш труд любви. «Ибо во Христе Иисусе не имеет силы ни обрезание, ни необрезание, но вера, действующая любовью»(Га л. 5:6).

Стоит задать себе вопросы: какие перемены я замечаю в своей жизни? Пытаюсь ли управлять ею как все еще своей? Позволяю ли Богу преображать ее? Не стою ли я на месте? Не еду ли в отцепленном вагоне?Пусть вера станет «дієсловом»!

Стадо баранов и молчание ягнят

• 13 августа, 2015
• Статьи

Агрессия России против Украины поставила между братьями сложные вопросы о правде, свободе, достоинстве. Вопросы не новые, вечные. Но сегодня их приходится решать без отсылок на прошлое. Лишь глядя в глаза друг другу. И помня о Божьем суде.
Один из таких вопросов – почему даже нормальные и порядочные из наших российских братьев поддерживают эту позорную войну своим молчанием, своей пассивностью? Почему не поднимают глаз? Почему отрекаются, предают? Почему вместо покаяния ищут оправдания своему поведению?
Одно из объяснений – массовое обольщение. Они превратно понимают происходящее. Они просто не понимают нас. Безусловно, это имеет место. Непрестанная промывка мозгов, национальная мания исключительности, атмосфера ксенофобии очень даже этому способствовали. Видение мира искажено, понимание отсутствует. Таких людей можно назвать несчастными. Хотя это не снимает с них ответственность за то, что они позволили сделать с собой.
Сегодня такую массу бездумных и безвольных людей ведут на войну против соседей. Завтра поведут на убой в свои же гулаги. И люди будут молчать. О таких массах говорят: стадо баранов.
Есть еще одно объяснение – страх. Постсоветский человек носит на спине свою советскость, тень от него неотделима, как и страх и неизбежность возвращения назад.
Когда люди почувствовали, что возвращаются те самые времена и нравы, «где так вольно дышит человек», они замолчали, чтобы не выделяться, не привлекать внимания, не погибнуть раньше срока.
Нынешнее молчание вчера еще вроде свободных и здравых людей поясняется подсознательным страхом, что за свободолюбие и здравомыслие можно поплатиться.
Этот страх связан еще с одним чувством, которое даже страха сильнее – чувством обреченности. Люди соглашаются с волею тех, кто им приготовил убой. Не с тем соглашаются, что воля эта добрая и разумная. А с тем, что она сильная и непреодолимая. Молчание обреченных — молчание ягнят. Ничего человеческого в этой обреченности нет, как и в стаде бездумных баранов.
В онемении от отупения и в молчании от обреченности свершается расчеловечивание. Лишь в усилии понимания, дерзновенно свободном поступке, живом голосе правды человек становится снова собой. Но, Боже мой, как все это трудно: узки врата в жизнь и немногие идут ими, зато широки врата и пространен путь в погибель. И мучительно-безответным кажется вопрос, заданный Христу испуганной кучкой учеников: «Кто же может спастись?». И немногие готовы услышать в ответ: «Человекам невозможно. Богу же все возможно». И лишь некоторые наконец открывают, что вера сильнее страха и лжи.

The post-Soviet diaspora and its legacy

• 12 августа, 2015
• Статьи

Recently, some anonymous sent me some strange questions:
Why was a green light given for mass emmigration from the former USSR?
Why were immigrants from the former USSR given the unprecedented opportunity to live on the USA’s dime?
Why is there such a high level of criminal activity among Slavic immigrants?
I found it very provocative.
Now, after newest cases against post-Soviet immigrants in U.S. I decide to share my thoughts openly.
Slavic diaspora in the U.S. and around the world has a large positive potential of spiritual, moral, social influence. Unfortunately, the «Soviet injury» does not give its potential to open up and generates inadequate responses to global processes and challenges. On the shady side of this I will say a few more.
I am sure that only good-bye to the remnants of the Soviet period and stereotypes let Christians from the former Soviet Union be a blessing to country of their residence.
I think that the West, including the US, was too concerned with standing up to the USSR and supporting religious and political dissidents. For them, all enemies of the USSR were friends of the US. That was a convenient, but simplistic, paradigm. Because all people “born in the USSR” (this is still a special social category), whether victims of religious persecution or fiery anti-Soviet activists, absorbed the spirit of the Soviet era and many stereotypes of Soviet thinking. They fought against Soviet ideology, but lived in a Soviet environment.
I think that the West underestimated the negative influence of the USSR and overestimated the anti-Sovietness of religious groups in the USSR. They saw religious dissidents as heroes, conquerors, and the avant garde of democratic change. Moreso, they saw in Baptists a strong conservative tradition. Perhaps the US leaders making decisions at the time were influenced by memories of the Founding Fathers, many of whom were dissidents in the Old World and brought an uncompromising spirit of Evangelical Christianity along with them to the US. To open doors to the US for yesterday’s persecuted Christians meant acknowledging their actions and their closeness in spirit to US Christians.
There were also pragmatic reasons, related to demographic policy. I also allow that religious emmigration from the USSR was welcomed in the hope that this conservative Biblical influence would strengthen and diversify American Christianity. Beginning in the 1960s, the US actively began helping Protestants in the USSR and counted on finding in them brothers close in thinking and in spirit. Of course, Syrian or Egyptian Christianity is more exotic and foreign. But, as I already noted, Soviet Christianity, though it seemed close, was actually deeply impacted by the Soviet spirit, so the US received, along with the immigrants, deeply engrained Soviet thinking.
The unprecedented help offered emmigrants from the USSR was offered by the country who had won the “Cold War.” We must acknowledge that at first these immigrants truly needed that help, because after life in the USSR it was very difficult to adapt to a free and competitive society. But after a time such generosity began to be taken advantage of and manipulated, and encouraged a consumer attitude. There is another possible reason for such generosity – a desire to control the situation in the migrant communities, to keep track of them, so that life, attitudes, and socio-political orientation could be controlled.
The high level of crime among immigrants from the USSR can be explained by the “born in the USSR” syndrome – where people see their country of residence as convenient but foreign, and therefore constantly look back to their Soviet experience and models of behavior and solving problems, and do not feel in themselves a connection to American rules and laws, and even protest against them. Now they look back not on the USSR but on Russia and rejoice that it has “risen from its knees,” they are proud that they are “born in the USSR” and are “Russian,” that they are the heirs of an empire, and feel that they are entitled to more than the law-abiding Americans are.
Another problems is the separation created by religious upbringing. In the strictness of conservative religious circles (where almost everything is either forbidden or seen as “worldly” and “sinful”), many psychological problems hide within personalities and later find expression in deviant behavior.
There is also a feeling of resentment – for a poor childhood, for Soviet marginalization, for their admittedly low social position in American society. But for religious communities who left the USSR, I believe the religious factor is the greatest, in which there is the problem of conservative upbringing and a culture of taboos, and a sharpened dichotomy between the church and the world, and a lack of holistic theological teaching on the self and society, faith, and culture.

Уроки Майдана

• 12 августа, 2015
• Статьи

Мои мысли вслух, записанные Ольгой Рыбачук

Missio Dei: где Ты, Бог?

Христианское понимание своих задач или миссии церкви было представлено самыми разными направлениями, это целая палитра от прямого евангелизма, приглашения людей в Церковь до миссии как солидарности, соучастия, сочувствия. Церковь как «закваска» меняет саму структуру социальной жизни. Но мы не можем делать всё, поэтому нужно навести фокус и понять, какое направление миссии в этой палитре сегодня наиболее актуально? Где больнее и нужнее всего?
Говоря о миссии Церкви, мы также говорим и о миссии Бога, Missio Dei. Церковь соучаствует в том, что делает Бог. Поэтому до того, как спланировать своё направление, мы должны понять, где Бог, чтобы присоединиться к Нему. Например, никто не ожидал, что Бог будет действовать на Майдане, это было откровением для Церкви. Мы привыкли, что нужно приводить людей в Церковь, но Бог явил Себя вне её стен. И увидев это, интуитивно распознав, что это Бог что-то делает и мы не можем не быть там, Церковь присоединилась. Так миссия Церкви выводится из Missio Dei и фокусируется на самом важном – что Он делает, а не что мы можем делать вообще.

Только вперед

Мы должны думать о перспективе. У нас есть выход только вперед! При всех бедах мы должны удерживать эту перспективу: а к чему мы идем? Мы хотим жить не по лжи! Хлебом и колбасой меня не купить! Нельзя сказать, что сейчас стало лучше жить, но мы держимся за эту перспективу, мы за неё боремся. И у нас нет никакого права возвращаться назад. Нам это не позволено. Хотя бы потому, что тысячными жертвами была заплачена очень высокая цена за то, чтоб мы двигались вперёд. Поэтому тот, кто сравнивает, пренебрегает теми жертвами, которые уже принесены. Это недопустимые вещи. Есть путь только вперед.

Борьба образов будущего

В разгар кровавых событий в Донецке, несколько христиан поставили там Молитвенную палатку. Их разгоняли и били, похищали и пытали, но они собирались снова и снова и молились за единую и мирную Украину. Эти люди в Донецке показали, что Донецк разный. Они показали другой образ Донецка. И вот наша задача также, не претендуя на быстрые перемены, показать, каким может быть общество, если строить его на христианских принципах. Сейчас идет конкуренция образов будущего. Большинство из них произрастают из прошлого, но выиграв войну за образ будущего, мы выиграем будущее. И начать надо с нас самих.
Понимаете, у нас нет каких-либо рычагов или кнопок, чтобы включить звёзды или укорить восход солнца, чтобы ночь быстро закончилась. Ну просто нет их! Иногда это приводит к депрессии, потому что мы хотим быстрых перемен. Что же делать? У нас нет политических партий, нет олигархов, ресурсов нет. Что у нас есть? Свечка, которую я могу зажечь! Если вы сможете зажечь свою – нас станет больше, станет светлее. Мы не ускорим восход солнца, но можем создать вот эти очаги Божьего Царства, чтобы света стало больше. У нас свечка, а не прожектор, но такой минимализм в наших силах. Я не уверен, что мы можем поменять ситуацию в мире, но мы можем создать оазисы Божьего Царства, чтобы люди, которые устали от странствия в пустыне, в зле, во мраке сказали: наконец-то, есть место, куда мы можем прийти, отдохнуть, восстановиться.

От приватизации к национализации

Есть такое понятие – приватизация религии. Иисус мой личный Спаситель, личная вера, личная духовность, личная святость. А сейчас мы заметили, что читаем Библию сквозь призму национализации или социализации. Когда речь идет не о личных отношениях, а об отношениях Бога с народами, с Его народом, с Израилем, с языческими структурами. Он обращается к определённому сообществу. Церковь – это тоже сообщество. И для украинского народа сейчас возникает вопрос распознания Бога как Своего Бога с этой коллективно-национальной перспективы.

Перестроиться или проиграть

Гражданское общество практически отсутствовало, потому что государство подмяло всё под себя. И Майдан был последним отчаянным протестом людей, потому что их со всех сторон уже ограничили. Точно также подмяли под себя всё церковные структуры. Общинности в Церкви практически нет. Говоря Церковь, мы подразумеваем епископат, конкретных людей, которые присвоили её себе. Где эта общность, разные параллельные структуры? Государство столкнулось лицом к лицу с рождающимся гражданским обществом, и Церковь тоже осознала, что внутри происходит свой Майдан. Он в каком-то смысле напугал этих маленьких януковичей, которые живут в каждом из нас. Поэтому в Церкви произошли похожие процессы. И сейчас возникает выбор: сможет ли она перестроиться с учетом этого давления снизу или нет? Церковь – это структура или сообщество? Община или епископат? Будет ли у Церкви свое христианское гражданское общество? Это очень серьезный вопрос, и если она на него не ответит, кредит, который дало общество на Майдане, быстро закончится глубочайшим разочарованием. Всё, что работает на status quo или озирается назад, обречено.

Окно возможностей для христиан

У нас сложился определенный консенсус, что христиане должны быть активными и ответственными в общественно-политических процессах. Раньше мы об этом дискутировали, Сейчас это стало общим местом, отправной точкой дискуссии. Процесс пошёл. Естественно, нам хочется, чтоб все это было быстро, но надо настроиться на долгосрочную перспективу. И нам стоит понимать, что когда мы хотим что-то изменить – это всегда заведомо рискованное мероприятие. Мне кажется, мы это риск не хотим понимать и принимать. Естественно, было желание вернуть себе отнятое достоинство, утраченную свободу, права, и мы поддержали это в людях. Ну неужели мы могли бы остаться в стороне и сказать: будет еще хуже, не дергайся! Конечно, мы должны были поддержать этот поиск. К чему он привел? К разрушению привычного образа жизни. Мы оказались в пустыне, но есть перспективы!
Сейчас я вижу, что еще по-прежнему открыто окно возможностей для христиан. Оно закроется. Когда ситуация стабилизируется, возможностей участия будет меньше. Стабилизация означает, что определился круг людей, которые знают, кто что делает и что из этого получит, кто главный, кто подчиненный. Украинская идентичность сейчас открытая, и христианские церкви – составляющие части, активный фактор формирующейся идентичности. Когда она оформится, будет поздно что-то говорить. Нас уже никто не будет спрашивать. Нарратив будет кем-то прописан, а мы сможем только комментировать. Согласен – выполняй, не согласен – иди ищи другое! И у нас не будет возможности, как у Израиля, на одичавшей территории построить свое государство, Царство Божие на земле. Сейчас в Украине мы еще можем свои ценности инкорпорировать, интегрировать, внести, воплотить, потому что ещё окно октрыто. Оно сужается, закрывается. Мы злоупотребляем терпением. В каком-то смысле на нас даже работает эта неопределенность. Бог долготерпелив, Он говорит: ну, пока это всё тянется и приглашение действует, вы будете этим пользоваться или нет? Всё, потом не обижайтейсь! Дверь закроется, окно закроется – будете в своем сектантстве на маргинесах продолжать обитать, брюзжать, недовольствовать. Вы не использовали свою возможность, теперь не ругайте тех, кто её использовал.

Миссия как вызов. Вопросы к теме

• 12 августа, 2015
• Статьи

1. Ближние и дальние

Насколько нас волнует судьба «дальних»? Почему в Британии об Украине почти не знают? Почему христиане Украины мало думают о христианах Сирии? Насколько сильна глобальная христианская солидарность? Кто наш «ближний»? Как нам преодолеть разделяющую и довольно комфортную дистанцию?

Насколько наше сочувствие простирается на тех, кто слишком грешен и слишком не похож на нас (геи, исламисты, враги, инославные)?

Как вывести наше сострадание и «веру, действующую любовью» за рамки политкорректности и целесообразности, по ту сторону «своих» и «чужих» ?

Насколько церковь высвобождает потенциал сочувствия? Насколько церковь сдерживает и канализирует этот потенциал? Насколько наше христианство встроено в порядок власти и подчиняется ему, распределяя свои возможности для «своих»?

Возможна ли радикальная христианская солидарность быть «всем для всех»?

2. Постсоветское пространство как locus missiologicus
Есть ли у нас видение относительно Евразии? Предвидим ли мы особое действие Божье, рост Церкви и масштабное пробуждение в этом регионе?
Может ли православие стать евангельским?
Должны ли мы поддерживать становление прозападного протестантизма в православной и исламской Евразии?
Насколько связь с Западом может помочь местным евангельским общинам или осложнить их жизнь и развитие?

Что более ценно для будущего глобальной церкви – опыт пассивно страдающей церкви в СССР или опыт отчаянной борьбы на Майдане?

3. «Дух дышит где хочет»
Он дышит в мире, не только в церкви
Он удивляет нас своим действием
Способны ли мы удивляться и доверять Ему?

Духовность не против мира, но в мире, как его суть, глубина, основа

Духовность «в» и «с»
Мы можем радоваться прогрессу и пользоваться им. Научно-технический прогресс не обязательно связан с духовным регрессом. Технологии не могут лишить нас духовности. Папа Франциск: «Интернет – величайшее благословение Божье»

Духовность «нет»
Духовность все больше выражается и в нашем решительном «нет» духу консюмеризма (духless) и тоталитаризма, релятивизма и фундаментализма, ксенофобии и беспринципной толерантности

Духовность в связи с традицией
Духовность в свободе от традиционализма
Духовность послушания и повторения
Духовность свободы и творчества

Духовность преобразователей и духовность свидетелей-мучеников
Мне одинаково близки опыт моего отца, полученный в тюрьме, и опыт тех, кто боролись на Майдане за перемены
Сопротивление и покорность (в духе Бонхеффера)
Исповедуя господство Иисуса Христа, мы должны быть готовы свидетельствовать об этом своими мучениями (Исповедническая церковь)
Но выживая и умирая, борясь и страдая, мы должны думать о жизни и жизни с избытком
В нашей жизни и смерти, успехе и трагедии – дышит Дух, воплощается Сын, торжествует Господь: “живем ли—для Господа живем; умираем ли—для Господа умираем: и потому, живем ли или умираем, —[всегда] Господни” (Рим. 14:8)
Духовность в надежде, побеждающая, радующаяся в свете грядущего полного и окончательного торжества Божьего Царства

Как внешние люди оценивают духовность христиан? Как и почему наша духовность приобретает осуждающий и разделяющий характер? Почему наша духовность легко превращается в высокомерие? Почему духовные люди нетерпимы?
Почему мы хотим контролировать ситуацию и управлять процессами, вместо того чтобы доверять Богу, следовать за Ним и удивляться тому, что Он делает?
Как связь с традицией помогает в духовном формировании и углублении?
Чем славянская традиция духовности может послужить мировому христианству?
Как наследие древней церкви (мистическое богословие, созерцание, послушничество, аскеза) может помочь нам сегодня в углублении нашей духовной жизни?
Как найти баланс между vita activa и vita contemplativa?
Как не растерять свое внимание и не упустить из вида Бога при обилии наших активностей?
Как наши миссионерские активности становятся имитативными? Как от соучастия в жизни и миссии Бога мы переходим к своеволию и самодеятельности?
Спрос на настоящее (жизнь, отношения, веру) – вызов нашей духовности. Насколько мы можем позволить себе не имитировать духовность, а быть настоящими ,в том числе искренними, подотчетными, уязвимыми, судимыми, страдающими?

4. Как найти баланс между сильной идентичностью и радикальной открытостью?
Какова природа, характер и цель нашего влияния на мир? Что мы можем знать, что мы должны делать, на что мы можем надеяться? Что такое церковь?

«A Future and A Hope». Book reviews

• 11 августа, 2015
• Статьи

«

Great book! For the first time Western and Eastern missional educators have joined hands to write a book on the state, challenges and future of the Church and her mission in Eastern Europe. It is a well researched and exceptionally well presented work, which will stimulate further academic and nonacademic discussions. Some of the the authors perspectives are challenging and even provoking. We will do well to listen to them carefully. The future of Evangelicals in Eastern Europe will depend on our ability to face challenges instead of avoiding them and find answers to difficult questions instead of keeping quiet in false hope that time is the best solution to all problems. Eastern European leaders as well as western European mission leaders must read this book.» – Dr. Johannes Reimer

«The book is a response to the present crisis in both, church and society, in Eastern Europe, however, it points to the future hope. Both is important: to look back and to look ahead to the changes that happen and those that still need to happen in church, society, theological education, and mission. Reading the book will challenge and widen the reader’s understanding of the mission of God and his people in the region. The book raises relevant and needed questions that the whole body of Christ needs to answer together.» — Dr. Peter Penner

«Whilst there is (as might be expected) some excoriating criticism of Russia and of the contemporary Russian Orthodox Church, this does not lead the authors to reject Orthodoxy out of hand. They draw on the history of Russian and Ukrainian Evangelicalism in thought-provoking ways, for instance in their comments about the presence of the Orthodox ‘third Rome’ ideology in earlier evangelical leaders such as Prokhanov and Martsinkovsky. This serves to underline their stress on the extent of Orthodox influence on the Evangelical mindset in the region. Accordingly they encourage Evangelicals to seek to relate to Orthodoxy, but by deploying a historical perspective rather than one which is shaped by Orthodoxy’s current political standpoint. Evangelicals and Orthodox, they argue, share a common history, in which each can be seen as supplying what is lacking in the other. There are aspects of their argument which I might see differently, but my only real problem with the book is that it is written in a dense and jargon-filled style; it reads as though the readership they have in mind is that of fellow academic theologians. We need to be getting the message across as clearly and unambiguously as we can, and to several different audiences: ministers, ecumenists, denominational leaders and theological educators – not forgetting those outside the ecclesial structures whose calling it is to ‘dream dreams’ and ‘see visions’ of what could be, under God. I wish this book – and the vision of its authors – wide influence.» — Dr. Tim Grass

«This backgound is vital for contextualizing the book and the moment of its appearance. A much broader readership in the west and in Russia/Ukraine will benefit greatly from this effort at taking stock. Readers should keep the background in mind as a way of imagining the deeper grounds for the critiques, for the forthright visions for the future, and for the likely obstacles to a positive reaction in a variety of circles. It is really a very important book, worth reading carefully and taking copious notes as I did, and doing something about it: join the conversation, the dialogue, to try to hear the range of agonies of those in the conversation who respond aggressively or dismissively.» — Dr. Walter Savatsky

Миссия как вызов быть уместным (продолжение)

• 5 августа, 2015
• Статьи

Продолжение

Во-вторых, наша миссия должна быть скромной и одновременно дерзновенной – мы призваны быть влиятельным меньшинством. Меньшинством, но влиятельным. Это понимание пришло ко мне в 2008 году, а в 2010 году вышел мой сборник с одноименным названием. Такое словосочетание мне казалось честным, правдивым и осторожно-оптимистичным, хотя для наших церковных лидеров оно выглядело пораженческим, заведомо ущербным. Насколько же я удивился и ободрился, услышав подобные фразы на Третьем конгрессе Лозаннского движения в Кейптауне.
У нас нет выбора – мы должны признать, что нам отведена роль меньшинства. Не только обстоятельствами, но и самим Богом. У нас нет выбора – быть меньшинством или большинством. У нас есть выбор иного плана – быть влиятельным меньшинством либо подвергнуться ассимиляции.
Что значит быть влиятельным? Как мы можем сохранить себя среди более сильных групп и титульных культур? Нам нужно знать свои преимущества, предлагать эксклюзив, быть сильными мягкой и светлой силой, всем нужными, другими, неотмирными, принципиальными и при этом мудрыми.
В условиях враждебной среды нам нужно быть готовыми не только к развитию своих структур и амбициозных проектов, но и быть церковью в церкви, евангельской сектой в православии и исламе, крепкими в убеждениях и сильными любовью маргиналами. С одной стороны, от меньшинства требуется готовность к гонениями и безумию: «Ибо я думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренными к смерти, потому что мы сделались позорищем для мира, для Ангелов и человеков. Мы безумны Христа ради» (1 Кор. 4:9-10). С другой стороны, — активность и оптимизм: «Вот, теперь время благоприятное, вот, теперь день спасения. Мы никому ни в чем не полагаем претыкания, чтобы не было порицаемо служение, но во всем являем себя, как служители Божии, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах…» (2 Кор. 6:2-4).
И тогда меньшинство становится влиятельным: «Мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем» (2 Кор. 6:9-10).
В-третьих, наша миссия должна быть разносторонней и всесторонней, мы должны видеть все аспекты стороны, выбирать актуальные направления, но не терять из виду целостности. Какая миссия ожидается сегодня от нас – свидетельства, христианизации, трансформации, сострадания, примирения, солидарности, обличения? Подумайте о том, где у нас болит сильнее всего. Миссия будет ответом на эту боль.
Быть примирителями – эту задачу я принимаю как императив сего дня для украинских христиан. Разделена не только Украина, разделен весь мир – социально, политически, культурно, религиозно.
Миссия примирения создает сообщество мира, упраздняя границы и фронтовые линии. “Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое. Все же от Бога, Иисусом Христом примирившего нас с Собою и давшего нам служение примирения, потому что Бог во Христе примирил с Собою мир, не вменяя людям преступлений их, и дал нам слово примирения. Итак мы — посланники от имени Христова, и как бы Сам Бог увещевает через нас; от имени Христова просим: примиритесь с Богом. Ибо не знавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех, чтобы мы в Нем сделались праведными пред Богом” (2 Кор. 5:17-21)
В-четвертых, миссия должна быть экуменичной, я бы даже сказал еще и другое слово – католической. Т.е. она должна быть по охвату вселенской, всеобщей, единой. Как Церковь может быть такой? Она сможет вместить всех только тогда, когда откажется от своих стен. Она сможет стать безграничной и совпасть в своих пределах с Царством только тогда, когда откажется от границ и пределов.
Конфессиональные границы ограничивают наши возможности и закрывают от нас масштаб Божьих деяний в мире. Если мы сможем задать вопрос, «где границы Церкви?», то легко найдем близлежащий ответ: «их нет и быть не должно». Для людей Церкви, осознавших себя как людей Царства, предстоит совершить важнейшее открытие: у нас гораздо больше союзников, чем мы можем ожидать. В любом месте мы сможем услышать голос: «У Меня много людей в этом городе» (Деян. 18:9-10).
В-пятых, миссия нужна не только им, но и нам, не только миру, но и самой Церкви. Мы не только отдаем, сколько получаем, не столько жертвуем, сколько торжествуем, не столько учим, как учимся.
В конце концов, мы должны понять: наше присутствие среди людей гораздо важнее их присутствия в нашей церкви. Поэтому стоит быть внимательными и to look for the kingdom of God in the streets.
В-шестых, миссия должна быть готовой к постоянным переменам, ни одно приключение не должно оказаться странным (1 Петр. 4:12). Нам нужно научиться жить в условиях постоянной нестабильности, когда безопасного места, нет христианской территории, нет прогнозов и стройных планов, нет гарантий и уверенности.
Нам надлежит ответить на вопрос, как головокружительные перемены в обществе меняют наше самопонимание, темы и формы миссии? Как в них открывается и действует Бог? Как через это мы можем лучше понять Его миссию и наше место в ней?
Разумеется легче и интереснее видеть успех и прогресс и говорить о Царстве Божьем изнутри такой ситуации. Но сегодня предстоит думать и отвечать о другом – как Бог действует в ситуациях войны, несправедливости, хаос, морального упадка, религиозных конфликтов? Какое будущее мы можем увидеть сквозь эти мрачные дни? Говорят, что тот, кто знает будущим, тот управляет историей. Как социальные события являют нам торжество Царства в истории? Какая оптика помогает нам видеть события в правильном свете? Как миссия Бога реализуется в этих противоречивых процессах и что мы можем сделать со своей стороны?
В-седьмых, миссия как вызов сталкивает нас с невозможной возможностью Встречи и Дара, которые трансформируют нас и которые могут стать единственно ценным содержанием нашего миссионерского слова и дела.
Что значит для христианина и Церкви в целом выполнять свою миссию? Это значит быть свидетелем события Встречи и преображающего опыта Присутствия. Опыт как никогда ценен, отвлеченные аргументы как никогда девальвированы.
Все, что мы можем сказать – это рассказать о полученной Божьем даре, о чуде спасающей и преображающей Благодати. Суть, предмет и задача миссия – за пределами исторической логики, экономической выгоды и политической целесообразности. Дар – то, что вносит разрыв, вызывает изумление и открывает невозможное как все-таки реальное.
Если у меня нет ясности в понимании, эффективной стратегии и надежных планов, у меня остается Дар, полученный свыше, которым я могу поделиться. Если у меня нет прощения как моего прощения, у меня есть прощение как полученный дар. Если у меня нет понимание как моего понимания, у меня есть понимание как полученный дар.
Моя пустота и моя нищета наполняются и восполняются Даром. Все, что я могу сделать – делиться Даром и свидетельствовать о Дающем.
Я выделил семь ключевых для сего дня характеристик миссии как вызова. Конечно же, их может быть гораздо больше. Но и этот семисвечник дает нам достаточно света, чтобы увидеть свое призвание и свое же несоответствие ему. Но главное не в нас, в этом свете мы должны задуматься о Боге и Его миссии, чтобы лучше понимать Его и быть соучастниками Его грядущего Царства.

О духовности и Духе

• 4 августа, 2015
• Статьи

Духовность как проявление Духа

Мы живем в мире вещей и мыслим все как вещи. В том числе духовность. Мы говорим, что духовность есть у кого-то, или кто-то ей обладает. Но духовность – это не вещь, не собственность, это нечто, нам никак не принадлежащее, но свободно проявляющееся в отношениях.
Т.е. это не вещи и даже не люди, но отношения. Уточню, это отношения, преображенные присутствием Духа.
Нет ничего более хрупкого, нестабильного, тонкого, чем отношения. Нет ничего более драгоценного. Самая дорогая вещь дешевле отношений. Как говорил Ремарк, «Все, что можно получить с помощью денег, — дешевое». Отношения дорогие.
Дух, который наполняет нас и наши отношения, предельно самостоятельный, своевольный. Он дышит, где хочет. Когда хочет, приходит, и так же уходит. Мы не можем удержать Его, присвоить. Есть Он – есть духовность, нет Его – ничего не поделаешь.
Когда люди говорят о христианах как о духовных, я не знаю, плакать мне или радоваться. Потому что если за нами не замечают Духа, мы делаем что-то не так, мы отвлекаем внимание людей от самого главного.
Итак, духовность – это проявление Духа в отношениях человека к себе, другим, миру, Богу. «Проявление» означает, что нечто духовное, невидимое, божественное, становится заметным для людей. Можно использовать и более привычное для богословов слово – воплощение. Бесплотное становится плотью, обретает узнаваемые материальные очертания, становится доступным для вопросов и контактов.
Быть духовным – значит позволить Духу действовать в нас, изменяя мир отношений, делая Бога зримым, воплощенным, проявленным.
В этом смысле можно согласиться с Паулем Тиллихом, что Бог как Дух – не особая реальность, но глубина нашей реальности. Духовность – особое измерение реальности, глубина жизни, подлинность отношений, чистота мотивов, благость мира.
Мир духовен, потому что создан и поддерживается, дышит и наполняется Богом. И наша задача как христиан сделать эту духовность видимой, проявить ее в максимальной мере, насытить ей наши жизни и наши отношения.
Как это сделать? Прежде всего, принимая духовность мира и истории, благодаря Бога за присутствие Духом здесь и всюду, в прошлом, настоящем и будущем. Мы можем и должны понять духовность как ориентированную на будущее. Духовность дает нам возможность жить свободно, творчески, смело, доверяясь Богу. Духовность связана не столько с каноническими образами прошлого, сколько с вдохновением для будущего.
Духовность пронизывает собой время и пространство – телесное, историческое, культурное, личное, общественное. Для духовного христианина нет недуховных сфер. Мы можем видеть культуру как язык Бога, воплощенные образы бесплотного Духа. Мы можем чувствовать духовность тела. Мы можем переживать прикосновение Духа среди социальных волнений.
Но чтобы чувство Духа и духовные чувства развивались, их нужно практиковать, нужно строить сообщества практикуемой духовности. Я не думаю, что Евангелие заключается в том, чтобы каждого человека сделать духовным. Дух пронизывает наши отношения и создает из нас сообщество, мы ищем Церкви, чаем Царства. И не только, везде, в каждой встрече с любым человеком мы видим Бога между нами. Духовность – это особый режим видения и жизни, когда мы видим жизнь, наполненной Духом, и сами наполняемся Им. Тогда мы начинаем искать в жизни то, что указывает нам на Бога, что соединяет с Ним, что одухотворяет и вдохновляет. Что увлекает меня к глубине? Что отрывает взгляд от земли? Что возвышает? От чего горит мое сердце? Как Бог говорит через обыденные и профанные вещи? Как Он присутствует здесь? Как я и мои отношения с ближними должны измениться в свете Его присутствия? Духовность – об этом.
Итак, сегодня, когда мир становится все более враждебным христианству, нам предстоит заново открыть то, что было известно нашим отцам веры – мы странники и пришельцы, мы нездешние. Но мы не в изгнании, мы в послании. Мы не духовные против мира, мы ищем духовной глубины внутри жизни. Мы не закрываем нашего Бога в церкви, но ищем Его, чтобы быть вместе с Ним, всегда и везде, здесь и сейчас.

Церковь без стен

• 31 июля, 2015
• Статьи

Церковь без стен – образ миссионерский, образ радикальной открытости, образ движения от себя к людям. Открытости и движения не только к людям, но и к Богу. Ведь Церковь не только ищет возможности послужить людям, но также ищет понимания Божьей воли в отношении того, как и кому послужить. Церковь далеко не все знает о том, что и как должна делать, поэтому лучший способ служить – искать Бога и сослужить вместе с Ним.
Бог служит людям, и Церковь приобщается к Его служению. Церковь служит Ему, служа людям. Церковь служит людям, служа Богу. Как ни скажем, получается, что Церковь, Бог и люди чаще всего встречаются там – вне стен.
Церковь без стен исповедует, что Бог – по ту сторону церковной ограды, хотя бывает и по эту. Для Него нет стен.
Бог действует без стен, проходит через стены, и Церковь должна следовать за Ним, должна постоянно задавать вопросы: где Он, что делает, что мы можем и должны делать вместе?
Наша беда в том, что мы слишком озабочены собственным спасением, чтобы замечать и понимать присутствие и действия Бога в мире. Мы эгоистично заняты своей вечной участью либо истиной своей традиции, и во всем видим себя и свои интересы.
Мы строим стены, чтобы удержать в них Присутствие Божье, чтобы присвоить Его себе, чтобы владеть Им и от Его имени властвовать. И тогда мы называем наше место святым, а то, что за стенами – грешным, профанным, секулярным.
Мы ограждаем себя стенами, потому что боимся врагов, чужих и просто других. И тогда мы становимся смелеем, и смотрим на всех сверху вниз.
Мы прячемся за стены, чтобы скрыть свои слабости, усталость, неприглядность. И тогда мы начинаем верить в себя.
Это все о нас, и Бог здесь почти не при чем. Стены – это от нас и для нас. Богу стены не нужны.
Для Церкви стены – знак тождественности («мы это мы»), возможность сохранить себя от внешних влияний. Но любая закрытая система обречена. Поэтому жить будет лишь та Церковь, которая желает расшириться до пределов Царства и совпасть с ним.
Открытость предполагает уязвимость, риск, доверие, принятие, общение. В конце концов, это отдача и жертва. Но это жизнь, настоящая жизнь.
Сегодня мы должны думать не только о выживании церквей как они сложились, но и о более смелом вопросе: какие формы церковности мы должны принять и благословить, чтобы не только выживать, но и полноценно жить и служить.
Какой должны быть форма церковной жизни в условиях антихристианского террора? Какой формат церковного служения отвечает режиму жизни современных людей? Какая форма церковной жизни отвечает требованиям христианского единства и диалога традиций?
Думая об этих вопросах, мы должны быть творческими и радикальными. Мы должны говорить о том, что на смену институтам приходят сетевые сообщества. Мы должны под давлением экономических и политических обстоятельств максимально упростить церковные структуры. Мы должны задуматься о катакомбных формах церковного присутствия в опасных регионах. Мы должны думать об открытых образах христианства, отвечающих очень гибким формам социальной жизни людей. Мы должны думать о синтезах церковных форм и традиций, не исключая того, что на смену узнаваемым конфессиональным формам придут гибридные (такие как евангельское православие или евангельский католицизм, филокатолический протестантизм или филокатолическое православие) или универсальные («просто христианство» или даже нецерковная вера). Например, я вполне серьезно считаю, что самым значимым событием к юбилею Реформации может стать примирение католиков и протестантов. Это было бы самой сильной реформацией – не разделение, а примирение, которое изменило бы и тех, и других, напомнило бы католикам о евангельском, а протестантам – о католическом измерениях веры.
Право и дерзновение на смелые инновации даны самим Богом, заложены Им в основание Церкви. Она принадлежит не прошлому, но будущему, не истории, но Богу. Церковь без стен не ограничена своим прошлым, не определяема посредством ссылок на то, как было; она устремлена в будущее и живет обратной перспективой.
Церковь без стен – церковь свободная и творческая, в и то же время подчиненная делу миссии. Она понимает условность своих форм и безусловность своего призвания.
Отсутствие стен помогает церкви быть Церковью, быть Церковью Божьей и Церковью миссионерской.