Lessons from the Maidan

• 20 августа, 2015
• Статьи

Missio Dei: God, where are you?

Christians understand their objectives and church mission in various ways. It ranges from direct outreach, inviting people to come Church to mission as solidarity, co-participation, and compassion. Like ‘yeast’, Church changes the very structure of social work. We cannot do everything. Therefore, it is important to stay focused and to understand, what mission direction in the range is the most relevant one for today. Where does it hurt most? What is needed most?
When we talk about Church mission, we also mean God’s mission, Missio Dei.
Church is taking part in what God is doing. Thus, before planning our direction, we should understand where God is, and join him. For instance, no one had expected that God would be working in Maidan. It was a revelation to Church. We are so accustomed to the idea that we should bring people to Church. God, however, revealed himself outside Church walls. When we saw that, we intuitively understood that it was something God was at work with, we could not help joining. So Church got involved. Therefore, Church mission is derived from Missio Dei and it focuses on the most important aspect: what God is doing, and not what we can generally do.

Only forward

We have to think about prospects. We have way out only in front of us. In all troubles we have to keep in mind that perspective: where are we going forward to? We do not want to live in deception. Nobody can buy us with bread or meat. I do not claim that life has become easier nowadays, but we are holding to that perspective, we fight for that perspective. We have no right to go backwards. We are not allowed to do that. At least because thousands of Christians had paid a high price with their blood and sacrifice so we can move forward. Therefore, anyone, who compares the present with the past, is neglecting that sacrifice, which has been done. We cannot do it. There is only way forward.

The battle of images of future

During the bloody events in Donetsk, several Christians put a prayer tent there. They were dispersed, beaten up, kidnapped, and tortured. But they got together again and again and prayed for unified and peaceful Ukraine. These people in Donetsk have shown that Donetsk is not uniform. They showed another image of Donetsk. In the same way, our goal is also to show what our society can look like if it is built on Christian values. We should not expect immediate changes, though. Today there is competition of images of future. Most of them have their roots in the past. However, if we win the war for the image of future, we will win the future. And we have to begin with ourselves.
You see, we do not have any buttons or devices to turn the starts on or make sunrise shorter, so the night is over sooner. They simply do not exist. Sometimes, this thought can be depressive, because we want some quick changes. What can we do about it? We have no political parties, no oligarchs, no resources. What do we have? A candle, which I can put on fire. If you are able to put on fire yours, there will be more of us, and the night will get lighter. We cannot make sunrise come sooner, but we can create such places of light of God’s Kingdom, so there is more light. We have candles, not searchlights, but we are able to do make difference with such minimalism. I doubt that we can drastically change the situation in the whole world, but we can make oases of God’s Kingdom, so that people, tired of wondering in the dessert, in darkness, would say ‘At last, there is a place where we can come, have rest and be restored.

From privatization to nationalization

There is a concept of ‘religion privatization’. That is, Jesus is my personal Savior, personal faith, personal spirituality, and personal holiness. Now we can notice that we read the Bible through the glasses of nationalization and socialization. When we think not of personal relationship, but about God’s relationship with nations, his people Israel, with gentile structures. He addresses certain communities. Church is a community as well. For Ukrainian nation there is a question of whether we see God to be our God with such collective and national perspective.

Reform or lose

The civil society in Ukraine hardly existed, because the state dominated it. So, Maidan was the last desperate protests, because people had been experiencing restrictions from all sides. In the same way, church structures were dominated by the government. There is hardly any community nature in the Church. By the term ‘Church’ we mean bishops, particular people, who appropriated it. Where is the sense of community in it? There were numerous different structures. The state faced a newly born civil society, and the Church realized that within the Church there is another Maidan going on. To some extent, it frightened those small ‘yanuvokiches’, who were living in all of us. Therefore, the same processes took place in the Church. And now, we are facing a choice: will the Church manage to be rebuilt from the downward pressure or not? Is the Church a structure or a community? Is it a brotherhood or a bishop institute? Will the Church have its own Christian civil community? It is a very serious question, and if the Church does not respond to it, the credit given to the Church by the society in Maidan, will end up with the feeling of deep disappointment. Everything, which good for status quo or causing hesitation, is doomed.

Opportunity for Christians

We all agree by default that Christians must be proactive and responsible as far as social and political issues concerned. We used to have discussions before. Nowadays, this idea is a starting point for discussion. The process has been launched. Of course, we would like things to change quickly, but we have to keep in mind the long-term perspective. And we also have to be aware that every attempt to change something is always a risky enterprise. It seems to me, we sometimes refuse to admit or accept those risks. Surely, we wanted to return the taken away dignity, lost freedom, rights, and we supported those desires among the people. How could we stay aside and say that it’s better to keep a low profile? By all means, we had to support that pursuit. What did it lead us to? To the destruction of our conventional lifestyle. We ended up in a desert, but there is hope!
At this time, I see that there is a window of opportunities still open for Christians. Eventually, it will be closed. When the situation is settled, there will be fewer opportunities to participate. Stability means there will be a group of people who know: who is doing, what is being done, what outcomes to expect, who is in charge, who are following. Ukrainian identity is open now, and Christian churches are components, or active factor of that identity taking on shape. When it has been shaped, it will be too late for us. Nobody will ever ask us. The narrative will be written by someone else, and all we will be able to do is to comment. If you agree with it – do it! If you disagree – go and look for better things elsewhere. We will not have a chance, unlike Israel, to build our own state in the wilderness. The Kingdom of God is on the earth. Currently in Ukraine we still can incorporate our values, integrate them, add them up, make them happen, while the window remains open. It is getting smaller and gradually shuts down. We abuse patience. To a certain degree, this uncertainty in the country works on our side. God is patient. He is addressing us: while this thing is still going on and the invitation is still valid, are you going to use it or not? That will be it. No place for regrets in future. The door will close, the window will be shut, and you will remain in your sectarianism, being the outcasts of the society and you will keep grumbling and feeling discontent. You did not cease your chance, so now do not scold those who have used it.

Тренды 3. «Структуры закрытого мира»

• 20 августа, 2015
• Статьи

Продолжается переструктурирование общества, мозаика сфер подчиняется неумолимой логике глобального секулярного порядка
Если раньше угрозой для христианской веры считалась автономия сфер, т.е. отсутствие всепроникающего порядка, возможность исповедовать разные мировоззрения в соответствующих сферах, то теперь вере, претендующей на целостность и вездеприсутствие, угрожают подобные претензии со стороны глобальной секулярной системы. Новая гомогенность мира строится не на индивидуальной или посферной свободе для религии или от религии, а на подчинении всех сфер секулярной форме религии.
Мир стал глобальным не только в том смысле, что все его регионы стали взаимосвязанными частями целого «глобуса», но и в том смысле, что все сферы его жизни оказались завязанными в один узел, подчиненными одному порядку. В этом мире не верить в Бога стало легче, чем верить; установки неверия действуют по умолчанию и блокируют любой серьезный разговор о Боге.
Тезис о существовании Бога стал проблематичным, в то же время Его отсутствие стало едва ли не очевидным. Техника восполняет нужды, ранее адресованные Богу; демократия оправдывает столь широкую толерантность, что декалог и христианская этика преставляются антидемократическими; потребитель довольствуется возможностями богатого и щедрого рынка; посмодерн ограничивает жизнь поверхностью, горизонтом видимого и телесного. В этом порядке исчезает необходимость в Боге, для трансцендентного не остается свободного места, разве что среди экзотики.
В универсальном порядке секулярного меняется восприятие Церкви – она больше не принимается как священная, святая или освященная, но лишь как социальный институт, один из многих и подобный другим. От людей церкви ожидают следования общим правилам, общения на общем языке, служения общему благу, и все это «общее» понимается, конечно же, совершенно секулярно.

Тренды 2. Подчинение различий

• 19 августа, 2015
• Статьи

2. Глобальная духовная ситуация нивелирует региональное многообразие

Глобальное определяет фон, на котором проявляет себя локальное. Глобальное формирует условия, в которых развиваются или умирают локальные культуры.
Миссиологи должны быть внимательны к местным особенностям, но при этом не должны впадать в очарование от уникальных деталей. Не стоит забывать, что локальное встроено в глобальный порядок, подчинено ему, находится в позиции рецепиента, объекта влияния.
Нюансы локального позволены глобальным в качестве украшающего орнамента, причудливого декора, строго подчиненного внешней логике (экономике рынка, религии секуляризма, власти империи).
Выживает то, что способно встроиться в новый порядок, срастись с ним, служить ему. Поэтому стоит задавать вопросы о прагматике отношений глобального с локальным: в чем состоит закономерность глобализации и как локальные особенности могут отвечать ее интересам.
Общим трендом будет выравнивание или управляемость различий на пути к упрощению, стандартизации, универсализации.
Глобальное преставляет собой вовсе не одну культуру, утвердившую мировое господство над всеми другими путем их уничтожения и подавления.
Глобальное в его современных проявлениях нужно понимать как сплав культур вокруг наиболее интегративной из них, пока такую роль выполняет культура американская (в политическом и культурном содружестве союзников по Северной Атлантике).

Тренды 1. Техника и технологии

• 19 августа, 2015
• Статьи

Тренды

Очертив ситуацию и определив основные факторы, влияющие на миссиологическое понимание глобализированного и секуляризированного мира, стоит обратить внимание на наиболее важные тренды, активно развивающиеся и продолжающие менять социальный ландшафт.
1. Техника и технологии задают новые форматы для выражения веры и свидетельства о ней
Научно-техническое развитие стало непредсказуемым и следовательно неуправляемым. Обычные люди даже не в состоянии понять суть научных достижений и их последствия. Облик мира определяется невиданным господством техники и столь же невиданной слабостью, относительностью духовных оснований.
Новый режим и структура жизни не оставляют времени для религии. «Человек страдает от своих забот и работы, даже когда не работает. Мы погибаем от всего того инструментария, которым себя окружили: от машин, выпускающих ту или иную продукцию, от машин, при помощи которых мы общаемся, от машин, которые нас перевозят. Жизнеобеспечивающая техника постоянно требует нашего внимания, оставляя тем самым все меньше и меньше пространства для символов, расширяющих границы духа» [Хаутепен А. Бог. Открытый вопрос. — М., 2008. — с. 139]
Уже сегодня нужно думать не о пользе освобождения и расширения возможностей, которую принесла научно-техничекая революция, но о лечении человеческой души, порабощенной техникой, об освобождении человека от техники. Религия, ранее благословлявшая прогресс, сегодня становится его врагом, но не в том смысле, что снова включает книги Коперника в индекс запрещенных книг или борется против компьютеров и идентификационных номеров, а в смысле пророческого предупреждения и обличения новых форм зависимости человеческого духа.

Сопутствующие факторы глобальной (пост)секулярности

• 18 августа, 2015
• Статьи

С секуляризацией и глобализацией связан ряд факторов, влияющих на способ жизни и самопонимания общества, а также на место и роль христианства в этом обществе: 1) научно-технической революции, 2) демократии, 3) культа потребления, 4) постмодернистской культуры.
1. Научно-техническая революция не только расширила возможности людей в производстве и коммуникации, но и поменяла ценностные ориентации, режим общения, организацию времени. Техника и технологии из вспомогательного инструментария человека превратились в самостоятельную силу, определяющий фактор, властно регулирующий жизнь общества. Благодаря технической революции стали возможными глобальные связи – финансовые, производственные, торговые, культурые, политические, религиозные. Между странами и народами разных концов света возникло новое чувство вселенскости, «кафоличности» – чувство глобального единства, принадлежности к общей цивилизации и культуре. Религии стали рассматриваться как части глобальной религиозности, различия традиций начали тонуть в плюралистичной и толерантной всеобщей духовности.
2. Другим важным фактором глобальной цивилизации стала демократия, которая претендует быть не только формой реализации политики, но и всобъемлющим принципом жизни. Очевидный кризис демократии не мешает ее агрессивному распространению. Отрыв демократии от исторических и духовных корней лишь облегчил ее спекулятивное использование в интересах глобальной власти. Еще недавно Хантингтон утверждал, что демократия – западный антично-христианский феномен, и она скорее уникальна, чем универсальна. Сегодня же «распространение демократии» стало геополитической доктриной.
3. Культ потребления стал новой глобальной религией, полностью секуляризированной и абсолютно демократичной. После «конца истории» и «распространения демократии» потребление стало общим делом всех и каждого. Конечно, еще продолжаются конфликты между народами и религиями, но в их основе лежит не столько идейный или политический, сколько потребительский интерес. Этот же потребительский интерес и соединяет людей, заставляет их мириться друг с другом как с участниками одного глобального рынка. В основе глобального единства лежит потребительский консенсус, «общественный договор» потребителей.
4. Техника, демократия и потребление были переосмыслены в рамках постмодернистской культуры и нашли оправдание и перспективу в ее ключевых положениях о тотальном релятивизме, краеугольном принципе удовольствия, критике разума, герменевтике подозрения, трансгуманизме, закате метанарраций и проч. Культура, использующая возможности техники, демократии и потребительского рынка, замешанная на философии постмодернизма, оказывается благосклонной к любым желаниям, не претендующим на серьезность, глубину, ультимативность и исключительность. Анархическая свобода желания ставит себе на службу инструменты техники, демократические свободы и предложения рынка. Постмодернистская культура ничем не сдерживаемой свободы воспевает поверхность как свободу от глубины, риторику как свободу от метафизики, хаос как свободу от порядка, игру как свободу от серьезности и проч. Культура обращается против своей этимологии, поскольку предпочитает бегство, восстание, разрушение, смерть, а не обработку, возделывание, выращивание, созидание.
В своей совокупности факторы техники, демократии, потребления и постмодерна создают новый ландшафт глобального секулярного общества, который можно охарактеризовать через следующий ряд: постхристианское настроение, кризис демократии и капитализма, конец идеологии, агрессивная толерантность, восстание меньшинств, несвобода быть собой и следовать своим принципам, безбрежный релятивизм и рассеивающий плюрализм, популярность массоидных сообществ на фоне атомизации общества, спрос на сильную руку и объединяющую власть, все менее гуманный и все более воинствущий «гуманизм» (exclusive humanism Чарльза Тейлора, «исключающий» трансцендентное [«Секулярна доба», c. 40]).

Глобализм и (пост)секулярность как контекст emerging missiology

• 17 августа, 2015
• Статьи

Постсекулярность как состояние культуры
Современная миссиология находит себя в странном, невиданном ранее социальном контексте. Нынешняя ситуация не вырастает из прошлого, не следует из предыдущего опыта, а разрывает преемственность, отрицает свои же корни. Философы и социологи не нашли ничего лучшего, чтобы описать это странное состояние мира и его восприятие через приставное слово «после» («пост»). Все стало определяться через призму «пост-» — будто общество перестало стремиться к чему-то, и находит себя уже после чего-то, после некоего судьбоносного рубежа, точки невозврата, непоправимой утраты.
Известный философ Чарльз Тейлор описывает произошедшие перемены через понятие секулярного: «Перемена, которую я хочу определить и отследить, ведет нас от общества, где было практически невозможно не верить в Бога, к такому, где вера, даже для самого стойкого верующего, является лишь одной из возможностей среди других» [«Секулярна доба», c. 17].
Впрочем, последние десятилетия религиоведы и социологи говорят о конце секулярного. Хотя мир никогда и не был секулярным, чтобы перестать им быть. Также как не был христианским. Мир не стал несекулярным или нехристианским. Но сегодня ни секулярное, ни христианское более не могут реализовать претензии на мета-позицию или мета-мировоззрение. Такое ограничение в притязаниях, добровольно-вынужденное смирение бывших метанарраций передается понятиями постсекулярности и постхристианства.
Именно постсекулярность представляется наиболее адекватным концептом для разговора о глобальных религиозных трендах. Призрак агрессивной секулярности еще бродит миром, но большинство не верит в призраки и предпочитает с ними не встречаться – не потому что боится, а потому что это лишь тени прошлого, никому не интересные и не нужные.
Мир живет не по закону исключения, а по принципу сочетания того, что еще вчера сочетанию не подлежало. Постсекулярное общество – общество, в котором секулярное и религиозное существуют вместе и лишь благодаря друг другу. Аналогичным образом, глобальное и локальное принадлежат другу другу в связке глокального. Ничто не исключается, но все ограничивается в своих претензиях на универсальность и окончательность. Кажется, что ни агрессивная евангелизация, ни насильственная секуляризация более не возможны, потому что их цели утрачены и обесценены, ведь, в конце концов, крайности никому не нужны. Но при этом возникает глобальный порядок, огранивающий все, кроме себя.
Глобализация как всеобщая связь
Не только секуляризация – как внутренняя логика цивилизационного развития, но и глобализация – как всемирная взаимосвязь всех со всем, работает на разрушение границ, внутренних правил, закрытых традиций, их ярко выраженной специфичности и убедительной исключительности.
Стирая грани, глобализация разрушает локальные структуры ради создания одной единой структуры, всеохватной и всепроникающей. Недаром это слово (и связанный с ним символ земного шара) находит завершающее понимание через другие слова-символы – «сеть» и «паутина». Net и Web стали, вероятно, самыми «глобальными» словами, известными по всему миру и явно соревнующимися со словами «Иисус Христос» и «Церковь». Новый «глобальный» словарь ставит на первые позиции слова компьютер, демократия, рынок, постмодернизм. Эти слова стали важными факторами, сопутствующими секулярной глобализации.

Orthodoxy and terrorism

• 15 августа, 2015
• Статьи

Orthodoxy and terrorism
First Things, August Issue, 2015

I had no doubt that many would question whether it is appropriate to use as provocative an expression as “Orthodox terrorism.” Nevertheless, to save Orthodoxy itself, it is worth talking about the danger of transforming Orthodoxy into an aggressive political-religious project. In this spirit, I would like to make two points.

First, I consider my critics’ indignation to be understandable. “Orthodox terrorism,” as it is seen in the Russian-Ukrainian war, should be distinguished from the canonical Russian Orthodox tradition.

Second, my decision to speak of “Orthodox terrorism” originated not so much from my personal biography, as from a systematic analysis of numerous instances of religiously motivated violence against “uniates, schismatics, and sectarians” and any pro-Ukrainian or pro-western civilians in the occupied territories. One would think that the priests of the Russian Orthodox Church (ROC) and the Ukraine Orthodox Church–Moscow Patriarchate (UOC–MP) would hide their involvement and support for Russian aggression and the criminal activities of the separatist republics. Instead, at the military parade on the ninth of May (the seventieth anniversary of victory in the World War II”), the bishops of the UOC–MP celebrated behind the separatist leaders. Meanwhile, in the Ukrainian Parliament, Metropolitan Onuphrius of the UOC–MP refused to stand up and observe a minute of silence in remembrance of the fallen Ukrainian soldiers in Donbass. These facts indicate that “Orthodox terrorism” as well as the political involvement of Moscow Orthodoxy is all but an “open secret.” It is neither my daring theory, nor a victim complex. It is a mere summary of already known facts.

Both points underline the existence of “Orthodox terrorism” and the pertinence of the concept. In other words, I am not trying to claim that all Russian Orthodox are terrorists. My point is different: The fact of “Orthodox terrorism”—occasions of Orthodox support and blessing of terrorism aimed at “westerners” and “heterodoxy”—requires a definite response from the Orthodox Church. To put it differently, the Orthodox Church needs to investigate and decisively dissociate itself from this phenomenon.

In the lead up to the Ukrainian-Russian war, the Western world should have been more aware of the current condition of global and local Orthodoxy. World Orthodoxy is heterogeneous, and the Moscow is not the mainstream. Local Orthodoxy is also divided. Originally and historically “Russian Orthodoxy” was “of Kyiv” and had a Kyiv-centric character. Nowadays, the ROC does not represent the entirety of the Orthodox traditions, even in Russia, still less in Ukraine. There are reasons to believe that the Russian Patriarchate is primarily a product of Stalin’s design (the Patriarchate appeared in 1943 as a foreign policy project, to be precise), and it is not a successor to any of the ancient Orthodox traditions. Therefore, the question is, what exactly do we mean by the generic term, “Orthodoxy,” who represents it, and who has the right to speak on its behalf?

With the term “Orthodox terrorism” I was aiming at the degenerate, false, aggressive forms and was warning against a degeneration of Orthodoxy that is dangerous to everyone.

The question naturally arises, then, why doesn’t the Russian Patriarchate itself try to separate itself from these false forms and from terrorists by excommunicating those priests who blessed the icons of Stalin and Putin, and who support separatists forces and Russian troops in the war against Ukraine?

Apologists within the Russian Orthodox Church (ROC) have eagerly talked about the interconnectedness of religion, politics, and violence in Islam and Protestant fundamentalism, and have ceaselessly rebuked U.S. civil religion and the “Orange Revolution” in Ukraine. Unfortunately, the speakers of the ROC would rather talk about Islamic jihad; as for Orthodox jihad, there is a conspiracy of silence.

The political project of Eurasian integration has been seen as the rightful act of reunion of the “Holy Rus.” For the interests the “Russian World” it is suggested that all ancient sacred objects and places and canonical territories should be returned to Russia. It looks for all the world like an Orthodox crusade.

Unfortunately, in their close cooperation with the Kremlin, the ROC has not been able to offer a “new outreach of Eurasia” (analogous with Catholic ideas concerning Europe); instead it has given its blessing to the new imperial project of the “Russian World.”

This global project disregards usual state borders, cultures, and nations. By going beyond Russia, the “Russian World” and Russian Orthodoxy become aggressive and dangerous.

I do not try to highlight “Orthodox terrorism” for the sake of denigrating the ROC. I would like to encourage authentic Orthodoxy, free of terrorism, evangelical in its spirit, universal in its scope, not isolated from other denominations, capable of self-criticism and inner reformation, open towards the West and friendly with its neighbors. What should “Evangelical Orthodox” believers or “simple Orthodox” believers do in the ROC in the midst of political and aggressive Orthodoxy? Their goal should be to become “the church in the Church” and reveal to the world new images of Orthodoxy in the light of which “Orthodox terrorism” will look like a marginal and shameful thing.

Those who love Orthodoxy and are concerned about its future should not focus too much on the author of articles on “Orthodox terrorism.” They should focus on the hierarchs and theologians of the ROC who have the power to put an end to the religious animosity, stop the degeneration of their own church, and the degeneration of Orthodoxy as a whole.

ДІЄСЛОВО

• 14 августа, 2015
• Статьи

Вера и жизнь. №4, 2015

На украинском языке слово «глагол» звучит очень интересно: дієслово. На русском языке слово «глагол» указывает на говорение: глаголить, звучать, звать. А «дієслово» указывает на действие. Можно сказать так: это слово обозначает действие. А можно сказать иначе: это слово не только обозначает действие, но и призывает к нему, и даже само действует. Это слово-действие, слово, призывающее к действию, действующее слово. Как помним со школьной скамьи, оно отвечает на вопросы: что делать? что сделать?

Большинство библейских слов описывают действия – не мир и не людей, но действия Бога в мире и среди людей. Они призывают читающих к действию. Они же сами воздействуют на читающего и слушающего.

В этом особенность Божьего Слова, которое живо и действенно. Оно не возвращается, не исполнившись. «В начале было Слово»(Ин. 1:1). «И сказал Бог: „Да будет…“ И стало так»(Быт. 1).

В наши дни слова обесценились. Мы говорим одно – думаем другое. Говорим – и не делаем. Слушаем других – не доверяем. Обещаем – не выполняем.

Слова утратили силу и смысл. Слова стали бездейственными. На них перестали обращать внимание.

Изменяющая реальность

Взять слово «вера». О чем оно говорит? К чему призывает? В ответ люди пожимают плечами: «У каждого своя вера». Что меняет наша вера, и как она проявляется? Люди бьют себя кулаком в грудь: «Моя вера здесь, у меня Бог внутри».

А вокруг – безобразная действительность, нечеловеческие, почти скотские условия. Выходит, что «вера» ничего не меняет, лишь тешит душу ложной надеждой на православность или особую духовность, которые глубоко «внутри».

Такая вера – что зимнее солнышко: светит, но не греет. Пора вернуть словам их силу. Для этого нужно вернуться к Богу и услышать слова как Его слова. Потому что Его слова действуют, преобразуют, спасают. Потому что слова Божьи – дух и жизнь, и человек живет не хлебом единым, но Словом Божьим. «Имейте веру Божию», – призывает Иисус (Мк. 11:23). Вера в Библии – «дієслово», дееслово, слово-действие. Вера все приводит в движение. Вера изменяет реальность. Осуществляет то, чего еще нет. Делает видимым еще сокрытое или непроявленное. В конце концов, вера спасает. «Все, что не по вере, – грех»(Рим. 14:23). Вера оживляет мысль, наполняет смыслом наши дела, без веры жизнь бы остановилась.

Каждый человек верит и чувствует на себе силу веры. Но только вера Божья действует спасительно, преображая естество человека, сближая его с Богом. Как писал пастор-мученик Георгий Винс:

Вера через шторм проводит корабли,

Караваны движет по пустыне,

Увлекает пленников земли

К отдаленным звездам в небе синем…

Лишь когда Божественным лучом

Твою душу Небо посетило,

Вера вспыхнет яростным огнем,

Как любви гигантское светило.

Зазвучит набатом в тишине,

Под напором бури не согнется,

Ведь она в моей родной стране

Верою евангельской зовется.

Эти строки были написаны в местах лишения свободы, где пастор отбывал срок «за веру». Вера спасла его, дала мужество выстоять. Вера cделала непобедимым, верным своему пути до конца. Примечательно, что один из поэтических сборников Георгия Винса называется «Верность».

Преображающая жизнь

Как известно, «вера» – существительное, образованное от глагола «верить». Вначале был глагол. И этот глагол призывает людей к особому отношению к Богу, отношению доверия, верности, преданности. Вера (верность) обычно характеризует Бога, но иногда и человека: «Праведный своей верой (верностью) жив будет»(Авв. 2:4). Отношения веры взаимны, двусторонни. Здесь есть и Божье обращение, и человеческий ответ.

«Праведный верой жив будет», – апостол Павел повторяет пророческие слова в Послании к римлянам (Рим. 1:17). И здесь подчеркивается ответственность «всякого верующего». Бог сеет семя, но не каждый дает ему взойти. Бог призывает, не каждый отвечает. Бог предлагает, не все принимают.

Иудеи знали о Боге из истории и Писаний. Эллины – из философии, совести и природы. Однако знание о Боге недостаточно. «Но как они, познав Бога, не прославили Его как Бога и не возблагодарили, но осуетились…»(Рим. 1:21).

Из апостольских слов становится ясно, что знание о Боге нельзя приравнять к вере. Знание открыто: «Ибо, что можно знать о Боге, явно для них, потому что Бог явил им»(Рим. 1:19). Но без личного решения, действия, волевого усилия знание не способно изменить человеческую природу. Вера-знание (именно так понимали веру издревле в большинстве народов) не стала верой-действием (именно этому учит Библия).

Поэтому Иаков вынужден сказать: «Ты веруешь, что Бог един, – хорошо делаешь; и бесы веруют – и трепещут. Но хочешь ли знать, неосновательный человек, что вера без дел мертва?»(2:19–20).

Вера – это всегда личное отношение. Веру нельзя заменить принадлежностью к авторитетной религиозной традиции или «канонической церкви» («правильной вере»).

Веру нельзя заменить знанием о вере – как «правильно верить».

Плоды веры

Настоящая вера всегда действенна, производит перемены и приносит плоды. Первый из плодов – покаяние. Именно покаяние проповедовал Иоанн Креститель, обращавшийся к избранному Божьему народу, носителю и «хранителю веры»: «Порождения ехидны! Кто внушил вам бежать от будущего гнева? Сотворите же достойные плоды покаяния»(Лк. 3:7– 8).

Что значит покаяние? Это действие веры в нас: когда вера Божья вливается в нас и вызывает отклик, когда мы позволяем вере изменить нас. Это продолжающееся действие – пробуждение, обращение, принятие, следование, преображение. Поэтому библейские персонажи задают «вопросы веры», а не «вопросы любопытства». «Господи! Что повелишь мне делать?»– спрашивает Савл (Деян. 9:6). «Что мне делать, чтобы спастись?»– вопрошает темничный страж (Деян. 16:30).

Вера начинает действие после нашего согласного смирения, открытости к переменам и готовности вручить себя воле Божьей. У нас нет времени на долгие споры. Когда мы встречаем Господа, остается лишь один важный вопрос: что мне делать? Мы отдаем себя Богу, отдаемся в послушание веры. Вера – не наша собственность, не предмет владения. Вера – движущая сила, связывающая нас с Богом и преображающая в Его образ.

Когда мы верим в Иисуса Христа, мы хвалимся Им, а не нашей правильностью. Мы дорожим отношениями с Ним больше, чем традицией. Мы жаждем перемен больше, чем знаний. Наша вера не возвышает нас, но смиряет, не унижает других, но вдохновляет. И чем большего успеха достигает дело веры в нас, тем больше мы действуем, тем ревностней наш труд любви. «Ибо во Христе Иисусе не имеет силы ни обрезание, ни необрезание, но вера, действующая любовью»(Га л. 5:6).

Стоит задать себе вопросы: какие перемены я замечаю в своей жизни? Пытаюсь ли управлять ею как все еще своей? Позволяю ли Богу преображать ее? Не стою ли я на месте? Не еду ли в отцепленном вагоне?Пусть вера станет «дієсловом»!

Стадо баранов и молчание ягнят

• 13 августа, 2015
• Статьи

Агрессия России против Украины поставила между братьями сложные вопросы о правде, свободе, достоинстве. Вопросы не новые, вечные. Но сегодня их приходится решать без отсылок на прошлое. Лишь глядя в глаза друг другу. И помня о Божьем суде.
Один из таких вопросов – почему даже нормальные и порядочные из наших российских братьев поддерживают эту позорную войну своим молчанием, своей пассивностью? Почему не поднимают глаз? Почему отрекаются, предают? Почему вместо покаяния ищут оправдания своему поведению?
Одно из объяснений – массовое обольщение. Они превратно понимают происходящее. Они просто не понимают нас. Безусловно, это имеет место. Непрестанная промывка мозгов, национальная мания исключительности, атмосфера ксенофобии очень даже этому способствовали. Видение мира искажено, понимание отсутствует. Таких людей можно назвать несчастными. Хотя это не снимает с них ответственность за то, что они позволили сделать с собой.
Сегодня такую массу бездумных и безвольных людей ведут на войну против соседей. Завтра поведут на убой в свои же гулаги. И люди будут молчать. О таких массах говорят: стадо баранов.
Есть еще одно объяснение – страх. Постсоветский человек носит на спине свою советскость, тень от него неотделима, как и страх и неизбежность возвращения назад.
Когда люди почувствовали, что возвращаются те самые времена и нравы, «где так вольно дышит человек», они замолчали, чтобы не выделяться, не привлекать внимания, не погибнуть раньше срока.
Нынешнее молчание вчера еще вроде свободных и здравых людей поясняется подсознательным страхом, что за свободолюбие и здравомыслие можно поплатиться.
Этот страх связан еще с одним чувством, которое даже страха сильнее – чувством обреченности. Люди соглашаются с волею тех, кто им приготовил убой. Не с тем соглашаются, что воля эта добрая и разумная. А с тем, что она сильная и непреодолимая. Молчание обреченных — молчание ягнят. Ничего человеческого в этой обреченности нет, как и в стаде бездумных баранов.
В онемении от отупения и в молчании от обреченности свершается расчеловечивание. Лишь в усилии понимания, дерзновенно свободном поступке, живом голосе правды человек становится снова собой. Но, Боже мой, как все это трудно: узки врата в жизнь и немногие идут ими, зато широки врата и пространен путь в погибель. И мучительно-безответным кажется вопрос, заданный Христу испуганной кучкой учеников: «Кто же может спастись?». И немногие готовы услышать в ответ: «Человекам невозможно. Богу же все возможно». И лишь некоторые наконец открывают, что вера сильнее страха и лжи.

The post-Soviet diaspora and its legacy

• 12 августа, 2015
• Статьи

Recently, some anonymous sent me some strange questions:
Why was a green light given for mass emmigration from the former USSR?
Why were immigrants from the former USSR given the unprecedented opportunity to live on the USA’s dime?
Why is there such a high level of criminal activity among Slavic immigrants?
I found it very provocative.
Now, after newest cases against post-Soviet immigrants in U.S. I decide to share my thoughts openly.
Slavic diaspora in the U.S. and around the world has a large positive potential of spiritual, moral, social influence. Unfortunately, the «Soviet injury» does not give its potential to open up and generates inadequate responses to global processes and challenges. On the shady side of this I will say a few more.
I am sure that only good-bye to the remnants of the Soviet period and stereotypes let Christians from the former Soviet Union be a blessing to country of their residence.
I think that the West, including the US, was too concerned with standing up to the USSR and supporting religious and political dissidents. For them, all enemies of the USSR were friends of the US. That was a convenient, but simplistic, paradigm. Because all people “born in the USSR” (this is still a special social category), whether victims of religious persecution or fiery anti-Soviet activists, absorbed the spirit of the Soviet era and many stereotypes of Soviet thinking. They fought against Soviet ideology, but lived in a Soviet environment.
I think that the West underestimated the negative influence of the USSR and overestimated the anti-Sovietness of religious groups in the USSR. They saw religious dissidents as heroes, conquerors, and the avant garde of democratic change. Moreso, they saw in Baptists a strong conservative tradition. Perhaps the US leaders making decisions at the time were influenced by memories of the Founding Fathers, many of whom were dissidents in the Old World and brought an uncompromising spirit of Evangelical Christianity along with them to the US. To open doors to the US for yesterday’s persecuted Christians meant acknowledging their actions and their closeness in spirit to US Christians.
There were also pragmatic reasons, related to demographic policy. I also allow that religious emmigration from the USSR was welcomed in the hope that this conservative Biblical influence would strengthen and diversify American Christianity. Beginning in the 1960s, the US actively began helping Protestants in the USSR and counted on finding in them brothers close in thinking and in spirit. Of course, Syrian or Egyptian Christianity is more exotic and foreign. But, as I already noted, Soviet Christianity, though it seemed close, was actually deeply impacted by the Soviet spirit, so the US received, along with the immigrants, deeply engrained Soviet thinking.
The unprecedented help offered emmigrants from the USSR was offered by the country who had won the “Cold War.” We must acknowledge that at first these immigrants truly needed that help, because after life in the USSR it was very difficult to adapt to a free and competitive society. But after a time such generosity began to be taken advantage of and manipulated, and encouraged a consumer attitude. There is another possible reason for such generosity – a desire to control the situation in the migrant communities, to keep track of them, so that life, attitudes, and socio-political orientation could be controlled.
The high level of crime among immigrants from the USSR can be explained by the “born in the USSR” syndrome – where people see their country of residence as convenient but foreign, and therefore constantly look back to their Soviet experience and models of behavior and solving problems, and do not feel in themselves a connection to American rules and laws, and even protest against them. Now they look back not on the USSR but on Russia and rejoice that it has “risen from its knees,” they are proud that they are “born in the USSR” and are “Russian,” that they are the heirs of an empire, and feel that they are entitled to more than the law-abiding Americans are.
Another problems is the separation created by religious upbringing. In the strictness of conservative religious circles (where almost everything is either forbidden or seen as “worldly” and “sinful”), many psychological problems hide within personalities and later find expression in deviant behavior.
There is also a feeling of resentment – for a poor childhood, for Soviet marginalization, for their admittedly low social position in American society. But for religious communities who left the USSR, I believe the religious factor is the greatest, in which there is the problem of conservative upbringing and a culture of taboos, and a sharpened dichotomy between the church and the world, and a lack of holistic theological teaching on the self and society, faith, and culture.