До сих пор ТЦ как гибридный продукт социального конструирования на основе религиозных убеждений не стали предметом социально-богословских дискуссий. Пока что их критический анализ возможен именно с позиций социального конструирования, поскольку понимание способа их производства может быть началом их последовательной деконструкции. Такая социально-философская «разборка» должна показать, на каких философских посылках строится производство ТЦ. В свою очередь деконструкция этих предпосылок может показать сложносоставной характер ТЦ и ответить на вопросы, что в них от традиции; как постсекулярность работает с традицией; какие альтернативные практики работы с традицией возможны в нашем контексте и какие из них могут найти понимание и поддержку религиозных сообществ; как философия может быть экспертом-посредником между идеологическим заказом со стороны государства и потребностями религиозных сообществ.
Теория «социального конструирования реальности» Питера Бергера и Томаса Лукмана позволяет обосновать необъективность ТЦ, их заказной и субъективный характер. Согласно названной теории, символический порядок всегда предшествует порядку космическому и социальному, а его конструктором является человек, который в процессе творчества экстернализирует себя: «Поскольку человек экстернализирует себя, он конструирует мир в которой экстернализирует себя. В процессе экстернализации он проецирует свои собственные смыслы в реальность». Так символический универсум образует и легитимизирует общество как «объективную реальность». К сожалению, далеко не всегда человек «экстернализирует» аккуратно и ответственно, вписывая свои «собственные смыслы» в уже сложившиеся традиции, парадигмы, правила. Неспроста идеологами и лидерами «русской весны» стали игроки-конструкторы (методологи, футурологи, писатели-фантасты), задолго до 2014 года придумавшие свою дерзкую версию реальности и воплотившие ее в жизнь без всякой оглядки на общие традиции и ценности.
В этом смысле ТЦ стали краеугольным камнем произвольно сконструированного символического универсума «русского мира». Это продукт новой, постсекулярной эпохи, и к христианству и его традициям он имеет самое опосредованное отношение. Это проекция политической ситуации на религиозную традицию, «политика, опрокинутая в прошлое».
Если вспомнить уже упомянутую теорию Бенедикта Андерсона, то ТЦ постсоветских сообществ можно назвать так: воображаемые ценности воображаемых сообществ. Здесь ценности – культурные артефакты, рукотворные средства для самоутверждения себя в качестве национальной (или наднациональной) целостности, отделенной и противопоставленной остальному миру. Андерсон обращает внимание на очевидное, но малоосмысленное: большинство из членов воображаемого политического сообщества никогда друг друга не знали, не встречались и даже не слышали друг о друге, тем не менее, в каждом из них живет образ их общности.
Если сообщества скрепляются коллективным воображаемым, воображаемыми ценностями, то остаются вопросы, как далеко может заходить это воображение; в каких оно (воображение) отношениях с тем, что в обыденном сознании называют реальностью; какова природа воображаемых ценностей и характер их влияния на общественное сознание; есть ли механизмы корректировки этого воображения и его влияния. Очевидно, что большая часть постсоветского общества, еще недавно бывшего атеистическим, не знает истории и содержания православных традиций, за которые готово сражаться, а тем более не знает традиций западного христианства, которые ожесточенно критикует. «Крещенный, но не просвещенный» может называть себя православным атеистом или настолько же православным сталинистом, и не чувствовать в себе никакой двойственности, не видеть в этой логике никакого противоречия.
Для исследователей постсоветской реальности эти «игры воображения» вполне знакомы и хорошо описаны на языке социологии и социальной психологии, а также на материале виртуальной реальности виртуального общества . Гораздо важнее теперь показать, что из традиционного стоит за этим больным воображением, когда и как происходит изобретение ТЦ и начинается их массовое производство, а затем и война под знаком их защиты.
Так группа петербургских исследователей предлагает понимать «постсоветские изменения как процесс recycling, т.е. вторичного использования чего-то вышедшего из употребления, поскольку это что-то устарело, сломалось или просто перестало быть нужным». По их мнению, отношение современности к традиции сочетает показное уважение и прагматизм: «открытие новых смыслов в привычных вещах» или «узнавание» «не отказывает старым смыслам в релевантности; оно только делает их вторичными».
ТЦ могут быть поняты как социальные конструкты или культурные артефакты, связанные с традицией уже вторичной связью. И здесь важно уточнить – что именно в ТЦ от традиции, а что от злобы дня; что в них от религии, а что от политики; на какие именно традиции идут ссылки; в какой современный контекст эти традиции вписываются – религиозный, политический, философский. Интересно также сопоставить декларируемые ТЦ и ценности действительные (проявляющиеся в социологических опросах и ежедневных практиках), традиции символические и традиции живые. Эти уточнения помогут ответить на вопрос, что традиционного в ТЦ, что позволяет именовать и распознавать их как именно традиционные; а также на более фундаментальный философский вопрос об отношении ТЦ к реальности и о природе реальности.
