25 января в КПИ по инициативе известного атеиста, профессора Е.К. Дулумана состоялся круглый стол, посвященный 94-летию декрета «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Предлагаю некоторые тезисы, озвученные мной на этой встрече.
Размежевание сфер общественной жизни – специфическая интенция человека Нового времени. То, что нельзя было взять под контроль, исчислить и поставить на учет, рационализировать, подлежало ограничению, ограждению. Религии, которая с большим трудом вписывалась в мировоззрение и культуру модерна, полагалось строго отведенное место – «в пределах разума», в границах социальной и этической целесообразности.
Попытки построения общества вне религиозных оснований были связаны не просто с общественно-политической реформой или широкой дискуссией, а с революцией – насильственным и прямым действием, которым оппонентов не убеждают, а уничтожают.
Конечно же, идея отделения церкви от государства, содержится и внутри самой религии. Религия требует некоего отграничения, спецификации своих функций в тотальном политико-экономической порядке. Принцип «кесарю – кесарево, а Богу — Божье» — не принцип конфликта и войны, а принцип соседства и дополнения. Так что отделение церкви от государства, вполне приемлемо и даже желаемо для христиан, сберегающих верность своему, духовному, не политическому призванию.
Кроме того, отделения церкви от государства требовала и логика демократических преобразования, идея последовательного участия все более широких масс в жизни общества и управления им на универсальных, не дискриминационных началах. Это желание народа в совокупности его религиозных групп и течений, эта потребность верующих и неверующих в общих принципах и равных правах, стала объектом манипуляции, эксплуатации со стороны новой, вначале светской (нерелигиозной), а затем откровенно безбожной (антирелигиозной) власти.
Октябрьская революция и последующая история основанного на ее завоеваниях советского государства прекрасно иллюстрируют, как все три названных фактора (модернистская интенция на ограничение роли религии в обществе; внутрирелигиозное различение кесарева и Божьего; демократические требования равных прав для верующих и неверующих) переплетаются вокруг идеи отделения церкви от государства.
Декрет Совнаркома «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» был горячо поддержан многими религиозными группами, особенно «сектантами». Лидер союза евангельских христиан Иван Проханов отзывался о значении этого документа только одобрительно: «В соответствии с провозглашенным декретом православная церковь потеряла финансовую поддержку государства и все привилегии и монополии…Для русских религиозных групп, кроме православной церкви, отделение церкви от государства было большим достижением. Все преследования русских религиозных групп обычно начинались от священников привилегированной церкви, далее через жандармерию или секретную полицию, как действующую руку правительства. И не могло быть иначе, потому что гарантированная монополия религии, принадлежащая одной церкви и приводящая в бесправие другие религиозные группы — это само по себе было сильным гонением. Таким образом, низвержение православной церкви было значительным достижением, главной базой религиозной свободы» (из воспоминаний «В котле России»).
Примечательно, что представители другого «сектантского» объединения – союза баптистов – декларировали принцип отделения церкви от государства как один из главных баптистских принципов (его включают в «7 принципов баптизма», в таком качестве он прозвучал и на Первом всемирном съезде баптистов 1905 года). Лидер баптистов Василий Павлов видел суть этого принципа «в предоставлении церкви широчайшей автономии и полного невмешательства государства в ее дела»: «Мы, баптисты, считаем союз церкви с государством ненормальным, вредным для обеих сторон, и решительно требуем отделения церкви от государства. Наш идеал – свободная церковь в свободном государстве» (из лекции «Отделение церкви от государства»).
Радость от обретенной религиозной свободы вызывала симпатии к некоторым инициативам новой власти, но не веру в эту власть. Как солидарность с бедными не делает христиан социалистами, так и согласие с документом не делало «сектантов» союзниками советской власти.
Декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» ничуть не обеляет советскую власть «демократизмом» буквы, но, напротив, выступает компрометирующим документов в свете, точнее, в тени последующего наглого вмешательства государства в жизнь верующих и масштабных репрессий против церкви. Между документом и практикой пролегла пропасть. Любители СССР читают документы и радуются их демократизму, а у трезвых людей болит голова – так пугают хроники и цифры репрессий.
Логика власти, в русле которой принимался декрет, вела не к освобождению пространства для других, не к деидеологизации ради всех, а к уничтожению церкви (вначале православной, а потом и всех других) как конкурента в борьбе за умы и души.
«Сектанты» вначале были исполнены наивного оптимизма. Для них отделение церкви от государства спасало не столько общество от навязанной церкви, сколько церковь от государства, от очарования властью. Революционные события рассматривались внутри христианского сообщества как повод к реформам церкви, к ее освобождению от старого политического статуса.
Для сегодняшних исследователей, изучающих религию в (пост)секулярном обществе, «отделение церкви от государства» может рассматриваться как веха в процессе секуляризации. С этого места церковь больше не может пользоваться привилегиями и говорить с людьми на языке силового авторитета, подкрепленного государственной властью. Но то, что для церквей исторических виделось катастрофой, для «сектантов» было естественным – ведь их общины состояли из тех, кто в индивидуальном решении выбирал веру, а не присоединялся по крови или прописке, по решению родителей и записи в приходской книге. Для евангельских христиан и баптистов, преследуемых православием и самодержавием, свобода была исходной ценностью и условием, причем как свобода для религии, так и свобода от нее, как свобода выбрать одну церковь из многих, так и свобода не выбрать ни одну.
Такая позиция религиозных меньшинства понятна. Они не любили власть, потому что не знали ее соблазнов. Не имея собственного имущества, они симпатизировали экспроприациям. Не пользуясь ранее почти никакими правами, они были благодарны за права некоторые, пусть и временные, пусть и декларативные.
Евангельские христиане-баптисты если и были согласны с властью в основных положениях декрета, то при этом не переставали быть собой, быть верными своим принципам, поскольку отделение церкви от государства не было изобретением власти, оно было заложено внутри христианского вероучения и предполагалось логикой демократических ожиданий.
Отделение церкви от государства – условие мирного общежития разнорелигиозных и нерелигиозных людей. Но отделение церкви не должно означать полновластия государства над обществом. Известно, как много искушений испытывает «церковь при власти». Но практика, последующая за принятым декретом, продемонстрировала и другую опасность – опасность атеистической власти, уничтожившей под прикрытием документа не только политических, но и мировоззренческих оппонентов. Радость религиозных меньшинств от принятия декрета очень быстро сменилась ужасом, когда под маской законности открылся антихристов лик.
