Мои тезисы уже в названии содержат много противоречий и проблем. Может ли баптизм быть в поиске? Может ли баптизм быть неевангельским? Может ли быть баптизм евангельским, но не открытым? Как связать проблемы конфессиональной специфики баптистских церквей с евангельской основой? Можно ли говорить о баптизме, не выходя на более общую тему «евангельского христианства»? В какой мере оправдано привлечение «небаптистского» материала при осмыслении баптистской специфики?
Ответить на эти вопросы можно лишь «раскавычивая» собственную традицию, надо признаться, традицию относительно «малую». Открываясь другим традициям, постсоветский баптизм сможет ясно понимать свою специфичность, особость. Открываясь для «большой», общехристианской традиции, традиция ЕХБ сможет стать частью целого, почувствовать общность, единство истории.
Для молодых церквей память и традиция оказываются крайне важными, так как через них молодая ветвь связывается с древним общехристианским древом. Забвение общей истории не менее опасно, чем ее (истории) идолизация. Припоминание, восхождение к истокам не означает принятие всего исторического опыта всех конфессий. Здесь предстоит более сложная и творческая работа – собирание себя из фрагментов истории, восстановление собственной линии, как она дошла до нас в истории. Движение евангельских христиан-баптистов не возникло вдруг из ничего, ему предшествовала непрерывная евангельская линия внутри малых и больших традиций. Это тема отдельного и масштабного исследования – кого в истории постсоветские баптисты могут считать своими предшественниками. Мы ограничимся лишь тем, что признаем традицию ЕХБ «малой» традицией, а также малой составной частью традиции «большой».
Очевидно, что верующие церквей ЕХБ смогли создать свою малую традицию, которая доказала свою жизнеспособность в экстремальных обстоятельствах и которой можно гордиться. Но это лишь часть исторической правды. Другие важные истины ставят вопрос об «историческом долге» перед предшественниками и потомками, т.е. связывают привычный и ограниченный мир малой традиции с темной и непрозрачной историей, а также с рискованным будущим.
Евангельские христиане-баптисты – особая часть большой традиции. Даже по отношению к Реформации эта особость подтверждается. Церкви ЕХБ — наследники реформации, но также создатели своей малой традиции. Особость состоит в сочетании евангельской ортодоксии и верности Никео-Цареградскому символу веры с народным характером церковности. В истории евангельская церковь ближе всего к идеалам Реформации, но ее следы и тени заметны также в истории католической и православной церквей. В этом сложность специфичности ЕХБ – ее собирательный характер, при котором она не дана нигде и никогда в чистой конфессиональной форме, а потому и протестантские, и исторические церкви, выступают предысторией, историко-идейной основой для начинающегося, еще только возникающего евангельского движения.
С уважением к истории все же хочется повторить вслед за отцом Александром Менем, что «христианство только начинается». Причем, по моим убеждениям, это христианство будет скорее евангельским, чем историческим. И если евангельским христианам-баптистам надлежит донести простое и живое Евангелие до нехристиан и постхристиан, это можно считать особенной миссией, оправдывающей существование этой отдельной конфессии. Беда в том, что малая традиция ЕХБ стала закрытой и для внешнего мира в его сложности, и для Евангелия в его радикальности. Именно поэтому мы решаемся говорить критично, говорить о нетождественности Евангелия и «евангельской» церкви, о роковом рассогласовании открытости Евангелия и закрытости его хранителей в традиции ЕХБ.
Почему о баптизме стоит говорить критично? Это может оттолкнуть участников дискуссии из внутриконфессиональной среды и вряд ли будет интересно и понятно для посторонних наблюдателей из других конфессий или нерелигиозных совопросников. И все же такой риск оправдан, так как вера, поддающая себя критике, церковь, не боящаяся правды и ее требований, заслуживают уважения и признания.
Основным достижением последних лет стала разгорающаяся дискуссия о социальной и богословской позиции евангельских церквей, в которой критику научились принимать, а разнице взглядов внутри одной же церкви – радоваться.
Моя критика — не со стороны, это мнение критика, но баптиста, или баптиста, но критика, т.е. критика-баптиста. Разговор в режиме откровенной самокритики дает шанс на обновление. В таком режиме открытости и подотчетности вырисовывается основная проблема постсоветского баптизма – боязнь преобразующей критики, уход от нее в глубины истории, в тень традиции. Застревание в истории, в транзитности без определенности мешает найти в свете дня свое место, свое лицо, свое призвание.
Постсоветский баптизм должен видеть себя частью большой христианской истории и живым участником начинающегося евангельского движения. Только на этом пути открытости к прошлому и будущему, к большим и малым христианским традициям, к постатеистическом обществу и постхристианской культуре, возможно обретение себя, понимание своей специфичности, выполнение своей миссии в истории.
Основным итогом двадцатилетнего периода религиозной свободы для евангельских христиан-баптистов стало усложнение внутрицерковных и церковно-общественных связей, плюрализация некогда единого образа церковного христианства и религиозной жизни за пределами церкви. В самой церкви эту сложность чаще всего воспринимают как проблему, поэтому перспективы связываются с возвращением к единству, простоте, стабильности, однообразию, с преодолением конфликтов и даже разномыслий. Но при более беспристрастном анализе оказывается, что перспективы связаны как раз с конфликтами, с правильным отношением к противоречиям и противостояниям, при котором они станут источником динамики.
Конфликт разных образов церкви
Традиционный образ евангельских христиан-баптистов становится тесным для реального многообразия внутри этого сообщества. Более того, он давно перестал соответствовать внешним процессам, т.е. потерял актуальность и был просто оставлен в стороне, или отставлен в сторону. Традиционный образ ЕХБ вызывает уважение за верность и принципиальность, но не привлекает новых сторонников.
Проще всего будет классифицировать разные образы церкви как прогрессивные и устаревшие, но историческая правда состоит в том, что разные эпохи делают актуальными разные образы, поэтому ни один из них не стоит называть устаревшим и списывать. Многообразие будет только нарастать, и при этом будет нарастать внутренняя конкуренция. Каждый образ востребован той или иной социальной аудиторией, но лишь некоторые смогут стать знаковыми для общей ситуации, о них стоит говорить в первую очередь.
Наиболее узнаваемый образ постсоветских баптистов представляет всю эту общность как социально маргинальную и богословски фундаменталистскую. Так, к народным характеристикам баптистов, которые «не пьют, не курят, не ругаются, телевизор не смотрят», состоят из «необразованной фанатичной молодежи и темных старух», ректоры христианских вузов сами же добавляли, что «теология нам не нужна», «у нас нет ни одного студента, который читает книги по либеральной теологии», «книги бартов и тиллихов нужно можно брать в руки только в резиновых перчатках», «за увлечение философиями отлучать будем», а у испуганных абитуриентов члены приемной комиссии грозно спрашивали: «признавайся, занимался ли кальвинизмом?». Все это было, но почти прошло. Остается вопрос, насколько этот стереотипный образ соответствует реальному многообразию внутри евангельских церквей и насколько сами верующие традиции ЕХБ признают его своим настоящим, а не навязанным, или упрощенным образом?
Традиционный образ постсоветского протестантизма не является единственно присутствующим и единственно возможным. Сложились два различных и конфликтующих образа церкви, которые в одинаковой мере могут представлять постсоветский евангельский протестантизм – закрытый (традиционалистский) и открытый (реформистский). Именно второй становится доминирующим – пока по влиянию идей и привлекательности моделей, но уже в ближайшей перспективе он может приобрести и количественный перевес.
Конфликт ожиданий
Открытый образ евангельско-баптистской церкви предполагает настроенность на поиски и вопросы общества, готовность к диалогу по самые злободневным темам, способность к самокритике и самоотчету. Такой правды, открытости, искренности ожидало постсоветское общество от церкви православной, но так и не дождалось. Есть объективно обусловленные ожидания и от протестантских церквей, которые традиционные церкви чаще всего игнорируют. Что ожидали от церкви, и что она смогла предложить? Здесь очевиден конфликт ожиданий.
На что есть спрос в постсоветском обществе? На пресловутую протестантскую этику. На личные отношения к вопросам веры. На знание Евангелия как руководства к повседневной жизни. На простоту и общинность в церкви. На духовную культуру, основанную на евангельских ценностях. На образование и науку, совместимые с верой. На принципиальность и нонконформизм в отношениях христианства с окружающим миром.
Что предлагается обществу со стороны церкви? Выпадение из большого мира в малый мир традиции ЕХБ. Приглашая людей, церковь требует от них отказаться от большинства привычных вещей. Жизнь сужается, перспектива не открывается.
То, чем протестантизм силен, протестантские же церкви предложить не смогли. Внутрицерковного, храмового, а то и мистико-монашеского христианства в избытке, его представляет православная традиция. А вот целостное христианское мировоззрение, соединяющее христианство в церкви и христианство в миру, благословляющее труд и творчество, семью и общество, освящающее жизнь в ее многомерности и полноте, остается в дефиците. Если евангельские христиане-баптисты избирают для себя и представляют для общества внутрицерковный тип христианства, они тем самым соглашаются на место и роль секты внутри православия, лишаются своей специфики, своего особенного призвания.
Ожидания от церквей ЕХБ связаны с очень сложными вопросами неисторического и недогматического плана – как евангельская вера воплощается в жизни, как Евангелие преображает частную и общественную жизнь, как духовность связана с экономическим благосостоянием и социальным порядком. «Открытые» церкви принимают этот вызов. Ожидания же традиционных церквей от общества чаще всего связаны с понятным и простым желанием, чтобы «оставили в покое», «дали заниматься своим делом». Причем это желание определено не столько богословскими взглядами, сколько человеческим фактором – лидерским составом и его способностями.
Конфликт старого и нового в церкви
Потенциал церкви к обновлению остается невостребованным. Церкви не удалось привлечь к служению свою же интеллектуальную элиту. Наиболее ищущие и думающие прихожане остались у церковного порога. Система, унаследованная от советских времен, продолжала подбирать кадры по критериям лояльности, наличия связей, способности к компромиссам. Ни личностная харизма, ни богословская грамотность, ни дар проповедника, ни реформаторский потенциал не стали привлекательными при выборе руководителей. Символические фигуры руководителей всех уровней выражают культ пролетарской простоты. Но это не рискованная простота первых христиан, это простота ролевая, удобная, избегающая сложных вопросов.
Безусловно, что в любой церкви есть интеллектуалы, способные представлять церковь, выражать ее позицию, формировать ее позитивный имидж. Проблема в том, что им все труднее оправдывать явные просчеты и провалы в церковной политике своего руководства. Писать бодрые статьи и доклады не позволяет совесть, а тексты правдивые и самокритичные руководством и большинством не принимаются и не понимаются.
Если в православной церкви интеллигенция может найти отдушину в истории и книжном богословии, то в церквях протестантских она лишена даже такой возможности, любое умствование покажется подозрительным.
Как правило, образованные и способные прихожане реализуют свой потенциал за пределами церкви. Безусловно, это «общественно полезный труд», но с церковью он не связывается, и значимость церкви в публичной сфере от этого не возрастает.
Конфликт церкви и общества
Социализация церкви всегда связана с риском потерь, но также с новыми возможностями влияния. Сформировавшись как маргинальное и отчасти протестное религиозное движение, евангельские христиане-баптисты оказались в условиях невиданных возможностей и немыслимых свобод. В этих условиях приходится отказаться от привычного имиджа борцов, диссидентов, подпольщиков (хотя стоит сохранить в себе способность вновь ими стать, если обстоятельства того потребуют). Открывая для себя политические, социально-экономические и культурные измерения, предстоит сделать следующий шаг – к принятию социальной ответственности, без которой церковь останется лишь объектом или наблюдателем внешних процессов.
До сих пор сознание верующих традиции ЕХБ воспринимает мир как то, что формируется и живет без «моего» участия, даже против «меня». Основываясь на наблюдении и анализе происходящего в постсоветских странах, очень трудно убедиться в обратном. Общество и государство, в которых сильны государственнические и православные претензии на полноту политической и духовной власти, определяют протестантов как «чужих». Будет наивностью ожидать, что демократизация, оказавшаяся поверхностной и непоследовательной, сможет эти ксенофобские установки изменить и «прописать» евангельских протестантов на евразийской территории. Но речь и не идет о том, что церкви должны служить лишь обществу, готовому их (церкви) принять. Здесь речь идет скорее о самоопределении, о внутреннем решении церквей – брать ответственность и участвовать (стать частью) в жизни общества, или же сохранять дистанцию и ориентироваться на другие типы общества и государства.
В связи с этим хочется заметить, что массовая эмиграция верующих ЕХБ из бывшего СССР была не только феноменом социально-экономическим, но также феноменом политическим и культурным. Люди, пострадавшие от советского режима, при возможности выбирали не только благосостояние, но также политическое устройство и культурный контекст, в которых они чувствовали бы себя своими, а не чужими. Быть в оппозиции можно долго, но не всю жизнь, поэтому естественно, что верующие искали и ищут тех условий, при которых их личностный потенциал, интересы семьи, призвание к служению будут реализованы наилучшим образом.
Сопоставление себя, своей веры, образа жизни с окружающим обществом и его стандартами способно лишь убедить церкви ЕХБ в том, что держаться в стороне лучше. Иллюзии, что после «железного занавеса» народ не только станет свободным, но и христианским в евангельском смысле, не оправдались. Очевидно, что постсоветским странам предстоит очень долгий путь к демократии, отвечающей христианским ценностям. Вполне возможно и то, что демократия, о которой говорили последние двадцать лет, окажется лишь эпизодом, странным приключением для региона, тяготеющего к имперским государственно-церковным идеалам. Решаться ли евангельские церкви назвать своим такое общество, которое заведомо настроено против них, служение которому не принесет взаимного признания?
***
Двадцатилетний опыт жизни и активного служения в условиях религиозной свободы после распада СССР стал достаточным основанием для социально-богословской рефлексии. Не умаляя значимости собственно богословских и внутрицерковных вопросов, стоит подчеркнуть первостепенную важность происходящего на границе церкви и мира, где церковь становится видной и уязвимой, понятной и критикуемой для внешних наблюдателей и совопросников.
Церкви евангельских христиан-баптистов с первых дней своей истории были погружены в народную среду, в эпицентр духовных и социальных поисков. Они были «своими» и для украинских крестьян, и для петербургской интеллигенции, и для советских диссидентов.
Этот образ евангельского – народного, бедного, по-своему радикального, — христианства претерпевает изменения в условиях свободы. Не сумев дать христианское оправдание свободе и ориентиры для правильного пользования ею, евангельские церкви потеряли роль духовного авторитета для общества, замкнулись внутри себя. В то же время люди ожидают услышать, как Евангелие учит жить, а не только умирать или отстраненно наблюдать Божьи суды и знамения скорого конца мира.
Традиционные церкви ЕХБ видят в свободе одни опасности и не используют уникальные возможности для служения и свидетельства. В этом случае церковь, дистанцируясь от мира, становится миром в себе. «Открытые» же церкви принимают всю сложность свободы как Богом данную и вырабатывают целостный богословский взгляд на мир, где церковь лишь часть Божьего плана. При таком интегральном подходе оправдывается и теология культуры, и социальное богословие, и этика, и наука. Открываясь миру, церковь осмысливает свою идентичность в свете многоразличных связей, в заботе и ответственности за ближнего и дальнего, в благодарности за опыт других традиций и свое скромное призвание. Идентичность церквей евангельских христиан-баптистов формируется и осмысливается не внутри своего малого мира, но на границах, в гуще жизни и сложности связей.
Основным достижением двадцатилетнего пути, пройденного евангельскими церквами после распада СССР, стало появление дискуссий и открытие церквей для самоосмысления и самоопределения в широком контексте связей с другими церковными традициями и социокультурного взаимодействия с окружающим миром. Найти свой образ в мире агрессивной инорелигиозности и постхристианского безразличия, постсоветской депрессии и западного постмодернизма можно в режиме диалогов и дискуссий, принимая вызовы со всей серьезностью, и отвечая на них с мужественной честностью. Надеюсь, частью такой развивающей, скорее даже, реформирующей дискуссии, сможет стать ожидающий нас в ноябре Форум 20.
