Сергей Курбатов. Третья Правда Михаила Черенкова
«Как бы ни связал себя человек, он от всего свободен, когда приходит к истинным внутренним переживаниям!»- говорит Мейстер Экхарт в размышлении «О разуме и молчании его»(2,89). Первая книга Михаила Черенкова(М.Н. Черенков Третья правда: Разговор о вере в конце истории. — М.: Ассоциация «Духовное возрождение», 2006. — 208 с.) основана, по моему разумению, на подобных переживаниях. Рассматривая фундаментальные, основополагающие вопросы современного бытия через призму личного отношения, эмоций, чувств, автор обретает эту недосягаемую, желанную свободу.
Благодаря ей он пытается сложить из осмысленных фрагментов современной реальности мозаику целого, вневременную духовную картину, облаченную в одежды знакомого и пугающего здесь-бытия. Временами ему это удается, и, в такие моменты, тропинка текста книги становится настоящей, начинает играть смыслами, ассоциациями, аллюзиями и давать правдивые ответы ступившим на неё читателям. Книга Михаила Черенкова — это текст о текстах, то есть о той символической реальности, в которой разворачивается наше культурное существование. Сама этимология слова «развернуть» говорит о неком разоблачении, обнажении реальности, освобождении её от оков и одеяний времени. Готовность и способность пережить эту «наготу реальности», жертвенная страсть, заставляющая спуститься к истокам и увидеть всё своими глазами и пережить всё своей жизнью — это, безусловно, сильная сторона книги и её автора. Ведь гораздо легче спрятаться от ужасающей наготы за спину (или текст) какого-то авторитетного мыслитителя и оттуда, «из под тишка», состряпать «якобы собственный» текст, в очередной раз преумножив сущности без надобности. Легче, но… неинтересно! Кроме того, текст данной книги существует не только в рациональном измерении(которое, как мне кажется, неоправданно сужает поле философии, отождествляя его с более ограниченным полем науки), а и в измерении эмоциональном, поэтическом, духовном. Эта полифония позволяет тексту «звучать» на многих регистрах человеческой души, далеко не ограниченной царством суховатого и холодного «рацио». Когда в эссе «Разбитое зеркало. Памяти Сергея Есенина» Михаил Черенков замечает: «О таких поэтах нельзя писать научные монографии. Ведь их понимают сердцем, и потому писать объективно, отстраненно, бесстрастно просто невозможно»(1,189), то, как по мне, он формулирует своё авторское кредо. Поэтому, совсем не случайно среди попутчиков, собеседников Михаила Черенкова так много мятежных фигур, бунтарей, не отделявших собственное слово от собственной жизни — думаю, в компании Августина и Венички Ерофеева, Паскаля и Сартра, Сковороды и Ницше, Мамардашвили и Бодрийара, а также других, давно ушедших или же недавно появившихся на волне времени и «подающих надежды» молодых философов, автор чувствует себя «на своей волне», волне свободной мысли, безжалостно смывающей формальные мнимости неподлинного. И древо жизни, которое, в отличие от мёртвой теории, по мнению Гёте, «вечно зелено», прорастает сквозь страницы текста, давая надежду на цветы и плоды уже в недалёком грядущем. Говоря о новизне книги, Михаил Черенков в предисловии замечает, что «эта пресловутая новизна возможна лишь через живое отношение к сказанному ранее, через вдумчивое осмысление культурного наследия, через аналитику «духовной ситуации времени»»(1,9). Диалогичность или же триалогичность книги(как свободное общение человека, «других» и духовной реальности) — характерная черта данной работы. Хотя термин «триалог» представляется мне несколько надуманным(ведь общение — это всегда диалог «Я» и «Ты»(в буберовском понимании этого действа), а в качестве «Ты», в свою очередь, могут выступать другие люди, тексты, произведения искусства, Бог.) — он удачно перекликается с названием книги и авторской концепцией трёх правд, связывающей воедино составившие сборник эссе. Структура книги состоит из пяти разделов. Первый из них — «Жизнь в обезбоженном мире» — содержит своеобразную постановку проблемы на уровне извечного философского вопроса «Что есть человек?». «Сегодня человек уже не вопрос, а проблема, которую разрешить, опираясь на общий опыт, на традицию, невозможно. Видимо, человек начинает обретать себя, лишь выпадая в одиночество, разрывая плен ложной идентичности с навязанным Мы. Пали империи, разоблачены идеологии, утопии превратились в кошмары, и ни партия, ни нация, ни официальная религия не могут служить прибежищем человеку,»- отмечает М.Черенков(1,15). Далее он размышляет над своеобразными панцирями или раковинами, в которых современный человек пытается спрятать своё одиночество — это город(крайне амбивалентный феномен(как заметил ещё Блаженный Августин в работе «О Граде Божьем»), с одной стороны — средоточие гордыни и греха(Содом, Вавилон), с другой — желанная цель человечества, воплощение высшего смысла истории(Небесный Иерусалим)) и время(представляет интерес авторская дифференциация этого понятия на стратегию догоняющей жизни, стратегию виртуальной жизни и стратегию наступившего будущего). Второй раздел книги — «Сгущаются сумерки» — призван осмыслить ситуацию в европейской цивилизации после «смерти Бога»(Ницше). Критикуя постмодернизм, М.Черенков временами слишком суров(например, мне трудно согласиться, что за присущей постмодернизму ненавистью к разуму «скрывается ненависть к человеку, точнее, к его традиционному европейскому пониманию как свободного, активного, творческого, разумного, равно как и к христианскому толкованию человека как образа Божьего»(1,42) — думаю, игровая поэтика постмодернизма исключает ненависть как таковую из своего арсенала, а «игра в ненависть» — это уже иная онтологическая реальность!), но вполне искренен. Ведь слишком явственно проступает сквозь контексты и нарративы постмодерна «кали юга духовности» и «закат Европы» как культурного феномена. В то же время, определение степени вины или же невинновности постмодерна, этого феерического карнавала на поминках по традиционной культуре, в сложившейся на сегодняшний день ситуации — это слишком сложный вопрос, исключающий, по-моему, безапеляционные вердикты. В общем, «не стреляйте в тапёра — он играет, как может»…»Похоже, цивилизация стала возможной именно тогда, когда общие интересы потеснили индивидуальные, когда человек открыл для себя другого -с которым надо считаться как с равноправным, помогать, как своему, любить как alter ego,»- в этой фразе М.Черенкова(1,72) мне видится один из главных тезисов третьего раздела книги «Я, другие и Третий». Представляется очевидным, что, ради выживания цивилизации, современный человек должен поступиться собственным эгоизмом и эгоцентризмом, открыть в другом ценность человечности, и, тем самым «найти человека», как своё собственное оправдание и спасение. Причем, чудо происходит тогда, когда этот самый другой, в свою очередь, во встречном порыве открывает образ человека и смысл человечности в тебе — то есть откровение взаимного признания имеет диалогический характер. И, порой, незримое присутствие Третьего, как высшей правды и смысла, как Абсолюта, освящающего своей непостижимой и недостижимой высотой существующий миропорядок — важное и необходимое условие возможности подобного диалога. То, что религия или же христианство в конкретном европейском случае традиционно выступало формой присутствия этого Третьего в человеческом бытии не вызывает сомнений. Однако незыблемость данного статуса в эпоху глобализации, экспансии виртуальной реальности и хай-тека для меня, в отличие от автора, не является столь очевидной. Вливать «новое вино в старые меха», конечно, привычнее и удобнее, но не вполне адекватно сути техногенной цивилизации. Увы, «технодемоны», вырвавшиеся на свободу в начале Нового времени, слишком явственно преобразили наш мир по своему образу и подобию. Почему христианство выпустило(или же не сумело удержать) этих демонов — вопрос, достойный специальных исследований и дисскусий. Равно как и вопросы о месте и роли религии в современном мире, рассматриваемые М.Черенковым в четвёртом разделе книги «О вере и церкви».»Человек есть мера всех вещей,»- изрёк в своё время софист Протагор. Приоритет индивидуального опыта и собственной позиции в отличии от безличной коллективной стихии представляется мне аксиоматичным. Поэтому, пятый раздел книги, «Идущие своим путем», состоящий из цикла эссе, посвященных заметным мыслителям и поэтам прошлого и настоящего, показался мне особенно близким. Сковорода, Паскаль, Декарт, Мамардашвили, Подорога, Вернадский, Сергий Булгаков, Яннарас, Есенин, Венедикт Ерофеев, Сартр — во всех них, несмотря на такие разные биографии, культурные контексты, философские подходы, есть что-то общее. Размышляя над тем, какое слово лучше всего несёт смысл этой общности, я пришёл к мысли, что это слово — путь, причем свой путь, уникальный в собственной неповторимости и, в то же время, универсальный — в поучительности. «Путь — это не обладание истиной, не присвоение и удержание её как своей собственности, но постоянное искание истины, следование за ней как за путеводной звездой, когда не человек владеет истиной, но истина захватывает его и руководит им. Путь — это не жизненный комфорт и стабильность, но риск и опасность странствий, труд и лишения. Путь — это не уверенность обладания, но стремление и надежда. Путь — не для оседлых, но для кочевников, которые не привязаны к своему месту, своей социальной роли и маске, но ищут себя подлинного,»- отмечает М.Черенков в эссе «Путями Сковороды»(1,150). Возможно, в том, чтобы дать человеку шанс обрести свой путь — в пространстве и времени, в жизни и судьбе, в мышлении и фантазиях — и сокрыт искомый, настоящий смысл Третьей правды?ЛИТЕРАТУРА1. Черенков М.Н. Третья правда: Разговор о вере в конце истории. — М.: Ассоциация «Духовное возрождение», 2006. — 208 с.2. Экхарт М. Духовные проповеди и рассуждения. — М.: Политиздат, 1991. — 192 с. Сергей Курбатов
