Online

Как песок морской

Как песок морской

Царство Соломона
было не только  твердым и мудрым. Оно
было мирным и счастливым. 
Сын Вирсавии чтил отца, но помнил об Урии Хеттеянине.
Если рождение Соломона было связано с войной и несчастьем, несправедливостью и
предательством, то жизнь Соломона должна была искупить это прошлое – ради отца
и матери, ради лучшего будущего для всего народа, уставшего от дворцовых интриг
и бесконечных войн.

«Был у него мир
со всеми окрестными странами. И жили Иуда и Израиль спокойно, каждый под
виноградником своим» (3 Царств 4:24-25).

В конюшнях
отдыхали сорок тысяч коней для колесниц и еще двенадцать для конницы. И все же
царство расширялось не войной. Секрет был в другом: 

«Дал Соломону Бог мудрость
и весьма великий разум, и обширный ум, как песок на берегу моря. И была
мудрость Соломона выше мудрости всех сынов востока и всей мудрости Египтян»
(4:29-30).
 

Вот где сила.
Затрудняясь передать в деталях изобилие тех дней, хронист прибегает к образному выражению: «как песок
морской»,  говорит он о мудрости царя. Но
теми же словами — о жизни народа: 

«Иуда и Израиль, многочисленные как песок у
моря, ели, пили и веселились» (4:20).

Одно и то же
выражение. При избытке мудрости появляется достаток и в казне, все начинает
процветать. Достается и простому люду. По крайней мере, людей не гонят на войну
и не забирают последнее на нужды обороны.
Границы
расширяются, богатство умножается, соседи уважают, даже издалека посмотреть и
подружиться приходят. При этом царь не забывает изрекать притчи и сочинять
песни. В этом, судя по всему, он также превзошел отца Давида – одних песен
придумал «тысячу и пять».
Если всего так
много «как песку морского», то зачем считать? Но у царя учтены каждый конь,
каждая овца, каждая песня, каждый человек.
Даже когда к нему
приходят блудницы спорить о младенце, он терпеливо разбирает это дело,
восстанавливая справедливость, возвращая сына настоящей матери.
Настоящей матерью
будет та, который готова отдать своего сына другой, лишь бы сохранить его
жизнь, лишь бы ему было хорошо. Настоящим царем будет тот, кто служит общему благу.
«Я» и «мое» должны быть на последнем месте. Его логика удивляет народ
настолько, что «услышал весь Израиль о суде, как рассудил царь; и стали бояться
царя, ибо увидели, что мудрость Божия в нем» (3:28).
«Как песок
морской». Так может жить всякий народ, боящийся Бога, ищущий Его мудрости. Увы,
для Израиля это благоденствие длилось недолго. Оно было лишь тенью того
счастья, которое мы все еще ожидаем в Божьем Царстве. 

0
0
1
395
2201
ASR
43
8
2588
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

/* Style Definitions */
table.MsoNormalTable
{mso-style-name:»Table Normal»;
mso-tstyle-rowband-size:0;
mso-tstyle-colband-size:0;
mso-style-noshow:yes;
mso-style-priority:99;
mso-style-parent:»»;
mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt;
mso-para-margin:0cm;
mso-para-margin-bottom:.0001pt;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;}

Вспоминая дни
Соломона, мы думаем не о прошлом, но о будущем, мы говорим Царству Бога:
«гряди!».

The Christian community as the beginning of a «peaceable Kingdom»

The Christian community as the beginning of a «peaceable Kingdom»

0
0
1
307
1753
ASR
14
4
2056
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

/* Style Definitions */
table.MsoNormalTable
{mso-style-name:»Table Normal»;
mso-tstyle-rowband-size:0;
mso-tstyle-colband-size:0;
mso-style-noshow:yes;
mso-style-priority:99;
mso-style-parent:»»;
mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt;
mso-para-margin:0cm;
mso-para-margin-bottom:.0001pt;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;}

The ongoing war in Ukraine forces us to think more and more
about the world, in the light of which, or in the light of the thought of which
we can stop the war. And not only to think, but to believe, to imagine, and
also to embody what we already see with the eyes of faith, although we still do
not see the peace as ordinary, political, realistic perspective. 
Obviously, to
expect such a mass peace in a country where there is a war, where people die
each day, is a great naivete. 
But we can expect this from the Christian community,
which must demonstrate to society its alternative nature, another possible
path, a bold attempt, a worthy example for imitation. 
In this sense, in terms
of social influence, the Christian community can be the beginning of a new
society. In terms of eschatology the same community is the beginning of a
new, God’s Kingdom, which will certainly be peaceful. 
In this ongoing debate on
the Christian community as the beginning of the «peaceable Kingdom» I recommend to listen from two interesting pairs of thinkers, the first of which are
theoretical theorists Stanley Hauerwas and Richard Hays, and the second is the pair
of theologians-activists Thomas Merton and Shane Claiborne. 
If the first
enthusiastically continue their never-ending dialogue, the latter never met,
although they may well be represented as «distant interlocutors.» In
the community of these four thinkers, we can immerse into the idea of ​​a
«peaceable Kingdom» and comprehend it as a reference point for our
Christian life and community-based social practice. 
If the community is the
beginning of the Kingdom, then where is the beginning of the community? Can we say
that it already exists? Or is it still arising? 
Is it possible that in this
case we are compelled to resort to the cunning trick of theologians:
«already and not yet»? 
And what if it is in the zone of our
responsibility to become at last such a community in which the Kingdom and its
peace will come near?

Мудрое начало Соломона

Мудрое начало Соломона

Несмотря на то,
что царствование Соломона было «очень твердо» и народ ему «весьма радовался»,
несмотря на выгодный династический брак с фараоном и внутриполитическую
стабильность, царь помнил о главном завещании отца – «хранить завет Господа,
ходить путями Его… чтобы быть благоразумным» (3 Царств 2:3).
Соломон и сам
«возлюбил Господа» (3 Царств 3:3). Он не только хранил верность отцу, «ходя по
уставу Давида». Он хотел знать Бога, в которого отец верил, завет с Которым
обещал царство потомкам Давида навеки.
Интересно, что
главная встреча Соломона с Богом происходит во сне. Но разговор был вполне
предметный и запоминающийся. Бог готов выполнить просьбу. Но разве не есть это
испытанием? Разве просить Бога о чем-то не означает выразить свое сокровенное,
назвать себя и Его правильными словами, поставить себя в определенное положение
перед Ним, занять нужное место? Соломон проходит испытание достойно.
Он представляется
Богу «малым отроком, который не знает ни выхода, ни входа» («я молод, неумел и
несведущ», РБО-2015), а также трижды называется «рабом Господним» (3:7,8,9).
Не вспоминая о
своих успехах, Соломон признается, что не знает, как управлять народом и просит
Божьей помощи в этом: 

«Даруй же рабу Твоему сердце разумное, чтобы судить народ
Твой и различать, что добро и что зло; ибо кто может управлять этим
многочисленным народом Твоим?» (3:9).

Обычно цари
думают, что управлять умеют – иначе они не были бы царями. Они мечтают о другом
– о долгой жизни, победах и богатствах. Богу было благоугодно, что Соломон не
просил об этом, что молодой царь просил разума – признавая тем самым свою
неразумность без Бога, признавая Бога настоящим Царем.
Мудрое начало
Соломона непременно принесет ему успех. Он станет знаменитым на все века как могущественный
и богатый, непобедимый и славный. Но прежде всего как мудрый.
Мудрость Соломона
начиналась с обращения к Богу как Царю. Будет мудр всяк тот, кто называет себя
рабом Бога, кто говорит: «Ты поставил раба Твоего», и «без Тебя не знаю как».

0
0
1
308
1759
ASR
14
4
2063
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

/* Style Definitions */
table.MsoNormalTable
{mso-style-name:»Table Normal»;
mso-tstyle-rowband-size:0;
mso-tstyle-colband-size:0;
mso-style-noshow:yes;
mso-style-priority:99;
mso-style-parent:»»;
mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt;
mso-para-margin:0cm;
mso-para-margin-bottom:.0001pt;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;}

Иногда лидеры
рождаются во сне.

Твердое начало Соломона

Твердое начало Соломона
До последних дней
Давида его сын Соломон остается в тени. Он никак не проявляет своих амбиций. За
него переживают другие — мать Вирсавия, пророк Нафан, священник Садок,
военачальник Ванея. Они напоминают царю о клятве передать трон Соломону. Лишь
тогда Давид начинает действовать: по его приказу Соломона садят на царского
мула, везут к Гиону и помазывают в царя над Израилем (3 Цар. 1:33-34,38-39).
Соломон не ищет
царства, царство находит его.
Но как только рог
елея выливается на его голову, Соломон тут же меняется.  С этого момента мы видим другого Соломона. Он
действует быстро и решительно, но при этом рассудительно.
Это превращение
незаметного персонажа в основного героя само по себе удивительно. Это
показывает, что Соломон был мудр всегда – даже до своей знаменитой
молитвы-просьбы о мудрости.
Он ждал нужного
времени и никак не торопил событий.  Но
он все замечал и оценивал.
Он запомнил и
выполнил каждое слово своего отца. Он не спешил с выводами, но и не медлил с
выполнением уже принятых решений.
В самом начале он
милует Адонию, но предупреждает: «Если найдется в нем лукавство, то умрет»
(1:52).
Он не хочет
ничьей смерти, но также не хочет оставить зло безнаказанным. Этому он учился у
отца – милости, терпению, справедливости.
И теперь, после
смерти Давида, Соломон готов расплатиться с теми, кого отец миловал до поры до
времени – с коварным Иоавом и злоречивым Семеем.
Соломон дает всем
еще один шанс, но лишь один, последний.
Адония продолжает
интриги и за это умирает.
Иоав участвует в
этих же интригах, но наказание находит его даже в скинии.
Семей нарушает «подписку
о невыезде», и наказывается мечом.

0
0
1
269
1538
ASR
12
3
1804
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

/* Style Definitions */
table.MsoNormalTable
{mso-style-name:»Table Normal»;
mso-tstyle-rowband-size:0;
mso-tstyle-colband-size:0;
mso-style-noshow:yes;
mso-style-priority:99;
mso-style-parent:»»;
mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt;
mso-para-margin:0cm;
mso-para-margin-bottom:.0001pt;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;}

Благодаря своей
решительности Соломон сделал царство «очень твердым» (2:12). Он быстро
расплачивается по счетам отца и открывает новую страницу.

Oб основаниях рациональной аргументации в современных философско-религиозных дискуссиях

Oб основаниях рациональной аргументации в современных философско-религиозных дискуссиях


Вопрос
об основаниях рациональной аргументации
в
современных философско-религиозных дискуссиях:
версии
этической, онтологической и сакралогической тематизации
Религия
в свете рациональности продолжает открываться для себя (для религиозного
сознания) и других (инорелигиозного, секулярного и постсекулярного сознания)
новыми гранями и уровнями, сохраняя при этом избыточность и непрозрачность для
требовательной и самоуверенной рациональности. Я намерен предложить три
философско-религиозных тезиса — об этическом, онтологическом и сакральном, — на
мой взгляд, вполне эвристичных для тех форматов современных
философско-религиозных дискуссий, которые в сближающем отношении к религии
удерживают рациональные точки опоры и полагают тем самым религию и
рациональность взаимообусловленными и принадлежащими некоей изначальной
целостности.
Этическая тематизация
Основные
вызовы религии, исходящие от господствующих ныне типов рациональности, содержат
в себе скрытые этические претензии. Этот мой первый тезис выражает известную
для религиозного сознания очевидность, что в основе положительного или
отрицательного отношения к религии лежит не только и не столько рациональная
аргументация, но в первую очередь фундаментальный этический выбор.
Если
принять этот тезис, то становится понятным, почему простые очевидности, или все
новые, более тонкие доводы в пользу бытия Бога не делают соглашающихся с ними
людей «верующими» или хотя бы «религиозными». Интеллектуальная сила уже верующих может вызывать уважение, но
не превращает еще неверующих в верующих. Также становится понятным, почему
интеллектуальная слабость, безосновность, подозрительная усложненность,
нарочитая «научность», демонстрируемые «новыми атеистами», вызывают восторг и
увлекают за собой студенческие аудитории и интеллигентские сообщества.
Оказывается,
настоящая сила «новых атеистов» – в их дерзновенной этической (оп)позиции,
протестной антропологии, методологическом (а)теизме. Так, называя Бога
«иллюзией» или «не-любовью»,  Ричард
Докинс и Кристофер Хитченз выражают свою этическую позицию, свой категорический
императив, свое волевое «нет» Богу. Роль рациональной аргументации здесь
вспомогательная. Ассиметрично этому, оказывается, что основная слабость
современных христианских апологетов связана не с «доказательствами бытия Бога»
(они еще надолго останутся опорными тезисами даже в постсовременных
дискуссиях), а в непривлекательности фундаментальной этической позиции,
казалось бы надежно прикрытой привлекательными аргументами.
Иными
словами, рациональность против религии, проповедуемая сегодня «новыми
атеистами», оказывается пафосной и презумпционистской этической позицией. Здесь
слишком много этики и (а)теологии, и слишком очевидны слабости, повторы,
перепевы в части рациональной аргументации. Напротив, в позиции христианских
апологетов на удивление много простого, уже стареющего рационализма
классического типа, которым отчаянно пытаются прикрыть внутреннюю слабость
этической и теологической части.
Обе
стороны выбрали свой тип связи религиозной или же (а)религиозной этики и рациональности,
но не потрудились объяснить характер этой связи, как одно переходит в другое,
как человеческое «да» или «нет» в пользу Бога влияет на тип рациональности, или
же как рациональность порождает определенные решения этико-теологического
порядка. Та сторона, которая сумеет показать целостность этико-рациональной
позиции, убедительность и привлекательность образа жизни и мысли, а не только
схоластической аргументации, получит большее признание в аудитории, где ищут не
только знания или веры, но и новой этики, новой антропологии. Дать искомое
может либо религия, вмещающая рациональность, либо рациональность, ставшая
(а)религией. Впрочем, ситуация постсекулярности проблематизирует эту оппозицию.
Онтологическая тематизация
Второй
тезис касается собственно рациональной части дискуссий о Боге и констатирует
новую актуальность онтологического аргумента в его современных модификациях. Я
утверждаю, что космологический аргумент теряет свою убедительность,
онтологический же ее приобретает. То, что мы видим вокруг, все больше
напоминает о деформирующей деятельности человека, и все меньше о первоначальном
замысле Творца. То, что есть, вызывает протест большинства и лишь устами
немногих созерцателей или умудренных спорщиков может быть названо «лучшим из
миров». Космология может быть лишь началом дискуссии, в которой от сущего
переходят к должному, задаются вопросом о той модели мира, где есть место
«совершенному Существу»; модели, возможность которой требуется рациональностью,
а необходимость – верою. Следов Бога становится все меньше, а человеческий
разум становится все более искушенным, чтобы легко согласиться с авторами
Библии, что «небеса проповедуют славу Божью, и о делах рук Его вещает твердь»
(Пс. 18:2).
Очевидно,
что необходимо не столько идти на поводу у капризного и себецентричного разума,
но также задаться вопросом о его переустройстве, обосновании, онтологической подчиненности, которые задаются так
называемым онтологическим аргументом.
Так
что наиболее интересные дискуссии о религии и рациональности я предвижу там,
где обе стороны будут ставить под вопрос сам разум, основания, структуру,
культуру рациональности, а не только отвечать на односторонние требования
«предъявить» доказательства бытия Бога, и затем бесконечно пояснять,
оправдываться, защищаться перед лицом «объективных законов науки».
Посмотреть
в основания рациональности, проникнуть на тот уровень, где принимаются
фундаментальные решения, постулируется «да» или «нет» в пользу бытия Бога – это
гораздо интереснее наблюдаемых ныне дискуссий между «апологетами» и
«атеистами», каждый из которых боится выйти за свой уровень, покинуть свою
территорию.
Сакрологическая тематизация
как синтетическая форма
этического и
онтологического
Третий мой тезис возвращает сакральное в
философско-религиозный дискурс: сакральное возвращается как форма цельного,
единого.
Cобственно религиозной формой первоначального, основного, исходного,
примитивного, может считаться сакральное. 
Оно же является и пра-формой,
началом этического. В сакральном этическое и онтологическое совпадают.
Аргумент от сакрального как единого и начального момента
культурного и социального самопонимания человека представляется эвристичным в
дискуссиях о началах, основах человеческого в человеке.
Современный человек далек от
примитивности, далек от начала истории и своих корней. Назвать
современного человека примитивным – значит оскорбить его, вывести за границы цивилизации в пространство доисторического,
первозданного мира. Отношение к примитивному показывает
факт прогресса и его цену. Человек создал свой
мир, вторую природу, но утратил изначальную простоту, естественность отношений
с жизнью, особенно с ее сакральными измерениями.
Примитивный человек более близок
к началу. 
Primitivus — и  простой, и первый, самый ранний. Простой – значит
более естественный, правдивый, безыскусный. Первый – значит еще не испорченный,
не переделанный, не искаженный.
Примитивный человек видел, чувствовал,
переживал, понимал сакральность мира как естественность, данность.
Не-примитивный, цивилизованный человек смотрит на мир с недоверием, он заражен
подозрительностью и упрямой установкой на неприятие, отторжение сакрального.
Простым и в этом смысле естественным
выглядит представление о священном, которое есть, присутствует рядом с мирским.
Сложным и неестественным представляется взгляд на мир как светский, лишенный
сакральности. В последнем случае разум человека делает более сложную операцию с
образом мира, лишает его того, что до сознательного усилия десакрализации было
само собой разумеющимся.
В христианской теологии и философии
религии сложилось особое понимание простоты как свидетельства истинности и
подлинности
(на этом держится онтология Ансельма, по этому принципу работает «бритва Оккама», так
выстраивается апологетика Суинберна
).  Идея о существовании Бога является более простой, чем мысль о Его
возможном отсутствии (
если следовать в
русле логики «простоты», сама мысль о невозможности существования Бога окажется
невозможной
).
В первом случае мысль движется позитивным
путем, принимая очевидность существования Бога на основании других очевидностей
– гармонического устройства мира, «тонкой настройки» вселенной под человека,
соразмерности физических и нравственных законов. Во втором случае человеческий
разум начинает с не-очевидности, которую упорно выбирает как основание для
собственного проекта мирского как де-сакрализации, т.е. отрицания того
сакрального, что уже было предложено как очевидность и естественность
, того изначального, что уже было.
В первом больше простой, изначальной, и в
этом смысле примитивной веры, живого благоговения, детского доверия. Во втором
случае больше философии.
Не случайно Мирча Элиаде начинает свои
рассуждения о «священном и мирском» с отсылки к Рудольфу Отто, который
«прочитал Лютера и понял, что означает для верующего «живой Бог». Это не Бог
философов и не Бог Эразма, это не какая-то идея, абстрактное понятие,
простая моральная аллегория, это — страшная мощь» (
Элиаде М. Священное и мирское / Пер. с фр.,
предисл. и коммент. Н.К. Гарбовского. — М.: Изд-во МГУ, 1994. — С. 15-17).
Сакральное встречает нас посреди жизни,
оно присутствует в жизни как ее основа, глубина и смысл. Оно присутствует до
философского отношения к жизни и сохраняется внутри пафоса философского
отрицания.
Отсюда формулируется необходимость такого
философско-религиозного отношения к сакральному, которое не отказываясь от
наработанной культуры критического мышления, вернуло бы это самое мышление к
его же началам, к началам простым, первым, очевидным.
Надлежит осмыслить сакральное не как помеху современному
мышлению, а как его изначальное условие, «точку опоры» для человека,
стремящегося к «самостоянью». Тогда развитие культуры и цивилизации будет
строиться не на отрицании сакрального как «примитивного» (первобытно-отсталого
мышления «наивного дикаря», «религиозного человека»), но на принятии
примитивного (изначального, простого, естественного) как сакрального.
Если угодно, сакральное – это самое необходимое, самое
простое, примитивное (!) условие мышления, культуры, цивилизации. Забвение же
сакрального угрожает антропологической
катастрофой,
забвением начал, забвением себя
.
Таким образом, в качестве ответа на вопрос
об основаниях рациональной аргументации в философско-религиозных дискуссиях
могут быть предложены нетривиальные версии этической и онтологической
тематизации, а также синтез этих тезисов в виде аргумента от сакрального. Все
эти варианты апеллируют не столько к очевидностям рационального, сколько к его
основаниям, к возможности и необходимости первоначал,
в которых рациональное встроено как часть, составляя с этическим и
онтологическим некую сакральную целостность.

0
0
1
1611
9189
ASR
76
21
10779
14.0

96
800×600

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

/* Style Definitions */
table.MsoNormalTable
{mso-style-name:»Table Normal»;
mso-tstyle-rowband-size:0;
mso-tstyle-colband-size:0;
mso-style-noshow:yes;
mso-style-priority:99;
mso-style-parent:»»;
mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt;
mso-para-margin:0cm;
mso-para-margin-bottom:.0001pt;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:10.0pt;
font-family:»Times New Roman»;}

Господь — Пастырь мой

Господь — Пастырь мой


«Господь — пастырь мой» (Пс. 22:1). Пастух и царь знал, о чем поет. Он вверяет себя Богу — со всем своим противоречивым прошлым и туманным будущим. 
Давид восходит к
своему концу и готовится к встрече с Богом. Он отслужил Царю царем, основал
династию и подготовил нужное место для последующих великих событий.
Но теперь он
снова видится себя пастухом или учеником Пастуха, наивным белокурым мальчуганом.
Он возвращается в
детство, он снова чист и счастлив. Как и тогда, как и всегда, он уповает на
Господа.
Он был пастухом и
царем. Мог быть и кем-то другим. Главное не это. Мы никогда не видим всю
картину, все величие Божьего замысла. 
Главное, что он послушно служил
«изволению Божьему» (Деян. 13:36).
Пастух и царь,
пророк и певец проложил дорогу Мессии. 
Его ошибки и грехи будут искуплены великим потомком. 
«Сын Давида» станет
Добрым Пастырем и Царем царей, а всех нас сделает частью этой продолжающейся
истории – призвания и воспитания, дружбы и верности, милости и прощения, борьбы
и победы.

0
0
1
123
704
ASR
5
1
826
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

/* Style Definitions */
table.MsoNormalTable
{mso-style-name:»Table Normal»;
mso-tstyle-rowband-size:0;
mso-tstyle-colband-size:0;
mso-style-noshow:yes;
mso-style-priority:99;
mso-style-parent:»»;
mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt;
mso-para-margin:0cm;
mso-para-margin-bottom:.0001pt;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;}

Душа моя – словно ребенок

Душа моя – словно ребенок
Паломнику
свойственна скромность. Он молчит о себе. Он знает свой путь и послушен ему.
Гордость
извращает путь, делает странника слепым и уводит прочь от цели. 
Паломник не
мечтает и не отвлекается, он внимательно следует за голосом Бога, за Божьими
знаками. 

«Господи! Сердце
мое
не было
надменным,
глаза мои свысока
не смотрели,
не посягал я на
то, что выше меня,
на то, что для
меня недоступно» 
(Пс. 130:1 перевод РБО-2015).
Давид поет о детской
привязанности к Богу, о наивном, полном уповании на Него. Здесь нет царя, здесь
– ребенок, младенец, не способный самостоятельно сделать и шага. 
Таков же
Израиль – он кормится и опекается, направляется и защищается Господом. 
В этом
уповании – наша сила.

«Я утешал,
успокаивал душу мою,
словно ребенка,
отнятого
от груди
материнской.
Душа моя – словно
ребенок, отнятый
от груди
материнской.
Да уповает
Израиль на Господа
отныне и вовек!»
(2-3).

0
0
1
154
878
ASR
7
2
1030
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

/* Style Definitions */
table.MsoNormalTable
{mso-style-name:»Table Normal»;
mso-tstyle-rowband-size:0;
mso-tstyle-colband-size:0;
mso-style-noshow:yes;
mso-style-priority:99;
mso-style-parent:»»;
mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt;
mso-para-margin:0cm;
mso-para-margin-bottom:.0001pt;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;}

Царь укрощает
силу и гордость, опускает глаза, смиряет сердце. 
До конца жизни он остается
ребенком.

Нации в свете Пятидесятницы

Нации в свете Пятидесятницы
Констатируя тот очевидный факт, что мир разделен — на семьи, племена,
народы и нации, мы должны обратить внимание и на то, что этот же мир объединен
– посредством тех же образований. Нужно отметить, что нации – довольно поздний
продукт исторического развития, в ходе которого люди учатся преодолевать старые
разделения и объединяться в новые общности. Как правило, они соединяют в себе,
в своем имени множество различий – языковых, этнических, региональных,
культурных. Т.е. нация – не атом, не неделимое целое. Нация – политическое
образование. И если нация начинается с поиска общего основания и примирения
различий, то мы можем этот же импульс продлить, распространить за ее
собственные пределы – на отношения межнациональные.   
Как правило, библейские образы предваряют и направляют историческое
развитие. В частности мы, как христиане, должны видеть в событии Пятидесятницы
рождение невиданной ранее глобальной общности. Внутри этой общности сохраняются
различия (языки и народы), но они примиряются в одном Духе.
«Они увидели нечто напоминающее языки пламени, эти языки, разделившись,
сошли на каждого из них. Все исполнились Святого Духа и заговорили на разных
языках – так, как им было дано Духом». В то время в Иерусалиме находились
благочестивые иудеи со всех концов света, из самых разных народов, и на шум
этот собралась большая толпа. Все они изумлялись, слыша, что те говорят на
языках их стран (Деян. 2:3-6).
Пламя разделилось на языки. Ученики разделились по языкам. Не было главных
и второстепенных, титульных и маргинальных. Каждый язык и каждый народ были
представлены и уважены. Но говорили они об одном и том же, пребывали в одном и
том же Духе.
Чужестранцы удивлялись тому, что Слово Бога, «проповедь о великих деяниях
Бога» выражается в языковой полифонии: «Мы слышим, как они говорят о великих
деяниях Бога на наших языках… Что бы это значило?» (2:11-12). Это значило не
меньше, чем рождение нового народа, вместившего в себя все другие этнические,
языковые, культурные, политические различия.
Тем не менее, вслед за благочестивыми иудеями мы повторяем и должны
повторять тот же вопрос: «Что бы это значило?». Что бы это значило – слышать
Слово Бога на разных языках в одно и то же время? Что бы это значило – видеть
странное собрание столь разных людей, объединенных Духом? Что бы это значило
для наших последующих отношений между объединенными и в то же время разными?
Что бы это значило для нашего понимания Бога и Его плана для всех народов?
Никогда прежде такого не было и никогда больше не будет. Империи выделяют
один язык и народ, остальных подчиняют. Только Бог может знать и любить все
языки и народы. Только Его ученики способны видеть историю в свете
Пятидесятницы. Только в свете Пятидесятницы открывается эсхатологическая
перспектива всеохватного и мирного Божьего Царства.

0
0
1
498
2843
ASR
23
6
3335
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

/* Style Definitions */
table.MsoNormalTable
{mso-style-name:»Table Normal»;
mso-tstyle-rowband-size:0;
mso-tstyle-colband-size:0;
mso-style-noshow:yes;
mso-style-priority:99;
mso-style-parent:»»;
mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt;
mso-para-margin:0cm;
mso-para-margin-bottom:.0001pt;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;}

В день Пятидесятницы апостолы обратились ко всем народам, передавая им
Благую Весть на соответствующем языке. В Царстве Божьем соберутся те избранные
из всех народов, которые приняли послание, отправленное в день Пятидесятницы.
Мы все еще живем между полыхающей Пятидесятницей и торжественным явлением
Царства. Поэтому разные языки должны звучать громко и мирно, чтобы все народы
могли слышать Благую Весть, чтобы наступающее Царство наполнялось людьми и
народами, новыми лицами и голосами.

Из бездны воззвал к Тебе

Из бездны воззвал к Тебе
Паломник восходит к Господу, отрываясь от земного
притяжения, от сообщества нечестивых.
Но если быть предельно честным, то самым страшным
притяжением является наша собственная греховность, наша склонность ко злу.
Песнь восхождения рождается из нашей собственной бездны, из
осознания и прозрения по поводу собственной испорченности. Мы в плену своих
грехов. Не так виновны другие нечестивые, как мы сами. 
Бежать нужно не из общества грешных, но от самого себя.
Если псалмопевец взывает из бездны, он уже никого не
обличает и не обвиняет, он все берет на себя.
Он просит лишь одного: Боже, не следи за грехами нашими,
уничтожь их Своим прощением!
Этот псалом открывает правду о нашем положении: не так
страшно общество, в котором мы живем, как мы сами, как бездна внутри нас, как
мы внутри бездны.
Никакой паломник не может выбраться из собственной бездны.
Сколько бы пути он не прошел, бездна не отпускает. Даже в святых местах, даже в
собрании святых.
Мы не можем убежать от своей бездны. Мы можем лишь просить
Бога о милости и помощи. Мы можем уповать на Его власть
Наша — бездна. Его — власть. Это сочетание многое проясняет.
Автор не питает иллюзий
относительно себя. Но при этом исповедует власть Божью: “В Твоей власти
прощение”, “Милосердие во власти Его, избавление во власти Его”.
Из бездны яснее видится милосердие и могущество Божье. Когда
мы ничего не можем сделать сами, мы учимся верить и ждать.
“Душа моя ждет… душа моя Господа ждет сильней, чем стражи –
рассвета! Сильней, чем стражи – рассвета!”.
“Господь избавит от всех грехов”. Господь спасет меня из
бездны. Не я восхожу к Нему, но Он снисходит ко мне.
“Песнь восхождения” – о Его снисхождении.
Псалом 129. Песнь восхождения
Из бездны воззвал к Тебе,
Господи!
О Господь, услышь голос мой!
Твой слух
Да внемлет моим мольбам!
Господь! Если Ты неотступно
Будешь
Следить за грехами нашими,
Кто тогда устоит, о Господь?
В Твоей власти прощение,
И да страшатся Тебя все люди!
Уповаю на Господа,
Душа моя ждет,
На слово Его надеюсь.
Душа моя Господа ждет
Сильней, чем стражи – рассвета!
Сильней, чем стражи – рассвета!
Да уповает Израиль на Господа!
Милосердие во власти Его,
Избавление во власти Его.
Он избавит Израиль
От всех грехов.

0
0
1
336
1919
ASR
15
4
2251
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

/* Style Definitions */
table.MsoNormalTable
{mso-style-name:»Table Normal»;
mso-tstyle-rowband-size:0;
mso-tstyle-colband-size:0;
mso-style-noshow:yes;
mso-style-priority:99;
mso-style-parent:»»;
mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt;
mso-para-margin:0cm;
mso-para-margin-bottom:.0001pt;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;}

(перевод РБО-2015)

Угнетали, но не одолели

Угнетали, но не одолели

Псалмы паломника
устремлены к Богу и Его святым местам и людям. Но также выражают тот сложный
опыт, который толкает в путь и дает силы путь пройти.
Псалом 128 –
псалом угнетенного и освобожденного народа. И угнетение нужно помнить. Но
помнить в свете освобождения, в той обратной перспективе, которая дается
освобождающим Богом.
Раньше было одно
угнетение. Теперь все изменилось. Теперь нужно говорить «угнетали, но не
одолели».

«С юности моей
многие угнетали
меня», —
говорил Израиль.
Но теперь пусть
скажет:
«С юности моей
многие угнетали
меня,
но не одолели».
Спину мою пахари
распахали,
длинными бороздами.
Но Господь
справедлив,
Он ярмо
нечестивых сломал!»
(Пс. 128:1-4.
РБО-2015)

Паломник может
отправиться в путь лишь потому, что кто-то его освободил. Господь сломал «ярмо
нечестивых».
В переводе Сергея
Аверинцева: 
«Праведен Господь, Он рассек нечестивых сеть» (почти как в
Синодальном — «рассек узы нечестивых»).
Господь рассекает
нашу связь с миром нечестивых, разрывает удерживающее земное притяжение. Мы
свободны выйти из своего «естественного» окружения, мы свободны жить
сверхъестественным.
Мир порабощает и
использует. Империи стоят на спинах рабов. Пирамиды основаны на черепах. Каждая
монета пахнет кровью и потом несчастных.

0
0
1
225
1286
ASR
10
3
1508
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

/* Style Definitions */
table.MsoNormalTable
{mso-style-name:»Table Normal»;
mso-tstyle-rowband-size:0;
mso-tstyle-colband-size:0;
mso-style-noshow:yes;
mso-style-priority:99;
mso-style-parent:»»;
mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt;
mso-para-margin:0cm;
mso-para-margin-bottom:.0001pt;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;}

Мы были теми несчастными,
которых угнетают и которые угнетают себя сами. Но теперь мы свободны и идем к
святому месту. Ни обоза, ни гроша. Лишь Бог и свобода, лишь небо и путь, лишь
песня в пути: «Угнетали, но не одолели». Жив Господь!