Deus Caritas Est

• 21 февраля, 2012
• Статьи

Своей первой энцикликой Deus Caritas Est Бенедикт XVI напомнил о самом важном определении Бога — посредством любви. В энциклике Caritas in Veritate он развил свои богословские тезисы применительно к современным социальным проблемам. Примечательно, что после двадцати веков христианство возвращается к своим азам, вспоминает о своей сути. В этом сходятся католическая, православная, протестантская теологии. Об этом же несколько авторских тезисов

«Бог есть любовь, и
пребывающий в любви пребывает
в Боге, и Бог в нем» (1 Иоан. 4:16).

Христианство начинается с Евангелия, с рассказов о любви Бога к людям. Распятый Бог добровольно страдает из-за Своей проявленной любви, непринятой и осужденной религиозными лидерами и переменчивой толпой. Гонимые последователи Христа не могли повлиять на враждебный мир ничем иным, кроме той же любви, провозглашая не воинственную, а Радостную Весть. Но уже спустя три столетия христианство становится сильным и при своей силе начинает стесняться «слабого» и любящего Бога. И сегодня «богословие креста» заменяется «богословием славы», личные отношения – догмой, а весть о любви – конфессиональной истиной.
В то же время мир, знающий так много, не знает главного – любви. При всех познаниях «человек разумный» гибнет от ненависти или отсутствия любви, при всей своей правильности гниет от равнодушия. И при этом ищет любви, и ее же боится. Боится, потому что с ней приходит конец эгоизму, самоуверенности, индивидуальному комфорту.
Бог, открываясь как Любовь, спасает человека из его скорлупы одиночества, сокрушает «твердые» системы, представления, обычаи. Я рискую обидеть профессиональных богословов, но как по мне, почти все их идеи, принципы и методы можно найти в философии, в человеческой мудрости или поэтических интуициях. Даже учение о любви можно найти. Учение есть, Личности нет. Сама Любовь, явленная в Воплощенном, Распятом и Воскресшем, — остается для людей невозможностью.
Но при этой невозможности происходит явление: «Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него» (1Иоан.4:9). Явление показывает невозможное, вместо того, чтобы говорить или писать о нем.
В своей книге «Достойна веры лишь любовь» Ханс Урс фон Бальтазар утверждает, что «критерием истинности христианской вести не может быть ни религиозная философия, ни экзистенция» (Бальтазар Х. Достойна веры лишь любовь. — М.: Истина и жизнь, 1997. — С. 39.), т.е. Бог и учение о нем несоотносимы с человеческим опытом, организованным вокруг «я» или «своих» знаниевых систем, поэтому «Любящие больше других знают о Боге, им и должна принадлежать теология» (Там же. — С. 6). И еще: «Основным словом Логоса является именно Божественная любовь» (Там же. – С. 43.).
Среди многочисленных именований Бога, Его атрибутов и определений любовь занимает первое место. Любовь царствует совместно с верой и надеждой, но, по словам апостола, «любовь из них больше» (1 Кор. 13:13). А это значит, что Радостная Весть не сводится к «христианской вере» или робкой надежде. Любовь поясняет и дополняет, наделяет смыслом буквы учения, оживляет принципы, придает духовной жизни личностный характер.
Христианство именуется религией любви, в то время как другие религии настроены на войну, принуждение, покорность. Но и в христианстве против любви грешили так часто, что с определением христианства как «религии любви» не так легко согласиться.
Любовь для религиозных деятелей представляется делом малоприбыльным и малоинтересным. Скандалы, насилие, катастрофы, с одной стороны; с другой, самореализация, лидерство, успех – эти темы куда более популярны.
Иногда о любви больше знают поэты, чем проповедники, богословы, церковные иерархи. И уж точно больше знают матери, особенно такие, как мать Тереза. Любовь там, где жизнь, а не там, где холодная, рассудочная «правильность». Тот, кто ищет любви, может встретиться с Богом. Тот, кто ищет Бога, но не может и не хочет любить, встретит великого инквизитора, идола или догму.
Московский пастор Геннадий Сергиенко вспоминает, что для большинства людей в советское время знакомство с церковью начиналось с текста «Бог есть любовь», висевшего на видном месте (Сергиенко Г. Бог есть любовь. Интернет-ресурс: http://gazeta.mirt.ru/?2-8-1142—1). Тогда такой текст читался жадно и сердечно. Увы, сейчас, церковь стала слишком влиятельной и прибыльной, она говорит уже не о любви, а о власти, силе, успехе. Настенные тексты и горячие проповеди о любви я встречаю редко.
Бог как судья вполне удобен для религиозных и политических лидеров, на такого Бога вполне можно списать праведный гнев и борьбу с неверными, т.е. оправдать собственные фанатизм и ксенофобию. А Бог как любовь лишь мешает – выгоды никакой, одни издержки. Всех принимать, всех прощать, со всеми делиться – так «моя крепость» превратится в «проходной дом», где ни кресла, ни костюма.
Сегодня христиане преуспели в том, чтобы пугать «неверующих» и выискивать еретиков среди верующих, бороться с «либерализмом», «гуманизмом» и «толерантностью». Поэтому определение Бога как любви звучит подозрительно. Недавно мой друг написал мне, что переживает за меня, так как я слишком много говорю о любви, и слишком мало об аде. Признаюсь, после подобных дискуссий я чувствую себя изгоем среди множества гневных христианских голосов, обличающих слишком терпеливую любовь, среди религиозных функционеров, жаждущих крови и ада для грешников и вольнодумцев.
Что всплывает в памяти у современного человека в связи с христианством? Неужели любовь? Скорее, инквизиция. Вот почему бестселлером стала книга Кристофера Хитченса «Бог не любовь». Когда-то в школе Хитченс слыл «знатоком Писания», и в этой самой школе ему довелось услышать от директора, бывшего «немного садистом и скрытым гомосексуалистом»: «Сейчас, может быть, вам не понятно, зачем нужна вся эта религия. Но однажды, когда начнут умирать ваши близкие, вы все поймете» (Хитченс К. «Бог не любовь. Как религия все отравляет» — М.: Альпина нон-фикшн, 2011.- С. 10). Подобные фразы я слышу от проповедников довольно часто, и они меня настораживают не менее, чем «богопротивного» и «несносного умника» Хитченса.
Атеист ищет в христианстве любви, и не находит ее, потому что сами христиане от любви стараются избавиться и поменять текст «Бог есть любовь» на пугающие слова о грехе, смерти и аде. Если мы, христиане, не замечаем, как утратили любовь, то это прекрасно заметно внешним наблюдателям, придирчивым критикам-атеистам.
Вот почему христиане-фундаменталисты воюют не только с критиками-атеистами (называя, например, Кристофера Хитченса «всадником Апокалипсиса»), но и с теми христианами, для которых «Бог есть любовь». Вот почему кампания против книги Роба Белла «Любовь побеждает» (Rob Bell. Love Wins: A Book About Heaven, Hell, and the Fate of Every Person Who Ever Lived, 2011) может считаться не только свидетельством неоднозначности авторских идей, но и диагнозом всему христианскому сообществу, уставшему от сложной и слишком мирной любви, настроенному на суд и войну.
Истина без любви бессмысленна. Но, стоит признать, что и любовь без истины пуста. Лишь в Боге любовь примиряется, воссоединяется с истиной так, что истина становится любящей (а не инквизиторской), а любовь истинной (а не слепой или смутно-сентиментальной).
Но любовь не живет сама по себе, она дружит с верой, привержена истине, деятельна, точнее добродетельна. «Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою: и мы должны полагать души свои за братьев. А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое, — как пребывает в том любовь Божия? Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиною» (1Иоан.3:16-19), — напоминает Иоанн, «апостол любви».
Рядом с делом и истиной любовь не может быть только эмоциональным порывом или меланхолическим млением. Она хочет знать, понимать, делать, преображать. Помня об истине, она не может быть слепой, глупой или опасной любовью. Помня о деле, она не остановится на мечтании и смутных томительных чувствах, на благих пожеланиях, сердечках и смайликах.
«Бог есть любовь» — предельно глубокое и при этом недвусмысленное определение. Можно по-разному понимать идеи и доктрины, но любовь для всех имеет одинаковый смысл – желать блага, радоваться вместе, уступать первенство другому.
«Бог есть любовь» – самое простое, первичное выражение сердечного и опытного знания человека о Боге. И оно является достаточным. В жизни, где невозможно узнать всю правду, все смыслы, все богословские истины, есть необходимое – знать о Божьей любви и открыть ей сердце. В жизни, в которой так мало времени, и которая обрывается внезапно, Бог открывается в первую очередь как Любовь. Потом может следовать дальнейшее познание Бога, Его имен, атрибутов, проявлений, но если Бог не открылся как Любовь, то все остальное теряет смысл.
Богословие без любви – почти как математика: все правильно настолько, что не вызывает сердечного ответа, ни веры, ни сомнений. Неизменный и Вечный Бог останется объектом ума. Святой и Судящий Бог будет предметом страха. Всемогущий и Всезнающий станет неразрешимой проблемой теодицеи. Но когда Он же открывается как Любовь, человеческое сердце говорит Ему свое «да», а вслед за сердцем смиряется разум.
Воплощенная Любовь – упрек потерявшемуся человеку, упорствующему в своей отчужденности, в своем неверии и сердечной обиде. Ничего другого не смогут придумать люди, чтобы спасти мир и самих себя, спасти мир от самих себя. Придумывать и не надо. Любовь это не предмет споров, а вопрос отношений. Бог в своей любви открыт человеку. Воплощенная, явленная, открытая Любовь долготерпит и ждет человеческого ответа.
Божья Любовь сокрушает сердца черствых религиозников и отпетых грешников. Первые проповедовали без любви, Любви не зная; называли Богом свое представление о Нем. Вторые любовь называли Любовью, путали грешное с праведным, обожествляли себя и свои чувства. Первые говорили о Боге верно, но безразлично; вторые — яростно и злобно. А без любви – все неправы.
В спорах о Боге пропало из вида главное – главное доказательство бытия Бога и главное Его определение. «Бог возлюбил мир» — этот «золотой стих» Библии отзывается в сердце человека, отвечая на его главную потребность. В свете Его любви доказательства теряют смысл, и теодицеи становятся лишними.
Я любим Им, значит, Он есть. Он есть, значит, я есть. Его Любовь открывает мне Бога. В Его любви я нахожу себя. В Его любви я вижу мир и знаю смысл. «Золотой стих» Библии становится «золотым ключом» к ее пониманию, дальнейшему познанию Бога и жизни с Ним.

«Открытое христианство»: к Богу, жизни, людям

• 16 февраля, 2012
• Статьи

Идеи «открытого христианства» давно обсуждаются в христианской среде. Разговоры об «открытом обществе» спровоцировали и дискуссию о роли в нем религии, о степени ее «открытости». Сегодня церковь активно участвует в критике мультикультурализма, либеральной демократии, рыночной экономики, расправляясь тем самым с идеями «открытости» на чужой территории. Защищая с подозрительно излишней ревностью «порядок» и «стабильность», церковь попадает в разряд врагов «открытого общества».
Конечно, «открытое общество» — идеальный, почти призрачный, тип, но даже при всех проблемных побочных эффектах современное глобальное сообщество движется к «открытости», ориентируется на ее идеалы. Возникает вопрос, а куда движется церковь, если движется вообще?
Говоря словами Бенедикта XVI, церковь вместе с обществом живет между двумя необходимостями – изменять мир и сохранять его порядок . Добавим, что церковь живет в ожидании нового неба и новой земли. Апокалиптический горизонт напоминает о неизбежности перемен, крахе земного порядка и приближении нового мира.
Коль будущее является открытым, церковь, как никакой другой общественный институт, должна понимать условность своих систем, границ, позиций. Будущее, приготовленное Богом, явит единство веры, мир и радость искупленного народа. Соответственно, тот, кто готовился воевать, изобличать, судить и казнить, будет сильно разочарован. Получит награду не тот, кто надежно закапывал свои таланты или охранял доверенное, убивая за сорванные колоски; но тот, кто приумножал, раздавал, пускал в дело, и, тем самым, конечно же, рисковал. Окажется не у дел тот, кто строил крепости и укреплял запоры; напротив, будет радоваться тот, кто гостеприимно встречал, открывал дверь странникам и пришельцам, без ропота делился своим и с благодарностью принимал поданное – кто учился жить вместе и друг для друга, открывая в ближнем Христа.
Христианство открыто не только будущему, в свете которого все будет переоценено, оно открыто Христу, Который может входить и уходить, одобрять и судить, благословлять и учить. Христос – главный фактор христианской открытости, виновник постоянной непредсказуемости, нестабильности, беспокойства. В христианстве все держится не на правильности системы, не на гарантиях силы и власти, а на личных отношениях, всегда рискованных, тонких, трепетных. Открываясь Божьему Слову, Красоте Бесконечного, Лицу Другого, человек легко покидает выстроенные из камней и слов стены, выходя из полумрака в полноценную жизнь.
Почему же тогда в церкви так мало отношений и так много правил? Потому что церковь – очаг христианства, а чтобы огонь в нем не потух, его нужно ограждать и охранять. Так возникают традиции, организации, администрации, которые закрывают, поддерживают, управляют, комментируют, оценивают, продают, обороняют. Но без связи с внешним миром, без воздуха жизни, христианство лишь тлеет.
Христианство – не вещь, ее нельзя закрыть. Христианство не состоит из чего-то, оно не плотное. У него нет своего места. Нельзя сказать, что оно здесь, или оно там. Христианство – это пустота, в которой может явиться Христос, в котором Его ждут, Ему молятся, Его благодарят. Христианство — такое пространство, где люди (не обязательно «верующие») встречаются с Христом, говорят о Нем и с Ним, живут вблизи Него, служат другим ради Него. Уже первые ученики предлагали это пространство огородить, убрав вон мешающих детей, недостойных женщин, грешных мытарей. А Он выбрал крест – повис между небом и землей, не принадлежа никому и обнимая Собой всех.

Христианство как пространство всеохватно, выходит за пределы и лишает их смысла. Это справедливо и в отношении людей (их делений), и в отношении идей (их систем). Христианство не в идеях, тем более не в буквах, оно начинается там, куда текст должен вести, куда должен отсылать — в пространстве встречи. Для обычных же людей христианство — ворох цитат, отзвуки того, что кто-то слышал от кого-то. Открытое христианство – «выход за края цитаты», как говорит христианский поэт Андрей Тавров . Выход куда, к чему? Христианин скажет: к Богу. Нехристианин подумает: к жизни. «Открытое христианство» открыто и Богу, и жизни, и людям. В просторе открытости, куда попадают вышедшие за края цитаты (буквы традиции или стены храма) христиане или ищущие Христа, они встречаются с настоящим – некнижной жизнью, недогматичным Богом, нечужими людьми.
Если христианство осмыслит себя как «открытое», оно способно удивить в этой нетипичной, странной «открытости» и христиан, и нехристиан. «Открытое христианство» станет открытием для всех.
Христиане разных церквей и традиций смогут почувствовать себя частью гораздо большего. Они могут сохранить свои стены, как в лучших из современных городов, где укрепления исторической части, «старого города» сберегают именно как «историческую часть», т.е. как часть истории. Но они будут помнить, что эти стены уже не способны защищать и более не должны разделять.
За пределами нерушимых стен можно будет объединиться в деле – в социально полезном служении, в духовно-воспитательной заботе о подрастающих поколениях, в творчестве и окультуривании.
Разбирая архивы, христиане откроют не только ценность своих текстов, но и важность интертекста, который из них составляется; они научатся читать свое как часть общего, и поймут, наконец, и свое, и общее наследие. Возможно, они оценят и богатство многоголосия, в которое сольются разрозненные пока голоса их теологий.
«Открытое христианство» — это христианство, которое открывает себя же, и не только для других, но и для себя же. Это христианство, в котором есть, что открывать, это не школьное поучение, где «дают» готовую информацию в соответствии с учебным планом. Здесь всегда можно и даже нужно удивляться, сомневаться, спрашивать, бояться, радоваться, плакать, смеяться, молиться, петь, кричать, молчать.
Скучная предсказуемость, упрощенная понятность, сухая логичность, конфессиональная эксклюзивность христианству лишь мешают. Согласно одному резонансному исследованию, 70% (из 14 тысяч опрошенных) «бывших» христиан на вопрос «Почему вы перестали ходить в церковь?» ответили «В церкви скучно». Церкви предстоит ответить на вопрос: предпочитает ли она стабильность и скуку, или же риск и перемены. «Открытое христианство» рискованно, но в поиске Бога риск неизвестного, нехоженого пути всегда оправдан, т.к. Он и позади, и впереди ищущего; Он есть и в истории церкви, и в будущем «открытого христианства».
Если даже «открытое христианство» не изменит самих христиан и встретит их яростное сопротивление, оно найдет множество сторонников среди «почти христиан», которые живут по внешнюю сторону крепкой церковной двери. Многие люди ищут Христа в христианстве, но не находят Его в институализированной церкви. Они встречают Его следы в книгах, фильмах, музыке, общении с Его странными друзьями, чудесах природы, загадочных обстоятельствах жизни. «Открытое христианство» — все то, что помогает им встретить Христа, что ведет к Нему, напоминает о Нем. Это могут быть «христианские» (не обязательно созданные христианами, но работающие с христианским духом и участием) кафе, молодежные лагеря, спортивные клубы, дискуссионные группы, реабилитационные центры, хосписы, школы, благотворительные центры, библиотеки, интернет-площадки, музыкальные вечера, общества религиозной философии и многое другое.
«Открытое христианство» не ново, оно изначальное, евангельское, Христово. Потому что в своей пустоте содержит главное – Его. Пространство «открытого христианства» пусто не потому, что там нет идей, вещей, людей, там всего много. Оно пусто потому, что пусто для Христа, Христа ради. «Открытое христианство» почитает пустым все накопленное церковью, все наследство веков, потому что в нашей пустоте Христос будет виднее. Но с явлением Его эта пустота оживает, и все христианское и даже нехристианское озаряется Его светом и благословляется Им. Тогда все традиции, книги, догматы, чудеса, святые подвиги, добрые дела обретают смысл. Тогда христианские усилия в благотворительности, просвещении, общественной морали опираются не на слабый энтузиазм и подвижничество, а на ставший вдруг очевидным факт: «Христос посреди нас», посреди людей в их разности, посреди мира в греховности, посреди жизни в естественной сложности. Даже спустя многие века после грехопадения наш мир все же «весьма хорош» (Быт. 1), а тем более хорош, когда в него возвращается Бог. Это главное открытие «открытого христианства»: Бог не только в нашей церкви, но и в мире, жизни, людях. Этот призыв и скромный, и великий – открывать Бога внутри и снаружи церкви, видеть Его следы в постсовременной культуре, утверждать Его Царство во всех сферах жизни.
«Открытое христианство» смотрит дальше своих религиозных пределов и открывает Христа в неожиданных местах и обстоятельствах. «Дивно для меня ведение [Твое], — высоко, не могу постигнуть его! Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу? Взойду ли на небо — Ты там; сойду ли в преисподнюю — и там Ты. Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря, — и там рука Твоя поведет меня, и удержит меня десница Твоя. Скажу ли: «может быть, тьма скроет меня, и свет вокруг меня [сделается] ночью»; но и тьма не затмит от Тебя, и ночь светла, как день: как тьма, так и свет. Ибо Ты устроил внутренности мои и соткал меня во чреве матери моей» (Пс.138:6-13).
«Открытое христианство» универсально, вселенско, всезначимо. Говорить о том, что Бог действует «так» или «иначе», Он пребывает «здесь» или «там» – не только наивно, но и оскорбительно для Того, Кто называется Отцом всех и Господом всего. «Открытое христианство» — это образ вечного Христа и древнего христианства, актуальный для мультирелигиозного и мультикультурного мира, где о Боге предстоит говорить нерелигиозным языком. В такой «безрелигизности» христианство возвращается к своей универсальности, и снова соединяет в Божьей любви современных «иудее», «эллинов» и «варваров».
«Открытое христианство» открывает христианство через Христа, богатство традиции через простоту Евангелия. Но самое главное — не христианство, а Христос. Именно поэтому «открытое христианство» должно быть открыто к радикальным шагам: отказаться от того, что препятствует в нем открыться Христу, и присоединиться к Христу в том, что и как Он делает в современном мире.

О церкви и церковности. Новые форматы церковности как ответ на кризис церкви

• 13 февраля, 2012
• Статьи

Церковь переживает очевидный кризис. Несмотря на религиозные свободы, храмы пустеют, а центры христианской активности смещаются в сторону от них. Как понимать эти смещения, и чем может ответить церковь, чтобы вновь стать центром, где пересекаются культурные, научные, светские и религиозные течения жизни?
Кризис стоит понимать двояко. С одной стороны, кризис для церкви норма. Точнее, церковь всегда вне нормы, она еще пути, в поиске и пересмотре своих форм и отношений. С другой стороны, кризис не может быть нормой, если он связан с массовым отходом людей от церкви, с их разочарованием в церковном христианстве. Люди маловерующие и неверующие отворачиваются от церкви, и даже верующие люди не могут далее жить внутри ветшающих, но при этом все более политизируемых и коммерциализируемых церковных институтов.
Возникают все новые вопросы о соотношении христианства и церковности, в свете которых можно помыслить церковь вне обязательной связи с ее историческими формами, повернуть церковь от увлеченности собой к евангельской простоте, повернуть христианство к Христу.
Что такое церковь и где ее границы? Справедливо ли авторитетное мнение, что «кому церковь не мать, тому Бог не Отец». Как быть с теми, кто верует, но не принадлежит? Как должна измениться структура церковной жизни в нетрадиционном обществе? Можно ли мыслить церковность за пределами церкви? Пространство общения христиан, разные формы их общности, не содержат ли в себе тело и дух церковности? Как совместить автономию личности, желание индивидуальной свободы и стремление «быть частью» в современных форматах церковности?
Церковь как сообщество выходит за рамки церкви-института и проявляет себя в таких нехрамовых формах как монашество, неформальные типы общинности, миротворчество, солидарность с бедными, протестные настроения, контркультура, внецерковное христианство, внутрицерковная оппозиция, философствование и вольнодумство. Интеллигентские сообщества, философские кружки, дискуссионные студенческие клубы, социальные группы взаимопомощи – в этих местах церковь как общность ощущается сильнее, чем внутри самой церкви как храма.
Возможно, речь должна идти не только о церкви в ее осязаемых, почти телесных формах, но и о церковности как качестве, свойстве, субстанции церкви. Церковность – то, что делает церковь церковью, это способность объединяться вокруг Христа и воплощать в общинной жизни Его любовь и истину. Парадокс, но такую церковность можно встретить вне церкви, и можно в церкви не встретить.
Не так давно американский студент Джеферсон Бетке разместил в сети ролик «Почему я ненавижу религию, но люблю Иисуса», который посмотрели почти 18 миллионов пользователей социальной сети. Это лишь один пример все более популярного внецерковного христианства. По мнению студента, кризис церкви не говорит об упадке веры: «Люди моего возраста часто не удовлетворены церковью, но, несмотря на это, ищут истину».
Духовность вне религии, религиозность вне церкви, вера вне института – эти странные возможности стали вдруг востребованными на фоне заката иерархической, системной церковности.
Возникает вопрос: а зачем разрозненным группам «просто христиан» включаться в конфессиональные традиции, если можно войти сразу в единство всей церкви, стать частью невидимой вселенской церкви? Этот вопрос будут задавать все громче.
Возможно, провиденциальная логика исторических перемен ведет к тому, что упадок церквей (established churches) на фоне активизации нецерковного христианства и внехрамовой церковности окажется для христианства и мира благом. Возможно, христианский мир, не готовый к церковным реформам, окажется вынужденным к ним логикой внешних, внецерковных перемен. Возможно, размытие границ церкви окажется не обмирщением церкви, а воцерковлением мира, сближением с ним, переоткрытием в нем присутствия Христа.

Отделение Церкви от государства: почему «сектанты» поддержали декрет Совнаркома?

• 27 января, 2012
• Статьи

25 января в КПИ по инициативе известного атеиста, профессора Е.К. Дулумана состоялся круглый стол, посвященный 94-летию декрета «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Предлагаю некоторые тезисы, озвученные мной на этой встрече.

Размежевание сфер общественной жизни – специфическая интенция человека Нового времени. То, что нельзя было взять под контроль, исчислить и поставить на учет, рационализировать, подлежало ограничению, ограждению. Религии, которая с большим трудом вписывалась в мировоззрение и культуру модерна, полагалось строго отведенное место – «в пределах разума», в границах социальной и этической целесообразности.
Попытки построения общества вне религиозных оснований были связаны не просто с общественно-политической реформой или широкой дискуссией, а с революцией – насильственным и прямым действием, которым оппонентов не убеждают, а уничтожают.
Конечно же, идея отделения церкви от государства, содержится и внутри самой религии. Религия требует некоего отграничения, спецификации своих функций в тотальном политико-экономической порядке. Принцип «кесарю – кесарево, а Богу — Божье» — не принцип конфликта и войны, а принцип соседства и дополнения. Так что отделение церкви от государства, вполне приемлемо и даже желаемо для христиан, сберегающих верность своему, духовному, не политическому призванию.
Кроме того, отделения церкви от государства требовала и логика демократических преобразования, идея последовательного участия все более широких масс в жизни общества и управления им на универсальных, не дискриминационных началах. Это желание народа в совокупности его религиозных групп и течений, эта потребность верующих и неверующих в общих принципах и равных правах, стала объектом манипуляции, эксплуатации со стороны новой, вначале светской (нерелигиозной), а затем откровенно безбожной (антирелигиозной) власти.
Октябрьская революция и последующая история основанного на ее завоеваниях советского государства прекрасно иллюстрируют, как все три названных фактора (модернистская интенция на ограничение роли религии в обществе; внутрирелигиозное различение кесарева и Божьего; демократические требования равных прав для верующих и неверующих) переплетаются вокруг идеи отделения церкви от государства.
Декрет Совнаркома «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» был горячо поддержан многими религиозными группами, особенно «сектантами». Лидер союза евангельских христиан Иван Проханов отзывался о значении этого документа только одобрительно: «В соответствии с провозглашенным декретом православная церковь потеряла финансовую поддержку государства и все привилегии и монополии…Для русских религиозных групп, кроме православной церкви, отделение церкви от государства было большим достижением. Все преследования русских религиозных групп обычно начинались от священников привилегированной церкви, далее через жандармерию или секретную полицию, как действующую руку правительства. И не могло быть иначе, потому что гарантированная монополия религии, принадлежащая одной церкви и приводящая в бесправие другие религиозные группы — это само по себе было сильным гонением. Таким образом, низвержение православной церкви было значительным достижением, главной базой религиозной свободы» (из воспоминаний «В котле России»).
Примечательно, что представители другого «сектантского» объединения – союза баптистов – декларировали принцип отделения церкви от государства как один из главных баптистских принципов (его включают в «7 принципов баптизма», в таком качестве он прозвучал и на Первом всемирном съезде баптистов 1905 года). Лидер баптистов Василий Павлов видел суть этого принципа «в предоставлении церкви широчайшей автономии и полного невмешательства государства в ее дела»: «Мы, баптисты, считаем союз церкви с государством ненормальным, вредным для обеих сторон, и решительно требуем отделения церкви от государства. Наш идеал – свободная церковь в свободном государстве» (из лекции «Отделение церкви от государства»).
Радость от обретенной религиозной свободы вызывала симпатии к некоторым инициативам новой власти, но не веру в эту власть. Как солидарность с бедными не делает христиан социалистами, так и согласие с документом не делало «сектантов» союзниками советской власти.
Декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» ничуть не обеляет советскую власть «демократизмом» буквы, но, напротив, выступает компрометирующим документов в свете, точнее, в тени последующего наглого вмешательства государства в жизнь верующих и масштабных репрессий против церкви. Между документом и практикой пролегла пропасть. Любители СССР читают документы и радуются их демократизму, а у трезвых людей болит голова – так пугают хроники и цифры репрессий.
Логика власти, в русле которой принимался декрет, вела не к освобождению пространства для других, не к деидеологизации ради всех, а к уничтожению церкви (вначале православной, а потом и всех других) как конкурента в борьбе за умы и души.
«Сектанты» вначале были исполнены наивного оптимизма. Для них отделение церкви от государства спасало не столько общество от навязанной церкви, сколько церковь от государства, от очарования властью. Революционные события рассматривались внутри христианского сообщества как повод к реформам церкви, к ее освобождению от старого политического статуса.
Для сегодняшних исследователей, изучающих религию в (пост)секулярном обществе, «отделение церкви от государства» может рассматриваться как веха в процессе секуляризации. С этого места церковь больше не может пользоваться привилегиями и говорить с людьми на языке силового авторитета, подкрепленного государственной властью. Но то, что для церквей исторических виделось катастрофой, для «сектантов» было естественным – ведь их общины состояли из тех, кто в индивидуальном решении выбирал веру, а не присоединялся по крови или прописке, по решению родителей и записи в приходской книге. Для евангельских христиан и баптистов, преследуемых православием и самодержавием, свобода была исходной ценностью и условием, причем как свобода для религии, так и свобода от нее, как свобода выбрать одну церковь из многих, так и свобода не выбрать ни одну.
Такая позиция религиозных меньшинства понятна. Они не любили власть, потому что не знали ее соблазнов. Не имея собственного имущества, они симпатизировали экспроприациям. Не пользуясь ранее почти никакими правами, они были благодарны за права некоторые, пусть и временные, пусть и декларативные.
Евангельские христиане-баптисты если и были согласны с властью в основных положениях декрета, то при этом не переставали быть собой, быть верными своим принципам, поскольку отделение церкви от государства не было изобретением власти, оно было заложено внутри христианского вероучения и предполагалось логикой демократических ожиданий.
Отделение церкви от государства – условие мирного общежития разнорелигиозных и нерелигиозных людей. Но отделение церкви не должно означать полновластия государства над обществом. Известно, как много искушений испытывает «церковь при власти». Но практика, последующая за принятым декретом, продемонстрировала и другую опасность – опасность атеистической власти, уничтожившей под прикрытием документа не только политических, но и мировоззренческих оппонентов. Радость религиозных меньшинств от принятия декрета очень быстро сменилась ужасом, когда под маской законности открылся антихристов лик.

Образование по-протестантски. Двадцать лет невыученных уроков

• 26 января, 2012
• Статьи

Двадцать лет религиозной свободы стали настоящим подарком для христианского сообщества постсоветских стран. За это время христианские Церкви смогли обрасти большой и богатой инфраструктурой, но в содержательном плане изменилось не так много. Построены целые городки для сотен учебных заведений, но до сих пор нет ясности, для кого все это и с какой целью.
В протестантских учебных заведениях разница позиций ожидаемо велика – от скромных проектов «библейских школ» до утопий «христианского университета», но в целом «воз и ныне там». Это связано с тем, что сами Церкви застряли в постсоветском транзите, они вышли из СССР, но так и никуда не пришли. Поэтому резкие движения не одобряются, «как бы чего не вышло», главное – сохранить то, что есть. С таким настроением развивать образование не возможно, не только университет, но и «простой» колледж требует долгосрочных планов, решительных и последовательных шагов, постоянных инвестиций, профессионального подхода к управлению и кадровой политике.
До тех пор, пока протестантские Церкви не определятся, нужно ли им «богословие», а тем более, «liberal arts» (уже такие слова пугают многих!), они не только не будут инвестировать в образование, но станут отговаривать свою молодежь от учебы и дисциплинировать тех, кто каким-то образом, на свой страх и риск, все же выучился.
Почему нельзя было определиться с таким простым вопросом целых двадцать лет? За эти двадцать лет были получены в виде международной помощи и потрачены сотни миллионов долларов. За эти двадцать лет получили образование на Западе сотни талантливых молодых людей.
Но за эти же двадцать лет в руководстве Церкви смена не произошла. До тех пор, пока руководить Церквами будут люди, не образованные и образование не ценящие, университеты и колледжи будут бороться за выживание, вынуждено снижая уровень, а перспективная молодежь будет уходить в коррумпированные светские вузы, отдавая лучшие годы, а затем и всю жизнь банальным ценностям карьеризма и коммерции.
За двадцать лет нужно выучить простой, даже не школьный, а жизненный урок: если не выучился сам, помоги это сделать детям. Наши потомки нас оправдают и простят вынужденную недообразованность лишь в том случае, если мы поможем им подняться выше, получить по-настоящему высшее образование. И напротив, если мы продолжим воспроизводить невежество, оправдываясь тем, что и нас «никто не учил, а мы как-то проповедовали и работали», то период 1991-2011 годов рискует стать для христианского образования большим архивом компромата.

Спасти жизнь от прокола

• 24 января, 2012
• Статьи

Фильм «Прокол» (Puncture, 2011) – о смертельной опасности случайных уколов среди медперсонала, о риске заражений, о старых и новых технологиях. Но не только.
Фильм, в большей степени, о другом – о сговоре монополий, владеющих рынком, о коррупции в медицине, о всепроникающей связи бизнеса и политики.
Но и это не главное в фильме. Он говорит о борьбе грешного человека со злом, в то время как люди добропорядочные предпочитают тактично молчать или цинично зарабатывать. Этот фильм будет интересен всем тем, кто не может сидеть спокойно и хочет назвать все своим именем, кто сочувствует желанию главного героя поймать за руку, поймать на горячем богатых и респектабельных обманщиков, из-за которых страдают и умирают пациенты и медсестры.
Но вот в чем вся интрига: тот же, кто рискует назвать зло злом, носит его в себе, болен другой его разновидностью, а потому становится удобной мишенью. А кто это открывает рот? Наркоман, от которого ушла жена? Не ему говорить. А почему не ему? Потому что в глазах лицемеров он не может быть достойным судейского внимания?
Может быть, это шанс исцелиться самому, вылечиться от смерти в себе, и не только помогать другим, но и жить самому ради тех, кому ты еще можешь помочь, или ради памяти тех, кому помочь уже поздно. Но для этого надо набраться мужества и не свернуть, увидев свое страшное лицо в зеркале компромата.
Жизнь важнее прибыли, и жизнь слишком дорога, чтобы ее тратить на опасные удовольствия или облегчающее забвение. Жизнь стоит беречь от любых проколов. И еще: «иногда самый яркий свет приходит из самого темного места»…

Единство Церкви. Мнение протестанта

• 18 января, 2012
• Статьи

Для протестантов единство возможно только в Духе, разговор же о единстве организационном сразу настораживает.
Протестанты понимают, что есть более традиционные и более современные Церкви, есть общины с определенными акцентами в вероучении и практике, есть разные священнослужители, определяющие специфику церковной жизни (поговорка «каков поп, таков приход» справедлива и для протестантов).
И все это разнообразие внутри христианства выражает разницу в людях, их потребностях, уровнях, культурах. Человек обладает правом выбрать для себя Церковь, его нельзя обязать к вступлению в общину в силу рождения или «прописки».
Но при этом разнообразии возможно и единство в Духе – не в форме и не в организации.
Украинские христиане хорошо знают, что настоящее христианское единство возможно только при соприсутствии разных Церквей и разнообразии их традиций.
Когда конфессии не угрожают друг другу «воссоединением», «преодолением раскола» или «принуждением к миру», они могут «политически» успокоиться и сфокусироваться на духовной работе с прихожанами.
Если бы межконфессиональные и межцерковные напряженности не подогревались извне, в Украине христианство было бы многокрасочным, но мирным. Слава Богу, пока мир сохраняется, а в этом мире сохраняется «цветущая сложность» украинского христианства.
Единство Церкви возможно при понимании того простого факта, что Бог не отдал все дары, полномочия или «территории» в одни руки, не подчинил одному престолу.
Следовательно, христианское многообразие находит свое единство только в Нем.
И никакой богословский диалог или межконфессиональный экуменизм не приведет к общему знаменателю.
В человеческой и даже церковно-исторической части разница неистребима, общее – только в Христе, Главе Церкви.

Первая публикация: baznica.info

Почему рай не здесь и сейчас?

• 5 января, 2012
• Статьи

Человеку свойственно спешить, стараться получить все и сразу – сорвать плод с дерева познания, ускорить социальные перемены путем революции, построить царство Божье на земле.
Советский поэт Евгений Евтушенко назвал спешку «проклятьем века», но она не от века, а от человека, от его природы, рвущейся к большему, чем есть сейчас; от его опасной способности мечтать, дерзать, рисковать.
Почему бы Богу не сделать нас враз счастливыми, коль Он нас любит и желает нам блага? В этом вопросе не видно злого умысла, но явно слишком много наивности, незрелости, инфантильной безответственности.
Бог слишком уважает человека, его свободу и достоинство, чтобы сделать что-либо без его согласия, тем более, вопреки его воле. Значит, до счастья нужно дорасти, пройти сложный путь своими ногами, осмыслить свои шаги и свои поступки. Конечно, Бог готов делать подарки, но мы слишком часто злоупотребляем Его добротой и не ценим полученные дары.
Рай – это не то, что Бог приготовил в качестве неожиданного сюрприза, это то, что мы должны выбрать.
Это известная нам перспектива, в отношении к которой мы должны определиться в течение жизни.
Тот факт, что истины о рае и аде нам уже известны, открыты заранее, обязывает к личной ответственности, так что любые ссылки на «незнание» не оправдывают.
Во многом мне импонирует позиция христианского философа Ричарда Суинберна, который предлагает видеть смысл в каждом мгновении и не спешить забегать вперед: «Бог сотворил миры обоих видов – наш мир и Рай для блаженных. Последний представляет собой чудесный мир с широким набором возможных полноценных благ, однако в этом мире отсутствуют некоторые блага, наличествующие в нашем мире, в том числе благо, проистекающее из возможности отвергнуть благо» (Суинберн Р. Есть ли Бог? – М.: ББИ, 2006. — С. 99). По мнению Суинберна, если рай настанет сейчас, если исчезнут страдания и зло, «у многих из нас в таком случае просто не будет случая продемонстрировать мужество или вообще как-то проявить свою доброту» (Там же. — С. 96).
Жизнь – не просто ожидание, или проживание-прожигание, а школа, подготовка, серия судьбоносных решений, уроков свободы и выбора. Вечное блаженство определяется не произволом Бога в отношении человека, но человеческим ответом на Божье предложение жизни вечной. И на это самоопределение человеку нужна вся жизнь, никак не меньше.
Вот почему важен каждый день, каждый поступок, каждое решение – из них складывается «да» или «нет» Богу и вечной жизни с Ним.
Петр, один из близких друзей и апостолов Иисуса, всегда спешил, он первым бросался в бой, первым откликался на зов Учителя. Именно ему Христос указал на невозможность «здесь и сейчас» и перспективу «после». «Симон Петр сказал Ему: Господи! куда Ты идешь? Иисус отвечал ему: куда Я иду, ты не можешь теперь за Мною идти, а после пойдешь за Мною» (Иоан.13:36).
Вместо того, чтобы мучиться вопросами о «временах и сроках», стоит спросить себя: что нужно сделать мне, в чем измениться, чего ожидает от меня Бог, как приготовить себя к вечности?
Жизнь, выстроенная в перспективе вечности, окрашивается в светлые тона и наполняет каждый миг богатым содержанием, предчувствием и предвкушением рая.

Первая публикация: журнал Решение, №35, (vcc.ru)

О Рождении Христа и гибели СССР

• 25 декабря, 2011
• Статьи

СССР умер под звуки великого христианского праздника. Ироды и кесари, все те, кто считает его гибель геополитической катастрофой, вероятно, так же панически боятся Рождества

Советский союз умер под звуки рождественского празднования. 25 декабря 1991 года, когда весь христианский мир вспоминал о Рождении Царя, президент СССР Михаил Горбачев сложил свои полномочия. Так в очередной раз проявилась мистическая связь политической и духовной истории, двух градов, двух царств. Христианство пережило еще одну империю.
Знаками тех памятных дней были невиданный духовный голод и жажда свободы. Казалось, что на таком революционном подъеме перемены к лучшему последуют немедленно, и будут бесповоротными. На короткое время Москва стала центром притяжения мировой активности, к ней были прикованы взгляды, в ней решалось будущее. Увы, движение слишком быстро выдохлось, поиск альтернатив и стремление к переменам не привели к возникновению гражданского общества и независимой от государства Церкви, к активизации культурной жизни, к смене элит, к преобразованию мировоззренческих основ.
Постсоветский народ оказался не готов платить высокую цену за полученную свободу, а тем более использовать эту свободу для тяжелого и ответственного труда. Для большинства свобода досталась от слабеющего государства, а не в результате длительной и осмысленной борьбы с ним. Очарование Западом прошло. Эйфория больших возможностей тоже. Когда пришло осознание, что «совок» не станет Европой «по щучьему веленью, по моему хотенью», что путь в цивилизацию долгий и трудный, что, лежа на печи, в лучшую жизнь не въехать; вместе с этим горьким осознанием вернулась злость к тем, кто «за бугром», проснулся пролетарский рессентимент.
Свежие данные Pew Research Center демонстрируют сдвиги в отношении к демократии и рынку за прошедшие двадцать лет: усиливающееся разочарование в преимуществах демократии и рынка, растущий спрос на сильного лидера и заботливое государство, готовность обменять личную свободу на государственную стабильность, усталость от плюрализма. Эти исследования фиксируют схожие тенденции в России, Украине и Литве. Так что это не столько след российский, сколько советский. Постсоветским синдромом отмечены и россияне-евразийцы, и литовцы-европейцы, и украинцы-многовекторники.
Рождество 2011 года напоминает о событиях года 1991 не только круглой датой, симметрией чисел, но и брожением народа, толпами на площадях, назревающей революционной ситуацией. Вновь десятки тысяч людей требуют перемен. Вновь становится очевидной внутренняя слабость имперских режимов. Вновь возникает вопрос о более достойном будущем.
Ради справедливости надо заметить, что «не могут» и «не хотят» жить по-прежнему не только Киев и Москва, но также Афины, Париж, Рим, Нью-Йорк, Лондон. Правда Рождества местным иродам не удобна. Всем стоит вспомнить, что Рождество — не только Праздник. Это радикальный вызов серости, конформизму, лжи, процветающих в официозной религиозности, продажной политике и несправедливой экономике. Это повод задуматься тем, кто в США голосует за республиканцев, а в России за сакрализованную партию власти (их оппонентам надо думать тоже). Если рожденный Христос — Царь, то все остальные самозванцы (духовные «лидеры», «благодетели»-капиталисты и «политики»-популисты).
Но в эти дни именно Москва вновь привлекает внимание всего мира. Там, где, казалось бы, народ привык молчать, где свободу заливают нефтью, где крепки традиции крепостничества, где религия освящает самодержавие и Библией запрещает свободомыслие, там возникает неожиданное движение, возмущение среды, самоорганизация гражданского общества.
Массовый протест и живой поиск справедливости возвращают народ к исторической ситуации двадцатилетней давности. Тогда коммунизм обменяли на «капитализм», а тоталитаризм на «демократию», не задавая вопросов об их духовных основах, о мировоззренческих принципах. Перефразируя Августина, можно сказать, что душа народа – христианка. И без учета ее потребностей, без ее свободы, без ее свободной веры, политические и экономические «реформы» оказываются сплошной фальшью.
Рождество – это приговор тем режимам, которые построены на угнетении народа и подавлении его свободы. Без Христа народ будет рабом чужого кесаря или «своего» Ирода.
Рождество – это также приговор современным книжникам и фарисеям, столпам официальной религиозности. Крещенная, но не просвещенная Русь, нуждается в свободной, неполитизированной Церкви. Пока Церковь и Кремль созидают «русский мир», Христос не вхож в их двери. Он вне роскошных палат, зато вместе с народом.
Похоже, что в это Свое Рождество Христос был не в храме Христа Спасителя, а на проспекте Сахарова.