Archives › Статьи

Церковь и Царство в богословии постсоветских протестантов

16 ноября, 2016
Статьи

Постсоветские
протестанты непрестанно ищут свою идентичность, которая не ограничивается
только Церковью. Эти поиски направляются пока еще смутными интуициями более
широкого контекста и других участников, так что протестанты ищут себя уже не в
изоляции от общества, но в диалоге с ним, т.е. в диалоге церковно-общественном
(чаще всего подменяемом «диалогом» государственно-конфессиональным, но это
другая тема).

Диалог это хорошо, но и
этого может быть мало, т.к. у Церкви не может быть со всем и со всеми прямого,
непосредственного отношения. Как правило, Церковь представляется и действует
через посредничество парацерковных структур или своих неуполномоченных
добровольных представителей в разных сферах и на самых разных уровнях. Так
Церковь в университете представлена не своим предстоятелем, а верующими
профессорами, которые, в свою очередь, если и выражают свою веру, то не в
прямой, но опосредованной форме. Причем не обязательно от этого представительства
Церковь получает прямую выгоду. Выходит, что есть зоны, где Церковь оказывает
влияние, но непрямое и незаинтересованное. Есть места, где люди Церкви
представляют ее ценности, но не от ее имени. Есть люди, которые не являются
частью церковной «системы», но делают для Церкви очень и очень много.

Итак, в диалоге Церкви и
общества не хватает третьего важного концептуального элемента, или богословского фона, на котором,
единственно на котором эти отношения могут быть оправданы и развернуты
богословски непротиворечивым образом. Речь идет о Царстве, Царстве Божьем. И
здесь сразу же возникает вопрос: а что это такое? Церковь – известная, зримая,
социально конкретная реальность. А где это Царство и зачем оно? На самом деле в
отношении Церкви тоже много неясного, она остается тайной, как и Царство. Но
при всей своей таинственности они могут отчасти проясняться в отношении друг ко
другу, т.е. они существуют в обязательной связи, вне которой теряют себя.

0
0
1
352
2012
ASR
16
4
2360
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

/* Style Definitions */
table.MsoNormalTable
{mso-style-name:»Table Normal»;
mso-tstyle-rowband-size:0;
mso-tstyle-colband-size:0;
mso-style-noshow:yes;
mso-style-priority:99;
mso-style-parent:»»;
mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt;
mso-para-margin:0cm;
mso-para-margin-bottom:.0001pt;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;}

В среде постсоветских
протестантов вызрело чувство этой связи, но понимание еще не пришло. Поэтому в
документах конфессий пара Церковь-Царство употребляется все чаще, но без особой
разборчивости, довольно произвольно. Иными словами, уже есть согласие, общее
настроение, Церковь и Царство должны всегда быть рядом и вместе, но нет
ясности, что это значит и что из этого следует.

To be continued

Свет мира

15 ноября, 2016
Статьи

Время нынче
такое, что хочется спрятаться. И это желание естественное. «Когда возвышаются
нечестивые, люди укрываются» (Притчи 28:12), — замечал многомудрый Соломон.

Но кроме
естественных желаний есть еще и нечто сверхъестественное. Должны ведь были
давно погибнуть, а все еще живем. Мрак должен был покрыть все, но свет еще
светит. Есть чудо Божье в мире, и это чудо — мы.

Христос говорит
нам сегодня как и тогда, ныне как и всегда: «Вы — свет миру. Город, который
стоит на горе, не может укрыться от глаз. Когда зажигают светильник, его не
накрывают горшком, а ставят на подставку – и он светит всем в доме. Пусть так
же светит свет ваш среди людей, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли
вашего Небесного Отца» (Матф. 5:14-16).

Раньше я понимал
так: здесь становится хуже, нужно идти туда; усиливаются нечестивые – нужно
укрываться; плохое время нужно переждать в укромном месте. Будто все само собой
перемелется, наладится, обустроится. Или же Бог все за нас сделает.

Теперь я понимаю
так: Бог действует в мире через нас, мы Его свет и соль, мы Его руки и голос.
Нам нужно на горе стоять, а не укрываться. На подставке быть, а не под горшком.
Наше место – самое видное, а не укромное. Наша роль — быть видными, светить
среди людей, напоминая о благости Божьей.

Но что значит
светить? Светить – не значит говорить о Боге религиозным языком, не значит
проповедовать. Свет – более первичная реальность, чем религия и ее традиции.
Свет – это все настоящее, доброе, теплое, благодатное. «Что истинно, что
справедливо, что целомудренно, что приятно и восхитительно, что нравственно и
достойно похвалы» (Филип. 4:8).

Свет это часть
жизни, фундаментальная часть, основа всего, источник, ориентир. Или свет есть,
или его нет. Его скрыть нельзя. Он вырывается и проявляется во всех вещах,
событиях и людях, в них и сквозь них. Он всегда сильнее тьмы. Тем нелепее
попытки светлых людей спрятаться, уберечься.

Укрываться –
естественно для всех нормальных, обычных людей. Но не мало ли этого для тех,
кто верит в Бога? Не должны ли мы быть НЕобычными? Не должны ли поступать
сверхъестественным образом?

Благоразумные
люди испугано шепчут: помолчи, выключи свет, затуши свечу. Опасность кругом, ее
нельзя накликать, внимание нельзя привлекать.

Так мы и прячемся
по кельям и норам, «в катакомбах, пустынях, пещерах». И тогда Божий свет
возгорается в стихах и песнях, философии и культуре, меценатстве и волонтерстве,
малых делах и скромных словах обычных людей. Он очень тусклый и коптящий,
слабый и дрожащий. Его единая роль – напомнить, что свет все еще есть, что
камни вопиют и кусты не сгорают.

Может быть свет
обычных людей, крик камней и пламя кустов напомнят нам о нашем забытом призвании,
о нашей оставленной силе, о том, что
«Бог есть свет» (1 Ин. 1:5). Может быть однажды мы перестанем смотреть по
сторонам, прятаться и горевать; может быть однажды мы взойдем на гору; может
быть однажды станем смело средь людей, и лица наши будут светиться, как у
Моисея после общения с Богом, и языки пламени снизойдут на нас, как в день
Пятидесятницы на апостолов, и вокруг всем станет светлее.

Он все нам
сказал: «Не ходите и не гоняйтесь» (Лук. 17:23), «вы – свет».

Так не пора ли
перестать искать и ждать, терпеть и выживать? Разве это не величайшее чудо и
открытие – увидеть Свет в себе, позволить ему наполнить себя и светить через
себя?

Во мраке
последних дней померкнут даже звезды, но люди Света будут сиять.

«Мудрые засияют –

как заря
небесная,

и наставники
многих –

как звезды,

навсегда,
навеки!»

(Дан. 12:2-3)

0
0
1
529
3016
ASR
25
7
3538
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Вернуть веру… в человека. Окончание

11 ноября, 2016
Статьи

Уверуют ли богословы в человека?

Христианский гуманизм
после явленного и сказанного Сурожским и Нувеном неизбежно должен стать
богословским, т.е. богословски непротиворечивым и богословски вдохновляемым. Он
должен питаться и направляться богословием, но он же должен пропитать
богословие, или, говоря евангельским языком, «заквасить» его своими интуициями,
настроениями, откровениями. Причем речь идет не только о богословии
академическом, но и о богословии церковном и даже народном. Подобные идеи
выражались и ранее (чего стоит одно название книги Бальтазара — «Достойна веры
лишь любовь»), но, как правило, адресовались узкой, книжной, интеллектуальной
аудитории. Сурожский сделал эту тему основной темой своих проповедей, а Нувен
«разжевал» ее в популярных книжках. Оба обратились к богословию человека не в
порядке гипотез, но в порядке исповедования и провозглашения, проповеди и
миссии.

Если Бог верит в
человека и называет его «возлюбленным», то что это меняет или должно менять в
богословии? Если это главное, то как согласовать с этим главным целую систему
второстепенного? Оба наших автора – и митрополит Антоний, и священник-профессор
Генри Нувен, — были и остаются очень популярными среди самых разных конфессий,
при этом для своих конфессиональных структур и соответствующих им официальных
богословий были и есть крайне неудобными, настолько неудобными, что за ними
закрепились ярлыки «либералов», «гуманистов» «проповедников религиозного
индифферентизма», «экуменистов».

Кажется, что в своем
святом дерзновении Антоний Сурожский и Генри Нувен вышли за пределы
церковно-богословской системы. В самом деле, если человек – «икона», если Бога
можно познать «через человека», если человек спасен уже «потому что Бог его
любит», то зачем еще что-то нужно (Церковь, догматы, литургия, благочестие…)?

Однако все станет на
свои места, если мы посмотрим на те же идеи как на первоначала, аксиомы
богословия. Они не заменяют и не отменяют всего другого, но все с них
начинается. А без них не начинается, или начинается неправильно. В самом деле,
если Бог не верит в человека, то как мы можем верить в Бога? Если мы не
«возлюбленные», то как мы можем стать и быть, открыться и откликнуться?

Христианский гуманизм
после Сурожского и Нувена обрел популярный, ортодоксальный и фундаментальный
характер. Первое означает беспрецедентный охват и влияние; второе – «прописку»
в «большой» церковной и богословской традиции; последнее означает, что он имеет
значение не для религиозных людей, а для человека как такового, а значит – и
для наук, которые им занимаются, и для картины мира, в которой они сами
возможны.

Но здесь остается вопрос
к богословам. Уверуют ли богословы в человека? Можно спросить иначе: уверуют ли
богословы в Бога, который верит в человека? Если уверуют – не будет ли это
величайшим чудом нашего времени и лучшим свидетельством миру людей и наук? Если
не уверуют – то кто и где будет верить и хранить эту веру?

Закончу очень личным. Я
прочитал Библию в десять лет. И один из наиболее поразительных стихов я
встретил в Евангелии от Иоанна: «И уверовали в Него ученики Его» (Иоан. 2:11).
Так закончилось чудо в Кане Галилейской – люди отпраздновали, выпили,
порадовались, поблагодарили, но о вере даже не подумали. А вот ученики
задумались – Кто же это, что это значит, что за сила, что за личность? Еще
тогда, в детстве, я подумал, что все эти чудеса были нужны тем, кто уже имел
веру в себе, кто уже был его учеником – тайным или явным. Это было для них.
Если бы ученики не поверили тогда, они не ходили бы за Ним дальше, они не
совершили бы потом многих чудес и не отдали всю свою жизнь на служение Ему и
людям.

Сейчас я задаюсь
вопросом, уверуем ли в Него мы, «ученики Его»? Уверуем ли мы в Него как в Того,
Который верит в нас и любит нас, и потому достоин нашей веры и любви? Ведь мы
сможем верить только в Того, Кто Сам поверил и полюбил нас, «когда мы были еще
грешниками» (Рим. 5:8). Ведь только тогда, когда от Его веры уверуем и мы, «ученики
Его», только тогда, не раньше сможет уверовать и весь мир – от Иерусалима до
края земли, от римского сотника до эфиопского евнуха, от протестантского
либерала до католика-паписта, от православного ортодокса до православного
атеиста.

Литература

1. Антоний (Блум), митрополит Сурожский. Весна духовная
(проповеди). – К.: Пролог, 2008. – 296 с.

2. Митрополит Антоний Сурожский (Блум). Пути христианской жизни.
Беседы. – М., 2011. – 224 c.

3. Ноуэн Г. Во имя Иисуса.
Размышления о христианском руководстве. – СПб.: Вера и Святость, Библия для
всех, 2010. – 80 с.

4. Нувен Г. Внутренний
голос любви. Путь от отчаяния к свободе. – М.: ББИ, 2012. – 102 с.

5. Нувен Г. Жизнь
возлюбленного. Духовная жизнь в секулярном мире. – М.: ББИ, 2004. – 88 с.

6. Нувен Г. Постижение. Три
ступени духовной жизни. – М.: ББИ, 2012. – 164 с.

Restoring faith… in humanity

Christian humanism that came after
Anthony of Sourozh and Henri Nouwen

The 20th
century presented us with a number of theologians-humanists who went beyond
Orthodoxy. All the more important it is
to turn to the works of rather Orthodox representatives of Christian humanism
such as Metropolitan Anthony of Sourozh and Catholic priest and professor Henri
Nouwen. Evangelical simplicity of their ideas is complemented by a strong
humanistic call: “God believes in man” (Anthony of Sourozh) and “our deepest
truth is that we are the Beloved”. This combination of gospel and humanism
becomes an important revelation after which, and in the light of which, a
“theology of man” is seen differently, that is, positively. Christian humanism
inevitably has to become theological, i.e. theologically noncontradictory and
theologically inspiring after everything Anthony of Sourozh and Henri Nouwen
said. It has to be fed and directed by theology yet it also has to permeate
theology or, speaking in evangelical language, “to leaven” it with its
intuitions, feelings and revelations. They address the theology of man not in
the manner of hypotheses but in the manner of confession and proclamation, preaching
and mission.

Christian
humanism after Anthony de Sourozh and Henri Nouwen has acquired popular,
orthodox and fundamental nature. The first means unprecedented coverage; the
second means “residency” in “big” church and theological tradition; and the
last means that it’s meaningful not for religious people but for a person as
such, and also for the sciences that study it as well as for the world picture
in which they can exist.

0
0
1
970
5533
ASR
46
12
6491
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Вернуть веру… в человека. Продолжение 3

9 ноября, 2016
Статьи

«Быть возлюбленным» — в этом, по убеждению Генри
Нувена, суть Божьего обращения к человеку, и основа основ для христианского
свидетельства. «Быть Возлюбленным – вот глубочайшая истина нашего
существования» [5, 20], — это его уверенный
вывод из многолетнего опыта личных поисков, служения ближним и жизни в общине. Как
и у Антония Сурожского, здесь речь идет о фундаментальном уровне: «Слова «Ты –
Мой возлюбленный» раскрывают самую глубокую правду обо всех людях независимо от
того, принадлежат ли они к какой-либо религиозной традиции или нет» [5, 18].

Если Бог любит нас
безотносительно к нашему положению, то «Самое большое искушение в нашей жизни –
не успех, популярность или власть, но неприятие себя. Неприятие себя – самый
большой враг духовной жизни, потому что оно противоречит голосу, идущему свыше,
называющему нас «Возлюбленными» [5, 19-20].

Для Нувена эти истины
виделись вовсе не абстрактными и однобоко духовными: «Это влечет за собой
долгий и болезненный процесс вхождения в истину или, скорее, воплощения ее.
Необходимо стать Возлюбленным в будничной жизни, постепенно преодолевая
пропасть между моим призванием и множеством конкретных моментов повседневности»
[5, 26]. В конце концов, истины о вере и любви ставят вопрос о примирении с
реальностью, или о ее примирении и преображении: «Может быть, передо мной стоит
вызов так довериться любви Божьей, чтобы больше не бояться вступить в
секулярный мир и говорить там о вере, надежде и любви. Может быть, место, где
возможно преодолеть этот разрыв, находится внутри меня. Возможно, разделение
между секулярным и священным может быть преодолено, когда и то, и другое
распознаны как стороны жизни опыта каждого человека» [5, 87].

Нувен уверен, что
подлинная реальность открывается взгляду мистика и молитвенника: «Для того,
чтобы жить, утверждаясь в познании Божьей первоначальной любви, а не
руководствуясь желанием быть нужным, необходимо быть мистиками. Созерцательная
молитва укрепляет в нас сознание того, что мы уже свободны, что мы уже нашли
место для жилья и уже принадлежим Богу, хотя все и вся вокруг убеждает в
обратном» [3, 32]. В обратном убеждает и историческое христианство, «Долгая
мучительная история Церкви есть история людей, вновь и вновь испытывающих
искушение предпочесть власть и руководство любви, кресту и послушанию» [3, 59].

Нувен избрал свой путь в
христианстве, от структур к человеку. И этот путь предполагает погружение в
правду о человеке – во всей ее противоречивости. «Мы призваны честно и
мужественно спуститься в самые глубины своего существа, чтобы выйти навстречу
собраться и наполнить сердце неослабевающей заботой о них. И прежде всего, мы
призваны выйти навстречу Богу в молитве, которая постепенно становится
подлинным голосом нашего сердца» [6, ix].

Выйти на встречу Богу,
другим и себе – только начало длительного и сложного пути, где есть спуски и
подъемы, пропасти и вершины, темные и светлые моменты, поэтому «Духовная жизнь
есть не что иное, как неустанное движение от одного полюса к другому: от
одиночества к уединению, от враждебности к радушию, от иллюзий к подлинной
молитве. Получается, что писать о духовной жизни – все равно, что печатать
снимки с негативов… именно темный лес побуждает нас вспомнить об открытых
просторах» [6, 2-3]. Все это нужно пройти,
пережить, вместить, осмыслить как часть необходимого духовного опыта, потому
что «Духовное поприще не терпит окольных путей. Обходя стороной собственное
одиночество, враждебность или владеющие нами иллюзии, мы никогда не придем к
уединению сердца, радушию и сокровенному молитвенному предстоянию перед Богом…
Духовная жизнь в первую очередь подразумевает осознание своей полярности и
внутреннего напряжения» [6, 3-4].

0
0
1
629
3591
ASR
29
8
4212
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Пути Нувена ведут в
глубину, тишину, одиночество. Он пишет о внутренних мирах как о более реальных,
чем социальные отношения или материальные вещи.
Хотя материальное и духовное переплетаются, поэтому «нужно привести свое
тело домой», нужно бывать в своей «внутренней горнице», видеть «глазами любви»,
слышать «внутренний голос» [4]. Все открывается нам лишь тогда, когда мы
открываемся Божьей любви. Здесь мистика и этика, экзистенциальное и социальное,
повседневное и богословское принадлежат и служат друг другу в любви.

To be continued

Вернуть веру… в человека. Продолжение 2

8 ноября, 2016
Статьи

«Бог верит в человека». Эти знаменитые слова
митрополита Антония стали его основным посланием, располагающим сердца и умы
людей нецерковных и смущающим людей церковных. Он говорит не о духовном или
религиозном человеке, но о человеке как таковом: «Чтобы быть человеком, просто
человеком, но в настоящем смысле слова, мы должны стать чем-то превосходящим
всякое наше представление; а такими мы можем стать только даром Божиим, а вовсе
не собственными ухищрениями. И поэтому нам нужно излияние Святого Духа, дар
Духа, помазание Духом – просто чтобы осуществить свое человеческое призвание. Я
говорю сейчас не о священстве, не о монашестве, ни о чем формальном, а просто
чтобы быть человеком» [2, 92]. Такая
постановка вопроса о человеке является действительно фундаментальной.

Тезис «Бог верит в
человека» появляется как очевидный ответ на простой жизненный вопрос: вот
человек верит в Бога, а что же Сам Бог, в кого Он верит? Если послушать
евангельский совет «имейте веру Божию» (Марка 11:23) то мы должны верить не
только в Бога, но и в то, во что Бог верит.

В своей проповеди “Вера
Божия в человека” митрополит Антоний связывает веру Божью с верой человеческой,
Его инициативу с нашей ответственностью: “Он является для всего мироздания Женихом, и
каждая человеческая душа является как бы невестой. И Он свободно вызывает к
бытию каждого из нас, как бы веря в то, что мы не обманем Его ожиданий”,
поэтому “Каждый из нас является освященной иконой — раненой, обезображенной, но
каждый остается и святыней, и образом Божиим. И задача нашей
жизни — вглядеться во все то, что в этой иконе уцелело, и эту икону обновить,
как бы реставрировать”; именно такая вера Бога
в человека, внимание к Божьему образу в человеке может быть единственно
достойным и действенным миссионерским мотивом: “Ко мне приходят много людей, и
большей частью проблема человека не в том, что он не верит в Бога, а в том, что
он не верит в себя. И если только удается ему передать то, что я, полуслепой,
невосприимчивый, тупой, недуховный, могу, несмотря на все это, видеть в нем
образ Божий, что я могу веровать в него, то это может играть решающую роль.
Только скажи ему о вере — не о вере в Бога, а о вере в человека, он сможет
дрогнуть, он может ожить” [2, 136-153].

Разумеется, Божья
вера в нас не лишена риска, поскольку сталкивается с человеческой свободой, она
не имеет гарантий или более надежных оснований кроме себя самой, вне себя
самой. Это не план, вписывающий нас в какие-то изначально предусмотренные
схемы; это драгоценнейший дар, оставляющий нас свободным; это протянутая рука и
открытое сердце.

Иными словами, Бог – больший гуманист из нас, и это нас
обязывает: «Если
Он в нас верит, если Он такой ценой готов верить в нас, то мы должны вырасти в
меру Его веры в нас”, “мы обязаны верить в себя и верить друг во друга” [2,
148-149].

При всей своей
рискованности, вере в человека есть на что опереться – в самом человеке есть
божественное, заложенное при сотворении и питаемое Духом. Поэтому обращение к
Богу должно начинаться с обращения к человеку, к божественному в человеке: «Живой человек может
на первый взгляд показаться не таким прекрасным, но окружающие должны (подобно
тем, кто почитает святые, освященные Церковью иконы), увидеть в нем сияющее
присутствие Духа Святого, Бога, открывающего Себя в смиренном виде
человеческого существа [1, 88].

И здесь нечто большее,
чем этические обязанности по отношению к другому. Мы может увидеть Бога и в
себе, когда «Нас охватывает созерцательное безмолвие
перед лицом величия Божия и нашей
собственной красоты. И нет пути обнаружить, Кто есть Бог и что есть Бог,
если мы не обнаружим святость и красоту в себе самих» [1, 293].

Все это гораздо глубже наших чувств и пониманий, здесь
любящая вера Божья становится основанием всего. Можно сказать так: Бог верит в
меня, я любим Им, следовательно я существую во всей полноте бытия. Как говорит
митрополит Антоний, «Каждый из нас любим, и поэтому каждый из нас спасен, потому что любовь
Божия сильнее сильнее смерти, крепче греха, крепче зла» [1, 71]. Основания мира
и человека – это предмет веры, и вера Божья закладывает такую онтологию, в
которой мы можем верить, и лишь затем знать. Прочность этого основания такова,
что мы можем быть уверенными в любви Божьей и благости мира, в Божьем прощении
и принятии. Здесь совершается переход от веры к любви, восстанавливается их
связь.

0
0
1
725
4137
ASR
34
9
4853
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Если Сурожского больше
интересует онтология веры, т.е предоснования и предписания относительно
реальности, то Нувена – экзистенции любви, т.е. жизненные ситуации, в которых
человек открывается Божьей любви и преображается ею. Если в первом случае
закладывается возможность жизни по вере, то во втором жизнь проживается в любви,
вера сбывается, воплощается; реальность расцветает, раскрашивается, освящается,
потому что именно «Благословение создает реальность, которую обещает [5, 40].

To be continued

Вернуть веру… в человека

8 ноября, 2016
Статьи

Христианский
гуманизм после Антония Сурожского и Генри Нувена

«Лица людей – лица икон.

Каждый свечою своей озарен»

Александр Солодовников

“XXI век будет веком гуманитарных наук, либо его не будет
вовсе, — предупреждал нас антрополог
Клод Леви-Стросс. Из нашего времени это предупреждение видится пророческим. Век
до сих пор под вопросом, потому что под вопросом человек, а науки – тем более.
Ведь ясно, что вопрос был вовсе не в науках, а в науках гуманитарных, т.е. в человеке, мысль о котором они должны хранить и
святить. И этот самый человек оказался наукам не под силу, поэтому они им
надорвались, а затем от него отказались, и занялись более частными вещами,
«объектами» и «предметами». Может это и к лучшему, потому что раз человек как
цельность гуманитарным наукам не дается, а если дается – по частям, то не стоит
ли оставить его в целости и сохранности наукам иным? Вот сразу здесь я и хочу
сделать переход от гуманитарных наук к теме гуманизма в богословии, и перевести
человека отсюда – туда. На мой взгляд, наибольшие прорывы и прозрения
относительно человека дались другим наукам, не гуманитарным, а богословским. И
случилось это в прошлом веке.

Почему-то мне кажется,
что мы слишком много грешим относительно нашего прошлого, оттого будущее
видится хуже и хуже. Скажу точнее: мы грешим относительно даров и откровений,
данных и явленных нам в прошлом. Мы просто не слушаем их, не читаем, не видим. Вот
и Леви-Стросс переложил ответственность за человека на век грядущий, не считаясь
с тем, что было открыто и доступно в его время, или не считая это достаточным.

А что если понять его
так: XXI век будет веком возвращения
гуманитарных наук к неким первичным и цельным истинам, веком прозрения
относительно тех оснований, на которых гуманитарные и другие науки единственно
возможны, «либо его не будет вовсе»? Что если XXI
век должен обратиться и утвердиться в уже известном? Что если и сам человек
должен вместе с науками, по словам Роберта Фроста, «не измениться, лишь в
прежней вере крепче утвердиться» («К себе»)?

Ведь если все так
серьезно, что мы теряем не только гуманитарные науки, но и будущее, и самого
человека с ним, то речь должна идти не только о научных, но о неких донаучных
основаниях, т.е. о первооснованиях.

Для христианина такие
первоосновы имеют характер богословский. Богословие человека может быть
основанием для наук о человеке. Но что лежит в основе богословия человека,
какие изначальные интуиции, первичные истины, неоспоримые очевидности? Не
только науки не могут вместить человека и отказываются от него (а тем самым и
от себя, своего призвания), так что чем больше научности, тем меньше претензий.
Подобным образом «научное», «конфессиональное» и любое «каноническое»
богословие тоже отказываются от человека.

Богословы охотнее
говорят о Боге, чем о человеке, или о том, что Бог думает о человеке. Далеко не
каждому из них дается дерзновение богословствовать о человеке с любовью и
верой, и формулировать те неудобно-позитивные истины о нем, которые крайне
сложно включить в систематическое богословие, но без которых нельзя и обойтись.

XX век подарил нам
немало богословов-гуманистов, которые выходили за рамки ортодоксии и запутали
свои следы. Но я хочу обратиться к наследию двух вполне ортодоксальных
мыслителей – православного митрополита Антония Сурожского и католического
священника, профессора Генри Нувена.
Евангельская простота их идей близка и мила сердцу каждого, но она
дополняется сильным гуманистическим вызовом. Это сочетание выделяет их и
сближает. Это сочетание само по себе является важным откровением, после
которого и в свете которого «богословие человека» видится иначе, позитивно, настолько
позитивно, что вспоминая об этих «двух светильниках» Божиих (Откр. 11), нет
больше никаких причин сомневаться в том, что у человека есть будущность и
надежда.

0
0
1
612
3489
ASR
29
8
4093
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Не пересказывая их идей,
поскольку они довольно широко известны, представляется важным выделить те из
них, которые подводят некий богословский итог спорам о гуманизме; те, после
которых сам способ богословствования о человеке должен измениться.

To be continued

Казус Додона

7 ноября, 2016
Статьи

http://www.christianmegapolis.com

Хотя внимание
мира привлечено к президентским выборам в США, интересно присмотреться к
происходящему в других регионах – насколько все это может быть частью более
широких процессов. Так, в Молдове по результатам первого тура президентских
выборов уверенно лидирует социалист Игорь Додон (почти 47,98 % голосов). На
втором месте – лидер проевропейских сил Майя Санду – 38,71%. А вот независимый
кандидат Валериу Гилецкий набрал лишь 1,08%. Последний интересен тем, что ранее
был епископом церквей ЕХБ в Молдове, президентом Европейской баптистской
федерации, и остается активным служителем и по сей день.

Евангельских
христиан в Молдове не так уже и мало. Но
их голоса своему же собрату по вере не помогли.
Один процент голосов – это на грани погрешности.

Итак, беднейшая и
довольно консервативная Молдова отдает социалистам 49 процентов, а
проевропейским христианам – лишь 1. О чем все это говорит?

О том, что
христиане Молдовы, в том числе христиане евангельские, исповедуют социализм. И
они голосуют за стабильность, консервативные ценности, братство с Россией. Они
боятся перемен и связанных с ними рисков. Поэтому они голосуют против развития.
Голосуют против будущего. Ведь в прошлом было лучше – никто не слышал о
гомосексуалистах, а пенсия была у всех.

Казус Додона – это
показательный случай для всего постсоветского пространства. Евангельские
христиане ничем не отличаются от оболваненных масс. Так же наивно и охотно
продают или отдают себя просто так первому попавшемуся проходимцу. Особенно
если в популистской риторике последнего есть слова о стабильности, братстве и
традиционных ценностях (…ну и как же без социальной обеспеченности!).

Подобным образом
в России ранее верующие в Бога ныне уверовали в Путина. Они прославляют его как
кормильца и защитника. Ведь Запад разлагается и наступает на наши святые
границы, и лишь Россия – «ковчег спасения». Развития не будет, но будет
стабильность. Гречкой и водкой держава обеспечит.

Что не так с
нами? С нашим богословием? С нашей совестью?

0
0
1
385
2195
ASR
18
5
2575
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Неужели мы так боимся будущего, что готовы продаться
за миску привычной похлебки? Неужели мы не способны на развитие? Неужели мы
вовсе не верим в Бога, Который выводит из рабства, проводит через пустыню и
зовет следовать дальше и дальше? Как мы собираемся спасать мир или хотя бы
влиять на него, если наш единственный христианин в политике обречен на один-единственный
процент?
Казус Додона – это приговор нашему христианству, которое в церкви
проповедует Христа, а в обычной жизни исповедует социализм, приспособленчество
и потребительство, безволие и трусость, наивность и глупость

Вместо Церкви – воскресная школа

4 ноября, 2016
Статьи

Christianmegapolis.com

Я давно искал
нужные слова. Но так и не мог выразить те смутные чувства, что одолевали меня
при мысли о церкви, о нынешнем состоянии нашей евангельской церкви.

Вместо слов
пришла картинка – я увидел себя в как-бы церкви, не совсем церкви. Наконец
понял: да это же воскресная школа!

Ситуация была
знакомая, узнаваемая по более ранним переживаниям. «Что я здесь делаю»?, —
спрашивал я себя, спрашивал поневоле, боясь этого вопроса и безуспешно заглушая
его. Иногда мне казалось, что я должен просто успокоиться и смириться. Иногда –
что должен встать и выйти.

Почему
успокоиться и смириться? Потому что поместная церковь – сообщество людей, и она
отражает их уровень, их запрос на музыку и проповедь, богословие и миссию,
отношения и лидерство. Коль так, то я не могу и не должен переделывать все под
себя.

Почему встать и
выйти? Потому что если время в общине кажется потраченным впустую, нужно
перестать его тратить. Нельзя тешить себя всю жизнь, что это кому-то надо, если
ты раздражаешься, мучаешься, скучаешь или спишь.

Эта смута недавно
прояснилась. Я наконец понял, кто я, где нахожусь, и в чем конфликт меня и
места.

Я нахожусь в
воскресной школе. Но я уже не ребенок, если и ребенок, то великовозрастный.
Что-то здесь не так.

Поясню. Воскресная
школа – это часть церкви, но не Церковь. Там говорят с детьми или как с детьми.
Но я уже вырос, и хочу расти дальше. Мне же отвечают, что старшего класса нет,
что дальше будет так же, и я должен успокоиться, или буду наказан.

Когда эта
картинка возникла в моем сознании, я почувствовал в ней ответ на свои
мучительные вопросы – насколько эта церковь – Церковь, настолько я на своем или
не на своем месте.

Я обдумывал
картинку и все больше утверждался в ее горьком откровении: наша Церковь
превратилась в воскресную школу, я в ней засиделся и перспективы совсем нет.

Здесь простые
люди, которые любят простые схемы и простые ответы. Здесь не любят заплывать за
буйки на глубину. Здесь боятся высоты. Здесь нужно быть как все, а потому
сомневаться, думать и задавать вопросы нельзя.

Почему так
случилось? Почему мы застряли в воскресной школе? Почему мы из полноты
церковной выбросили все взрослое и устроили себе детский сад?

А что, если эта
проблема связана не только с нашим уровнем лидеров и масс? А если это уходит
корнями в начала нашего протестантизма?

Что, если
разрывая с глубиной традиции, протестантизм намеренно переустраивает церковь по
типу воскресной школы?

Что, если это
неизбежно? Что, если такова программа?

Как быть тем, кому
тесно в детских штанишках? Как быть тем, кому скучно? Как быть тем, кто любит
глубину и не боится высоты?

Переходить в
другие, древние и богатые традиции? Но нет ли и там похожей проблемы, или
других осложнений? Ведь если наша воскресная школа — дело добровольное и
веселое, то в других традициях и местах – приказное и суровое.

Не пора ли нам,
повзрослевшим ученикам воскресной школы, вернуться из своего класса в общий
церковный зал?

Не пора ли
сказать себе, что мы можем быть Церковью лишь все вместе — дети и взрослые,
ученики и учителя, простые и умные, уверенные и сомневающиеся?

Не пора ли
собрать все части и стать, наконец, единым целым?

Не является ли
воскресная школа приготовлением к полноте настоящей жизни, веры и Церкви?

И не теряет ли
она свой смысл и назначение в отсутствие дальнейшей перспективы?

Пусть эти вопросы
разбудят тех, кто заскучал в воскресной школе, кто готов идти дальше, расти и
взрослеть.

0
0
1
516
2947
ASR
24
6
3457
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Узнать свое время

3 ноября, 2016
Статьи

http://gazeta.mirt.ru

Христиане живут и служат не во тьме, но во
свете. Нам открыты тайны будущего. И Апокалипсис, внутри которого мы живем, это
не тайнопись, это откровение. Благодаря откровению мы знаем, что в конце будет
пир. Мы также знаем, что будут войны, глады и моры, преследования и
отступления. Почему же мы так часто отвечаем на вопрос «что будет?» пустыми
словами «не знаю»?

Я боюсь, что так и не достигнув
праведности книжников и фарисеев, мы уже достигли меры их лицемерия, а потому
вполне заслуживаем слов Христа: «Лицемеры! Лицо земли и неба распознавать
умете, как же времени сего не узнаете?» (Луки 12:56).

Как нам узнать и распознать знаки нашего
времени? Как различить и понять образ эпохи? Как понять, что нам нужно делать,
а от чего стоит воздержаться? Как увидеть опасности и благословения, вызовы и
возможности наших дней?

Я не буду сегодня говорить о состоянии
мира и церкви, о том, как все плохо или не очень плохо. Предлагаю задуматься о
другом – как погода за окном, как обстоятельства нашего времени определяют
характер и способ нашего служения.

Вот мы говорим о христианском влиянии на
общество. Но для каждой эпохи применимы свои модели этого влияния. И если подходы
из прошлого применяются к обществу повзрослевшему, то успеха ожидать не
приходится. Например, если мы сегодня думаем, что социальное служение обеспечит
нам массовый приток людей в церковь, то мы мечтаем в духе столетней давности.

Возможно ли нам быть современными, т.е.
соответственными своему времени, и при этом верными и плодоносными в свое
призвании? В оценке обстоятельств времени для служения есть две полярные
позиции.

Согласно первой, сегодня время
неблагоприятное. Все чаще слышу вокруг мудрые слова реалистов: «Когда возвышаются
нечестивые, люди укрываются» (Притчи 28:12). Не время быть активными, не время
рисковать.

Согласно второй позиции, именно сегодня –
окно невиданных возможностей. «Вот, теперь время благоприятное, вот, теперь
день спасения» (2 Кор. 6:2), — вдохновляют нас оптимисты.

Полагаю, что выбор между этими позициями –
надуманный. Конечно, Экклесиаст прав: «Всему свое время… Время разбрасывать
камни, и время собирать камни… время сберегать, и время бросать… время молчать,
и время говорить» (Эккл. 3:1,5-7). Трудно делать все это одновременно или
невпопад.

Но разве есть такое время, когда доброе
дело, сострадание и милость могут показаться неуместными и несвоевременными? Мы
можем продолжать служение в разных формах, но продолжать обязаны, и прекращать
права не имеем. Разве нет на нас Духа Господнего, разве не посланы мы Христом,
продолжая Его дело и Его проповедь: «Дух Господень на мне; ибо Он послал Меня
благовествовать нищим, и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем,
проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на
свободу, проповедовать лето Господне благоприятное» (Луки 4:19). Здесь мы
встречаем список таких дел, которые надлежит делать всегда, ведь для доброго
дела всегда время благоприятное.

Еще одна важная истина: мы должны
продолжать, доверяя Богу свое время, так как не знаем, какой поворот история
примет уже в следующий момент. Знаки времени должны побуждать нас к верности, а
не к хитрости. Если мы видим трудности, не нужно сразу бежать прочь или истошно
вопить «спасайся кто может», нужно продолжать движение вперед, но в новом,
уместном формате. Как сказал мне один уставший, но верный делу пастор, «Я
продолжаю делать даже то, что кажется мало эффективным и крайне рискованным,
потому что рано или поздно – Бог знает когда – спад сменится подъемом, кризис
сменится расцветом, и мои посевы взойдут».

Не об этом ли говорил и Христос, рисуя страшную
картину последнего времени и нашу ответственную роль на этом фоне? «Итак,
бодрствуйте, потому что не знаете, в который час Господь ваш придет… потому и
вы будьте готовы, ибо в который час не думаете, приидет Сын Человеческий. Кто
же верный и благоразумный раб, которого господин его поставил над слугами
своими, чтобы давать им пищу вовремя? Блажен тот раб, которого господин его,
придя, найдет поступающим так» (Матф. 24:42-46 ).

У нас нет выбора, продолжать ли делать
свое дело или свернуть его. У нас есть выбор в другом – как продолжать, как
творчески найти приемлемые, соответствующие времени формы и подходы. А еще –
как расставить приоритеты и совмещать разные служения, сохраняя целостный
подход, не избирательный, не произвольный. Как говорит Христос, «Сие надлежало
делать, и того не оставлять» (Матф. 23:23). Это значит, что нам не нужно выбирать
между вопросами справедливости и защиты жизни, помощи мигрантам и заботы о
своих близких, миссионерского и социального служений.

В какое бы время нам не пришлось жить, оно
всегда будет благоприятным для наших добрых дел и добрых слов, для выполнения
нашей целостной миссии. Но вот вопрос::
каких новых подходов, каких перемен требует от нас наше время, точнее, требует
Бог через вызовы времени?

С миром все понятно, он безнадежно болен.
Но и с Царство все понятно, оно растет. Так что вопрос уже не о времени, а о
нас самих: «Если так все это разрушится, то какими должно быть в святой жизни и
благочестии вам?» (2 Петр. 3:11).

В зеркале дней и событий мы можем увидеть
себя и свое дело. И это главное, что должно нас беспокоить. Так что же мы там
видим, в зерцале наших дней? Какими мы есть? Какими должны быть?

В конце концов, узнать время – значит
принять его как свое время, время своих решений, время своего труда, время
своей ответственности.

0
0
1
814
4640
ASR
38
10
5444
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Я пошлю тебя

2 ноября, 2016
Статьи

Люди высокого
призвания начинают с обычной жизни. Они пытаются изменить эту жизнь к лучшему,
но чаще всего терпят поражение и оказываются в пустыне.

Моисей рос при
дворе фараона, но это не делало его особенным. Он начал что-то чувствовать лишь
тогда, когда увидел угнетение своих братьев-израильтян. Что-то отозвалось в
нем. И это что-то испугало и рабов-евреев, и угнетателей-египтян. Он оказался
чужим для всех, и нашел свое место лишь в пустыне, где пас овец.

Но именно в
пустыне он услышал ясный Божий голос. «Однажды провел он стадо далеко в пустыню
и пришел к горе Божией, Хориву. И явился ему Ангел Господень в пламени огня из
среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не
сгорает… И воззвал Бог из среды куста, и сказал: Моисей, Моисей! Он сказал: вот
я!» (Втор. 3:1-4).

Этот момент
призвания – важнейший в жизни Моисея. Он живет в пустыне, но Бога встречает на
горе. Он приподнимается над обычной
жизнью. И для этого не нужен дворец или храм, имя и статус.

Моисей потерял
все, но история лишь начинается. Куст горит, но не сгорает. Есть в жизни то,
что питает ее. Есть огонь, который все зажигает, но сам ни в чем не нуждается.

Обычный куст
горит Божественным огнем. Обычная земля оказывается святой. Изгнанник и неудачник
Моисей призывается Богом.

Обычная жизнь
заканчивается и преображается. Мы больше не вольны на подвиги и побеги, на
страх и робость. Он посылает нас и идет с нами. Он – огонь внутри нас. Мы горим
и не сгораем. Мы идем, потому что посланы.

«- Я пошлю тебя…

—
Кто
я, чтобы мне идти…?

—
Я
буду с тобою» (10-12).

В каждой пустыне,
в жизни каждого человека есть свой несгорающий куст. Почему мы боимся этих
Божьих знаков?

Почему боимся гор
и огня?

0
0
1
272
1552
ASR
12
3
1821
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Почему так трудно
сказать: «Пойду и посмотрю на сие великое явление, отчего куст не сгорает»? (3)