Archives › Статьи

«Париж стоит обедни». Чего стоит Киев?

13 января, 2017
Статьи

Варфоломеевская
ночь показала всем реформаторам, что инакомыслящим и инаковерующим праздновать
пока рано. Это страшный символ того, как Европа встречала свою Реформацию и
свое Новое время. А также того, на что готовы пойти исторические церкви и
политические элиты, чтобы остановить преобразования и зафиксировать
стабильность.

Глава
протестантской партии Генрих Наваррский перешел в католицизм, ради того, чтобы
заполучить престол. Для него ужасы Варфоломеевской ночи были забыты навсегда.
При этом Франция потеряла свой шанс на масштабную Реформацию, а гугеноты – шанс
на признание и мирную жизнь. Удивительно, как они сохранились до наших дней.

Нечто похожее
случилось в том же веке на украинских землях. Интеллектуальная мода на протестантизм
охватила элиту не надолго. Мощное интеллектуальное движение, вполне способное
перерасти в движение национальное и при этом проевропейское, оказалось
разменной монетой в борьбе за власть.

Протестантское
предложение – высший авторитет Библии, культура чтения и дебатов, секуляризация
церкви, свобода совести, важность личной веры, жизнь согласно призванию,
освящение повседневности, оживление общинной жизни, простота церковной
организации, личное благочестие, рациональный подход к вопросам веры и жизни по
вере – с интересом обсуждалось, но не принималось.

А ведь это был
едва не единственный шанс включить в европейские процессы и вырваться из
византийско-московской колеи.

0
0
1
245
1402
ASR
11
3
1644
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

/* Style Definitions */
table.MsoNormalTable
{mso-style-name:»Table Normal»;
mso-tstyle-rowband-size:0;
mso-tstyle-colband-size:0;
mso-style-noshow:yes;
mso-style-priority:99;
mso-style-parent:»»;
mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt;
mso-para-margin:0cm;
mso-para-margin-bottom:.0001pt;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;}

На сегодня во
Франции можно найти около 300 тысяч реформатов и лютеран, потомков гугенотов. В
Украине нельзя найти и трех тысяч всех реформатов, лютеран, социниан вместе
взятых.

Чего стоит Киев сегодня? Почему наследие Реформации оказывается невостребованным?
Мы могли стать другими, на что мы променяли свой шанс?

Протестантизм как постоянный поиск

12 января, 2017
Статьи

Учитывая разнообразие протестантизма,
динамику его продолжающегося развития и разветвления, можно сказать так: он
определяет себя в постоянном поиске. Поиске чего? Своей актуальной церковной
формы; новых слов, в которых бы выразилось вечное Божье Слово; новых подходов к
миссии; верных акцентов в богословской системе; современности, простоты и
доступности, не искажающих истины; живого диалог с обществом; баланса между
индивидуальным и коллективным, универсальным и контекстуальным, духовным и
социальным, священным и профанным.

Пребывая в этом
поиске, протестанты могут практиковать совершенно разные подходы к церковной
устройству, миссии, иерархии служений и служителей, богословию, социальной
позиции.

Если в одной
церкви служителей назначают епископы, то в другой избирают члены поместной
общины. Где-то на определенной срок, где-то бессрочно. В церквях одного и того
же объединения управление может осуществляться как общим собранием, так и
пресвитерским или братским советом.

Если большинство
традиционных протестантов сохранили общие молитвы, то более современные церкви
совмещают молитву и пение в формате worship.

Если лидеры
городских общин богословски грамотны, то они признают наследие неразделенной
церкви, и цитируют Никео-Цареградский символ веры наряду с более свежими
документами конкретной конфесии. Если пасторы сельских общин или африканских
глубин образования не получили, то они будут знать лишь простейшие схемы и
установки своих епископов.

Как правило, основные
тексты древней традиции все признают, хотя мало кто читает. Но если читают, то
стараются находить и вырезать идеи, связанные с особой роль церковной иерархии
(«нет епископа – нет церкви»), мариологией, святыми, аскетами, монахами. Хотя на все это есть свой спрос и в
протестантизме – на новое монашество, на своих святых и даже почитание Марии.

Чаще всего
конфессиональное разнообразие протестантизма проистекает не из догматических
различий, но из-за особенной расстановки акцентов. Подобным образом культурное
разнообразие связано с попытками инкультурации. Все это возвращает нас к тезису
о том, что протестантизм живет и развивается в режиме постоянного поиска нужной
частоты, резкости, баланса, а также постоянной подстройки пойманной волны или
корректировки уже найденных решений.

0
0
1
345
1971
ASR
16
4
2312
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

От Лютера до Рябошапки

10 января, 2017
Статьи

Если о протестантизме
судить по Максу Веберу, то украинских протестантов можно не узнать. Никакого
духа капитализма они не нюхали. Никаким расколдовыванием мира не занимались. Да
и Кальвина толком не читали. Несомненно, они усвоили базовые истины Реформации,
но скорее интуитивным, чем книжным образом.

Хотя книги свою роль
сыграли. Как и связь с европейскими протестантами. Лучше всего это влияние
видно в истории Ивана Рабошапки – «апостола баптизма в Украине».
Лютеране-колонисты рассказали крестьянину из Любомирки о важности Писания и
личных отношений с Богом. В той же колонии Рябошапка приобрел два Новых завета
– себе и своему другу. Выучился читать и начал посещать библейские занятия
колонистов – так называемые «бибельштунден». В 1870 году он принял «крещение по
вере» от Ефима Цымбала, ранее крещенного немецким баптистским проповедником. А
затем стал крестить других украинцев и разъезжать с «благовестием».

Рябошапка был участником
многих знаменательных событий. Одно из них было в колонии Рюкенау в 1882 году –
совместный съезд немецких и украинских баптистов. Другое в 1884 в Петербурге,
где он представлял южнорусских баптистов на съезде евангельского движения и
едва не остался вне дверей в своем крестьянском наряде.

Пресвитер-крестьянин
выделялся и на фоне евангельской аристократии, и на фоне православного
священства. Вместе с несколькими проповедниками Рябошапка составил «исповедание
веры» (1880), которое вмещает и православие, и баптизм. Один пункт гласит:
“Мы признаём, что всё сказанное в Символе православной Церкви есть верно и со
всем соглашаемся, потому что там всё согласно с Священным Писанием”. Другой
пункт уточнял: “А все, чего нет написанного в Св.Писании, мы не
признаём”.

Исповедуя
крещение по вере, Рябошапка больше говорит не о нем самом, но о последующей
жизни в общине. “Принятие новых членов совершается по большинству голосов, если
община увидит в желающем присоединиться новом члене новую жизнь и живую веру во
Христа. Вступающий в общину новый член обещает взять на себя все подвиги,
указанные в Св. Писании (1 Петра. 4,18.)”. Катехизис напоминал и о дисциплине – об исключении и
возможном восстановлении. “Новую жизнь и новую веру” нужно было не
только однажды явить, но и постоянно хранить и возгревать – несмотря на
гонения. Штундо-баптисты стали известны не только своей сектантской “ересью”,
но также трудолюбием, трезвенностью, крепкими и большими семьями,
взаимопомощью, библейской грамотностью.

Церковь в Любомирке собиралась
в сарае, хотя насчитывала до трехсот членов. Примечательно, что этот сарай был
построен при финансовом участии известного аристократа и евангельского
христианина полковника Пашкова, который ранее принимал Рябошапку в Петербурге.

0
0
1
436
2489
ASR
20
5
2920
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Незаметное село
Таврической губернии стало очагом мощного евангельского движения. Лютеране
разбудили православных. Дело виттенбергского профессора продолжил украинский
крестьянин.

Вглубь и вширь. Евангельское христианство в Духе Пятидесятницы

9 января, 2017
Статьи

Современный протестантизм движется
одновременно как минимум в двух измерениях – вглубь и вширь. Вглубь – к началам своей
истории, но также к ее полноте; ведь чтобы добраться до начала истории, нужно
пройти ее всю обратно. Вширь – к восприятию современной реальности во всей ее
сложной пестроте, к полифонии голосов и непосредственности мира.

И здесь мы должны вспомнить одно важное событие,
уже имевшее место в истории христианства, ставшее началом церкви и ее активной
миссии. Речь идет о Пятидесятнице. Тогда все впервые увидели сильное действие
Духа, адресованное другим языкам и народам. Тогда все и началось. Потом
забылось. Сегодня возобновляется.

Примечательно, как Марк Нолл, известный
историк церкви и миссии, описывает образ современного протестантизма: «Есть
англикане, есть баптисты, есть пресвитериане, и есть много независимых церквей,
но почти все они пятидесятники — в широком смысле».

Протестантам – и не только – предстоит
стать пятидесятниками «в широком смысле». Что это значит? Марк Нолл задает три
вопросы, связанных с этим «широким смыслом»: несколько мир духов близок к миру
повседневности; является ли спасение делом сугубо индивидуальным, или также
групповым и даже национальным; как мы читаем Библию и выделяем в ней главное?

В то время как большинство протестантов на
Западе продолжают понимать христианство как определенное систематическое
знание, основанное на методическом изучении Библии и подкрепленное церковным
авторитетом, остальной мир живет и верит так, будто книга Деяний Апостолов
описывает их повседневную реальность. Они читают Библию буквально и верят
всему. Они разрушают идолов и изгоняют демонов. Они не замыкаются в индивидуальной
духовности, но обращаются к Богу целыми этническими и социальными группами. Они
не пропускают в Библии «странные» истории о чудесном и сверхъестественном, зато
не придают значения многим богословским документам исторической церкви.

Дух Пятидесятницы объединяет всех тех, кто
ищет не только знания, но и Божественной силы, как предсказал Сам Иисус: «Но вы
примете силу, когда сойдет на вас Дух Святой; и будете Мне свидетелями» (Деян.
1:8).

Тогда «все были единодушно вместе».
Говорили на разных языках, но об одном и том же — «о великих делах Божиих». Почили разделяющие
огненные языки на каждом, но все это было «с неба».

Долгое время протестанты учили, что все
эти чудеса были ограничены той эпохой и теперь не должны иметь места. Но
сегодня такой уверенности больше нет. Есть уверенность в другом – что без
единства и силы Пятидесятницы протестантизм теряет и Божественную глубину, и
универсальную широту; теряет все то важнейшее, что было до всех соборов и
богословий, что было и есть настоящим основанием церкви, ее истории, ее
единства в многообразии.

0
0
1
460
2625
ASR
21
6
3079
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Сегодня протестантские богословы говорят о
церкви тише и скромнее. Но в чем они согласны между собой и с богословами
православными, так это именно в том, что настоящая церковь – не наша только и
не их, не тогда только и не сейчас, но «Церковь Духа Святого». А значит мы все –
пятидесятники.

Глобальные структуры мира и глобальные сообщества Царства

6 января, 2017
Статьи

«Мы не верим США, мы не верим ЕС, мы не верим ООН.
Никто не пришел нам помочь»

Послание из осажденного Алеппо

Продолжающаяся глобализация не только
создает все новые глобальные структуры, но и проверяет их на прочность.

Сегодня мы видим, как рушится мировой
порядок, созданный после Второй мировой войны. Его глобальные институты
оказываются беспомощными в защите границ суверенных государств, демократии и
международного права. Никто не может остановить войну в Украине, не говоря уже
о Сирии.

Все это открывает возможности как для
создания новых региональных или национальных проектов, так и для более
агрессивных-«эффективных» глобальных систем. Народы и страны готовы принять
власть, которая пообещает «мир и безопасность».

На фоне разрастающегося хаоса и растущего
спроса на «мировое правительство» христиане должны использовать свою глобальную
сеть общин и миссий, чтобы провозглашать и являть торжество Божьего Царства.
Безусловно, речь не идет о триумфалистском понимании Царства, которое
претендует на успех в делах этого мира, в присвоении политики, бизнеса и
культуры. Скорее, мы должны говорить об альтернативном порядке, который
выражается в слабых и уязвимых позициях — сострадании, солидарности,
взаимопомощи; отстаивании невыгодной истины; заботе о тех, к кому прогресс не
благоволит.

Если присмотреться к христианству в его
глобальных связях, то оно уже имеет то, что другие институты лишь мечтают
создать или заполучить. Это действительно особое Царство, выходящее за границы
географии и истории, политики и культуры. Это самостоятельная реальность,
устремленная в будущее, ускользающая от навязчивых связей, выступающая за пределы
истории.

В пределах же истории бывало не раз, что
структуры мира и структуры Церкви пытались использовать возможности друг друга.
Иногда они слипались до неразличимости, но чаще всего все эти союзы или
симфонии оказывались временными. На фоне очередного, на сей раз поистине
глобального кризиса структур этого мира, Церковь может яснее видеть свое особое
призвание в том, чтобы быть частью другого порядка, реальности Царства.

В самом деле, Церковь недооценивает свои
возможности, она ищет благосклонности государства и других мировых структур,
вместо того, чтобы опираться на свои собственные ресурсы и развивать их. В
своем конфессиональном многообразии и совокупности своих внешних служений Церковь
представляет не только самую первую в истории глобальную сеть людей и общин, но
и самую прогрессивную форму глобального единства.

В глобальном развитии церковных общин и
миссионерских служений мы должны видеть не только успех Церкви как одного из
глобальных институтов, но и намного большее — возникающую, проявляющуюся,
созревающую реальность Царства. Вот почему глобализация мира возвращает Церковь
к Царству, напоминает о ее универсальном, вселенском, инклюзивном характере.

Глобальные церковные и миссионерские
движение – это не только знаки, но и ростки будущего, живые сообщества
грядущего Царства. Всемирные миссии напомнили Церкви о ее глобальном характере,
освободили от порочащих региональных и государственных связей.

Если Церковь сможет принять и осмыслить
свой глобальный характер, она сможет стать примером и началом переосмысления
других глобальных структур. Мы можем и должны подумать о большем, чем об успехе
христианства в мире. Мы можем и должны помыслить христианство и мир в свете
большего, в свете Царства. И тогда следующие вопросы не покажутся дерзкими. Что,
если глобальные миссии выходят за рамки христианства как религии, и представляют
собой прогрессивные формы взаимодействия политического, культурного,
экономического? Что, если именно понимание нашей миссии как не нашей (но как
Missio Dei) позволяет придать такому взаимодействию ненасильственный и
каритативный, взаимовыгодный и общеразвивающий характер? Что, если именно в
сфере миссии нам предстоит впервые преодолеть печально известный европо- и
американоцентризм, но преодолеть в общем позитиве, а не в ожесточенной критике
и деструкции?

Мы не должны видеть в кризисе глобальных
структур мира знак скорого конца. Мы должны видеть в этом знак начала для
Церкви и Царства. Многое с нас может начаться. Многое после нас может
измениться.

0
0
1
632
3608
ASR
30
8
4232
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Глобализация христианства и его истории

4 января, 2017
Статьи

Христианство стало глобальным, и это
требует нового взгляда на его историю, требует предельно широкой рамки, в
которую можно вписать истории разных регионов, традиций, церквей и миссий.
Вписать так, чтобы увидеть их частью большего, сблизить, примирить. Но также
заметить и подчеркнуть их особость, значение и роль для других и всех.

Столь масштабное и фундаментальное
переосмысление исторических и географических глобальных связей требует тесного
взаимодействия миссиологов и историков христианской миссии, и даже больше –
совмещения исторических и миссиологических компетенций в работе одного и того
же исследователя, миссиологической (ре)фокусировки в реконструкции церковной и
всемирной истории.

Это редкое, но крайне желательное
сочетание, явно присутствует в трудах Марка Нолла и Вальтера Заватски. Первый
ставит общий вопрос о новой истории христианства в свете глобализации, второй
конкретизирует и разворачивает эту тему применительно к историям «первого»,
«второго» и «третьего» миров, к возможной конвергенции между ними.

Особенное внимание Марка Нолла связано с
глобальной ролью американского протестантизма по отношению к «третьему миру».
Интерес Вальтера Заватски сосредоточен на «втором мире», до сих пор остающемся
«белым пятном» на карте глобального христианства. Оба начинают с отказа от
триумфалистского вестернизированного взгляда на историю и предлагают свои
поправки, делая видение истории не только глобальным по охвату, но и
максимально инклюзивным по содержанию, полифоничным по звучанию, справедливым
по представительству.

Это не столько ревизионизм, сколько
дополнение и расширение прежних версий истории. Как уверяет Нолл, «Старые
истории христианства остаются незаменимыми… Проблема не в том, что ранние
версии совершенно ошибочны или намеренно вводят в заблуждение. Проблема скорее
в том, что они полагают ядром христианского нарратива события, персоналии,
организации, деньги и культурные ожидания Европы и Северной Америки, оставляя
другие регионам роль периферии» [1, 9].

Речь идет не только об истории, но об истории нашей, т.е. о нашем
месте и нашей роли в этой истории. «Масштаб и темп перемен требуют большего,
чем переориентации в истории. Требуется также переоценка того самопонимания
американских и европейских верующих, которое соответствовало прежнему взгляду
на историю» [1, 23].

Сегодня баланс миссионерской активности
явно смещен. Пользоваться понятиями «страны-отправителя» (sending country) и
«страны-получателя» (receiving country) больше нельзя. О миссии больше нельзя
говорить как раньше: «The best from the West to the rest». Ресурсы распределены
неравномерно и это делает все регионы взаимозависимыми, без единого центра. «Эта
картина показывает, что некоторые ресурсы продолжают поступать преимущественно
от Запада в остальные части мира – в обозримом будущем это касается денег,
формального образования и экспертных знаний в распоряжении возможностями и
кризисами глобализации. Но также мы видим, как другие ресурсы движутся в
обратном направлении – возможно, это опытное переживание Божьего мира в
отсутствие денег; уроки того, как можно любить представителей других религий,
не соглашаясь с их взглядами; напоминание о том, что мы живем вблизи
смертельных опасностей; практические примеры преодоления исторических
противостояний в силе Духа Святого» [1, 198]. В конечном счете, «Быть частью
глобального Телa Христа, осмысляя глубину его реальности, означает отказаться
от двух заблуждений – от западной патерналистской благожелательности, в основе
которой лежит привычка думать, будто пока американцы не сделают, это не будет
сделано никем другим; и от западного империализма, позволяющего думать, что все
зло мира будет повержено к ногам американских миссий» [1, 198].

Марк Нолл начинает с общего описания
структурных изменений в мире и мировом христианстве, а завершает рекомендациями
относительно того, как привести христианское понимание себя и своей миссии в
соответствие с происходящими переменами. В конце концов, он призывает к
смирению быть частью и полноценному партнерству ради глобального христианства и
его глобального влияния.

Вальтер Заватски добавляет к этому
реалистичному и прагматичному пониманию глобальной взаимосвязи более глубокое и
содержательное измерение. Безусловно, в рамках глобального видения истории
христианство разных регионов и традиций может служить друг другу и вместе
служить миру более эффективно. Но здравым смыслом, прагматизмом, эффективностью
все не исчерпывается. Нужно глобально мыслить и учить, глобально верить.
Заватски ссылается на практику вселенских соборов, решения которых признавались
именно потому, что они представляли все регионы церкви, учитывали все
меняющиеся контексты и политические условия [2, 39]. За века христианской
истории, ее делений и конфликтов,
общность была утрачена, что привело к деформациям в вероучении, церковной
практике и миссии. Мир уже стал глобальным, церковь – пока еще нет.

Именно активная миссия дала новый шанс глобальному
взаимодействию разделенной церкви. Заватски подчеркивает, что «Современное
экуменическое движение было бы немыслимым без трансформирующего влияния
современного миссионерского движения» [2, 40]. При этом справедливо указывает
на последующее рассогласование глобальных миссионерских планов и практического
экуменизма. Так или иначе, сегодня становится аксиомой, что «глобальная
история» (global history) непременно должна быть «экуменической историей» (ecumenical
history) [2, 41].

Это значит, что нужно открыть, учесть,
признать, вместить разные христианские церковные традиции и миссионерские
подходы. Поэтому в рамках единой глобальной истории Заватски призывает видеть
целое множество новых глобальных историй
(The New Global Christian Histories). Особая его боль связана с нехваткой знаний, с пустотой, зияющей на
месте, отведенном историям «второго
мира»: «В новых историях поражает поверхностное отношение к восточной половине
Европы, европейской и азиатской России» [2, 45].

Открыв для себя эту часть мира, западные
христиане мало интересовались ее наследием, скорее она виделась пустым
невозделанным миссионерским полем. «Среди бурного миссионерского потока очень
мало внимания уделяли местным верующим – выжившим в ГУЛАГе, научившимся жить в
советской культуре и нашедшим способы адаптироваться в новых контекстах
бедности» [2, 47]. Даже если эти истории были интересны, западные миссиологи
сетовали, что они не знают, кто сохранил их и мог бы их поведать.

«Кому миллионы мучеников смогут рассказать
свою историю?», — задает риторический вопрос Заватски, и оставляет нас с ним.

Глобальная история учит нас не только
партнерству с другими регионами и традициями, но также уважительному,
благодарному и благоговейному принятию каждого другого в его инаковости. Без
экуменической основы глобальная история просто-напросто невозможна.

Примечания

1.
Noll Mark. The new shape of world Christianity. Downers
Grove: IVP Academics, 2009.

0
0
1
1065
6076
ASR
50
14
7127
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

2.
Savatsky Walter. What if the three worlds pf Christian history
converged? // Evangelical, Ecumenical and Anabaptist Missiologies in
Conversation. – Maryknoll: Orbis Books, 2006. P. 38-48.

Под парусами Мартина Лютого

4 января, 2017
Статьи

Образы Реформации
в украинской культуре

Восприятие Реформации в украинской
культуре было противоречивым. Однозначность была лишь в одном: Реформация – это
встреча с другим, другим христианством и другой Европой. Но эта встреча могла
быть опасной или полезной, дружеской или конфликтной.

Для массового сознания, находящегося под
влиянием православной идеологии и культуры, Реформация выглядела
посягательством на чужие территории, опасной заразой. Мартина Лютера именовали
«лютым»: «По истине же он Лютером словяше, ибо лютую ересь всея». В чем
состояла эта «ересь» кроме того, что представляла иной образ христианства и его
отношений с властью, похоже, оставалось неясным. Но уже этой «инаковости» было
вполне достаточно, чтобы видеть в Реформации угрозу государственной, церковной
и общественной безопасности. Разве не является ересью свобода совести? Что
будет, если каждый начнет читать и толковать Библию? Как можно критиковать
святую церковь? Разве можно менять установленный Богом порядок вещей?

«Мартин Лютый» был не просто другим, он
был непонятным, чужим, ужасным. Реформация виделась как антихристова затея
последних дней, как знак наступающего конца света.

Иначе Реформация виделась интеллектуалам.
Михайло Драгоманов говорил о Реформации с тоской. Для него вся украинская
история – прерванная история, а история украинской Реформации – история
Реформации прерванной [2].

Украина могла развиваться вместе с
Европой, если бы наша Реформация удалась. Но вместо Реформации в украинской
истории зияет разрыв, «разрыв и руина». Эти мысли Драгоманов высказывает в
связи с характеристикой Шевченко, который не был европеистом и нашел остатки
патриотизма в крестьянстве.

Сам Драгоманов перспективы в бунтарстве не
видел, скорее – в европейски ориентированной городской культуре и
реформированной церкви. Без Реформации – «разрыв и руина», казенная церковь и
разрушительное гайдамацтво. С Реформацией – возвращение на европейский путь
развития, церковное обновление, широкое гражданское движение.

Если для Драгоманова Реформация виделась
неким обязательным пунктом в истории, который пройти мимо нельзя, к которому
так или иначе придется возвращаться, то для Грушевского она была движущей силой: «Украинский корабль
плыл под поднятыми парусами с ветром Реформации и спустил паруса, когда ветер
стих и не стало ни смелых союзников, ни их вдохновляющих примеров» [1, 79].

Для него «ветер
Реформации» стих, и Украина
сама по себе ничего не может с этим поделать – изменились исторические
обстоятельства. Пока ветер дул, был уникальный шанс изменить курс и
продвинуться в правильном направлении. Ветер стих – шанс упущен. Интересно, что
раньше, чем стих ветер, украинцы «испугались противоречивых течений той бурной
эпохи» и сами бросили «якорь», так и не рискнув «теснее связаться с
евангельским движением» и «оторваться от православных традиций, от девиза
русской национальной церкви, от патриархата» [1, 78].

Впрочем, не все шансы были упущены.
Кое-что реформировать удалось. Об этом в своей новой книге «Врата Европы»
напоминает наш современник, гарвардский историк Сергей Плохий. Если Украина –
это «врата Европы», то она связывает собой разные миры, в том числе разные христианские
традиции. Она не только «врата», она и «мост» (когда врата открыты). Как
утверждает Плохий, в Украине имела место «восточная Реформация», создавшая
греко-католическую церковь и обновившая киевское православие, так что в
результате преобразований и борьбы за разные варианты развития «сформировалась
новая плюралистичная политическая и религиозная культура, которая позволяла
обсуждение и несогласие» [3, 139].

Странно, что наряду с греко-католиками,
синтезировавшими восточное и западное христианство в национальном духе, историк
не замечает самостоятельной роли протестантских общин, будто «восточная
Реформация» имела дело только с православием.

Пусть так, дальнейшая история показала
неудачу «православной Реформации» и вновь дала шанс протестантам. То, что не удалось
сделать кальвинистам первой волны Реформации, удалось сделать лидерам волны
второй — штундистам-баптистам. Последние сформировали влиятельную общину,
прописали ее на конфессиональной карте и сделали свою версию протестантизма
неотъемлемой частью украинской национальной идентичности. Они вновь поймали «ветер
Реформации» и продолжили «прерванную историю».
Что будет с православием, с его «разрывом и руиной»? Решится ли оно
открыть «врата Европы» и встретиться с «Мартином Лютым»? Рискнет ли сняться с «якоря»
и отправиться в будущее?

Примечания

1. Грушевський М. З історії
релігійної думки на Україні. – К: Освіта, 1992.

2. Драгоманов M. Шевченко, українофіли й соціалізм //
http://litopys.org.ua/drag/drag16.htm

3. Плохій С. Брама Європи.
Історія України від скіфських воєн до незалежності. – Харків, 2016.

0
0
1
716
4086
ASR
34
9
4793
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Новая Реформация Севера или новая Контрреформация Юга?

3 января, 2017
Статьи

Юбилей Реформации вынуждает задуматься не только о содержании пятисотлетней
истории протестантизма, но и о его будущем. Импульс, идущий от года 1517,
кажется исчерпанным. Соответственно, возникает вопрос о новой Реформации,
которая даст свежий импульс для обновления христианства во всех его
конфессиональных традициях, и прежде всего для протестантизма, поскольку он
декларирует принцип Ecclesia semper reformanda est.

Как мне кажется, будущее протестантизма открывается в перспективе
экуменической – через преодоление конфессионализма, отказ от антикатолической
идентификации и последовательную трансформацию Реформации протестантской в
Реформацию общехристианскую. Т.е. примирение, общение и совместное служение
ранее разделенных конфессий сами по себе оказывают реформирующий эффект.

Но перспектива постконфессионализма понятна и в той или иной степени
приемлема лишь для тех регионов, христианство которых можно считать исторически
богатым и достаточно зрелым. Христианство глобального Севера хотело бы
продолжения Реформации в таком духе – в духе свободного единства, щедрой
ортодоксии, самокритичной рациональности, доверии в неопределенности (Тодд Джонсон удачно связывает подобные постмодернистские концепты с новыми подходами
к миссии).

Эти подходы могут быть общими для разных конфессий глобального Севера, но
вряд ли будут понятными для христиан глобального Юга.

И здесь остается актуальным подход Филип Дженкинса, который приглашает
сместить внимание с центров и процессов старого мира на новые очаги глобального
христианства. Он указывает на большой культурный разрыв между Севером и Югом, напоминающий
«времена Лютера», когда Европа оказалось разделенной между протестантизмом с
его проповедью, песнями и чтением Библии и католицизмом с его статуями,
ритуалами и шествиями. Дженкис
видит прямую аналогию между “временем Лютера” и современностью. Если на Севере происходит настоящая технологическая революция, то в других
регионах сохраняется традиционная культура книги. Северные сообщества развивают
децентрализированные и приватизированные формы веры, в то время как южные
поддерживают старые идеалы общинности и традиционного авторитета.

В то время как Север продолжает либеральный дрейф, Юг не знает и не хочет
знать ничего кроме консерватизма или фундаментализма.

То, что происходит на Юге – вовсе не новая Реформация, а новая
Конрреформация. По Дженкису, мы будем свидетелями не нового Виттенберга, но
скорее нового Тридента, который утвердит и попытается увековечить «старую
церковную идеологию».

Итак, новая Реформация (по характеру – революция, по содержанию —
Контрреформация) происходит уже сейчас на Юге, именно там живет и будет жить
большинство христиан, именно их голоса будут определять образы глобального
христианства.

Соглашаясь с Дженкинсом в том, что именно глобальный Юг станет наиболее
активным в плане социально-демографическом, я все же отдаю предпочтение
глобально-экуменической перспективе.

Увлекаясь Югом, мы не можем игнорировать Север, его богатое духовное
наследие и научно-технологический ресурс. Глобальное христианство – это не
только христианство глобального Юга, скорее это христианство глобального
взаимодействия – Севера и Юга, Запада и Востока.

Спустя четырнадцать лет после выхода фундаментальной работы Дженкинса (The Next Christendom.
The coming of Global Christianity, 2002) мы многое видим
иначе: распространение технологий на Юге не уступает Северу, так же по всему
миру Библию читают с экрана смартфонов и планшетов; на самом дальнем и глубоком
Юге есть зоны влияния Севера, островки глобальной культуры; технологии, мегаполисная
культура и новые форматы жизни притягательны для молодых поколений всех
регионов; в то время как массы (не только Юга, но и Севера) находят
фундаменталистские лозунги привлекательными, средний класс предпочитает
либерализм.

Дженкинс много говорит о том, как Юг отличается и как он меняет Север.
Епископы Юга рассматривают Север как свою миссионерскую территорию. Они
принимают на себя ответственность за восстановление христианских истин. Но ведь
есть и обратная связь – Север верно и щедро служит Югу своими людскими и
финансовыми ресурсами, не говоря уже о миссиологии и богословии. Конечно, можно
усомниться, что богословие христианских семинарий и университетов Севера может
быть пригодным в условиях Юга. Но нельзя не признать, что это богословие понимает
свои ограничения и старается их учитывать, что по содержанию и направленности
оно давно является богословием глобальным, т.е. богословием (для) глобального
христианства.

Юг не заменит собой Север. Было бы ошибкой заменить Christendom Севера на New Christendom Юга, как было ошибкой
заменять Christendom средних веков на все последующие.

Новая Реформация должна принимать Post-Christendom как естественный и
неоспоримый контекст, и таким же естественным должно восприниматься
взаимодействие Севера и Юга. Мы – христиане разных традиций — больше не можем и
не должны доминировать друг над другом и над миром. Глобализация дает еще один
шанс для такого взаимодействия в духе единства, которое может принести
обновление всей церкви в разнообразии ее истории и географии.

0
0
1
99
567
ASR
4
1
665
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Как гласят Кейптаунские положения (2010), «Мы с
радостью наблюдаем рост и укрепление нарождающегося миссионерского движения в
большинстве стран мира и отход от прежней модели «от Запада к остальному миру».
Однако мы не сторонники идеи, будто эстафета миссионерской активности перешла
от одной части мировой Церкви к другой. Нет смысла отвергать
прежнее чувство превосходства Запада, чтобы переместить это порочное самомнение
в Азию, Африку или Латинскую Америку… Вместо этого давайте стремиться к истинному
сотрудничеству между Севером и Югом, Востоком и Западом, к уважению и
достоинству, которые характеризуют подлинную дружбу и настоящее партнерство в
служении».

0
0
1
772
4405
ASR
36
10
5167
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Глобализм и национализм. Царство прежде всего.

2 января, 2017
Статьи

Глобализация ставит под
вопрос национальные идентичности. Нациям есть о чем переживать – их уникальные
традиции, язык, границы стираются и смешиваются.

Однако то же происходит
и с империями. Поэтому в ситуации неопределенности границ все — и империи, и
нации — имеют шанс переопределить себя.

Если в Украине ряд
евангельских лидеров заговорили о «национализации церкви», понимая под эти
осмысление ее национальной идентичности и придание ей специфично национального
образа; то в России активно культивируются неоимперские идеи «русского мира»
(на основе советской концепции «трех братских народов»), в котором нет места
национальному и локальному (не случайно раньше пели, «Мой адрес – не дом и не
улица, мой адрес – Советский союз»; и вовсе не случайно многие евангельских
верующие, в том числе эмигрировавшие на Запад, с ностальгией носят футболки
«Рожденный в СССР»).

В этой связи социологи религии замечают, что «Глобализация не означает конец наций и национализма, но
она означает конец их ассоциирования с суверенной территорией национального
государства». В результате этой детерриторизации будут
формироваться новые воображаемые сообщества, тесно связанные с религией. Причем локальные и транснациональные
идентичности будут важнее идентичностей национальных (в этом согласны
большинство исследователей).

Если это так, то
глобализация уничтожает не столько различия, сколько те крепостные стены, за
которыми они могли укрываться в мнимой самодостаточности. В эпоху глобализации
больше нельзя жить параллельно другим, не сталкиваясь и не общаясь с ними.

Проблема в том, что
границы не только закрывали, но и защищали меньших и слабых, которые в условиях
открытой конкуренции с крупными и агрессивными оказались в невыгодных условиях.

Не случайно, национализм
критикуют сильные. Сильным выгоден глобализм. Даже если сильные исповедуют
национализм, то он кажется великим, слишком великим для критики со стороны. А национализм
слабых всегда удобная мишень. Об этом прекрасно сказала Эва Томпсон, показав
столкновение национализма агрессивного («великой империи») и национализма
защитного («национальных меньшинств»).

Требуется такое видение
глобализма, в котором сильные не будут уничтожать слабых, в котором сила и
вовсе не будет играть определяющей роли, в которой каждому найдется особое
место. И здесь христианское богословие может внести свои коррективы.

Интересный подход к
дихотомии национализм-глобализм предлагает американский реформатский теолог
Питер Лейтхарт. Он прямо говорит, что “Мы должны отвергнуть этот выбор… В
отличие от глобализма и национализма, наш христианский девиз должен быть
следующим: “Царство прежде всего”.

Почему так? Потому что
христианство отвергает глобализм и национализм в чистом виде, но при этом
представляет собой их своеобразный микс: с одной стороны, “Мы члены
по-настоящему глобального сообщества, не такого как элита Давоса или деструктивные
Анонимы… Наше глубочайшее чувство братства связано не с другими гражданами
нашей нации, но со всеми теми, кто соединен Духом в Сыне. Мы не можем быть
националистами”; с другой, “Церковь тело из многих членов, каждый
индивидуальный член вносит свой уникальный вклад в пользу целого… Мы не можем
быть глобалистами”.

Чувство глобальной связи
лежит в основе понимания церкви как транснационального сообщества, но оно
выражается в многообразии национального опыта. Лейтхарт уместно напоминает, что
во время Пятидесятницы апостолы говорили не на эсперанто, но на языках соседних
народов.

Итак, глобализм является более
фундаментальным принципом, он делает возможной связь и единство всех
национальных, локальных и транснациональных идентичностей. Видение Царства
позволяет скорректировать понимание глобализма как единства в многообразии.

К этому же призывают многие трезвые
теоретики глобализма. Как настаивает профессор моральной психологии Джонатан Хайдт (респектабельные журналы включают его в элиту глобальных мыслителей – «top global thinkers»), «После 2016 года большим вопросом для западных наций станет следующий:
как мы сможем пожинать плоды глобальной кооперации в торговле, культуре,
образовании, правах человека и защите окружающей среды, уважая при этом – а не
ослабляя или разрушая – множественные мировые локальные, национальные и другие
местные (parochial) идентичности, каждую с ее собственными традициями и моральным порядком?
Каким должен стать мир, чтобы глобалисты и националисты жили вместе и мирно?». Я
надеюсь, что христианским богословам и миссиологам есть что сказать по этому
повподу.

0
0
1
681
3885
ASR
32
9
4557
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Протестантизм как библейско-богословский проект

30 декабря, 2016
Статьи

При всем разнообразии своей истории и
географии, протестантизм обладает определенной архитектоникой, изначальными
интуициями и принципами, которые не сдерживают, а подпитывают это разнообразие.
Как это возможно? Это возможно благодаря особому отношению к Библии – как
настольному руководству для каждого верующего и непререкаемому авторитету всей
церкви. За единством и многообразием протестантизма — одна и та же Библия в
разных прочтениях и применениях.

Не случайно Лютер любил Августина, их
многое роднило. Подобно своему учителю, реформатор слушался голоса «Бери и
читай». Так он открыл, или переоткрыл
послания Павла с его призывом жить по вере. Так он научился работать с
первоисточником, иногда довольно произвольным образом, но всегда с личным,
вопрошающе-слушающим отношением.

Можно обвинять Лютера в том, что он плохо
знал свою же католическую традицию – иначе нашел бы в ней себе нишу, и не
создавал бы новую традицию с нуля. Думаю, что это замечание не лишено
оснований: Лютер действительно традицию не очень то и чтил, он пользовался ей
избирательно. Кроме Августина он чтил мистиков – Иоханна Таулера и Майстера
Экхарта. Последние научили его все создавать с нуля, исходить из личного опыта,
искать практического христианства.

Лютер, как и многие реформаторски мыслящие
средневековые теологи, был убежден, что для христианской жизни во всех ее
проявлениях и потребностях вполне достаточно одного основания – Священного
Писания. Sola Scriptura –
больше чем один из пяти принципов протестантизма, это начало всего
библейско-богословского знания, его источник и направляющий ориентир.

Успехи книгопечатания делали тексты
доступными. Но лишь уверенность Лютера в том, что Библия может говорить для
всех, что она может быть понятной для каждого в свою меру, что в ней
открывается Христос и христианство, сделала доступными смыслы библейского
текста. Библия стала считаться необходимой и для духовной, и для повседневной
жизни. Из ее истин нужно исходить, и с ней же нужно сверяться.

Все это вынуждало церковь быть более
сдержанной и осторожной в своих богословских заявлениях. Ведь отныне в руках у
многих рядовых христиан был источник и канон. Монополия церковных институтов и
эксклюзивные права кадровых богословов оказались под угрозой. Тот, кто читал и
разбирался, мог вступать в диспуты. И круг таких непрофессиональных богословов
все более расширялся. Нередко политики вместо дискуссий предпочитали войну, но
все же культура христианского разномыслия, основанная на независимом и непредвзятом
прочтении Писания, стала неотъемлемой частью новоевропейской истории. В этой
христианской свободе коренятся и многие свободы современного мира.

Протестантизм как библейско-богословский
проект склонен многое, если не все, упрощать. Лютер искал простую и надежную
основу, на которой мог бы уверенно стоять и выстоять перед собственными
страхами, угрозами императора и проклятиями папы. Он вновь возвысил Писание как
необходимый и достаточный источник богословия и жизни. Похоже, он не очень
комплексовал, что не достаточно хорошо разбирается в средневековых богословских
учениях. В отличие от более разборчивого и интеллектуально тонкого Эразма
Роттердамского, Лютер искал простоты, дающей уверенность и силу. Он ее нашел.
Как и Августин, Экхарт и Таулер. Как простые рыбаки-апостолы. Тем самым он
вновь вернул нас в начало, когда Бог во Христе был доступен и близок, был видим
и слышим. Когда еще не было церкви-института, но уже была община Христа. Когда
еще не было богословия, но уже было богопознание. Когда еще не были записаны
наши слова, но Его Слово уже звучало.

0
0
1
589
3358
ASR
27
7
3940
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Возвратное движение к началу христианства
начинается с переоткрытия Писания. Оно же делает возможным такое развитие
богословия, когда мысль о Боге начинается всякий раз заново – с прочтения и
обретения Слова «здесь и сейчас» (именно так выражался Таулер), в свободе от
людских авторитетов и трепете перед Богом.