Апостол Петр
призывает нас быть готовыми к отчету перед миром.

«Будьте всегда
готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с
кротостью и благоговением» (1 Петра 3:15).

В переводе
РБО-2015 более понятнее: «Будьте всегда готовы дать ответ любому, кто спросит
вас, на чем основана та надежда, что живет в вас; только отвечайте кротко и
уважительно».

Не перед Богом (к
слову, я не уверен, что мы можем быть готовы к отчету перед Богом, да Он и не
требует от нас этого, ведь ни один отчет не будет успешным, ни одна защита не
сработает, ни один аргумент не убедит; Богу мы дадим отчет, но вряд ли можем к
этому подготовиться). Но перед каждым, перед всяким, перед любым.

Дать ответ
враждебному миру. Так, чтобы не вызывать лишнюю агрессию.

Дать ответ
высокомерным интеллектуальным совопросникам. Так, чтобы не компрометировать
Евангелие излишней горячностью и самоуверенностью.

Здесь важна не
только готовность к отчету, но и сам способ отчета, наша поза, наша мимика,
наша риторика, наше настроение, наше отношение ко «всяким».

Петр советует
отвечать «кротко и уважительно» («благоговейно»).

Нам хотелось бы
закричать на весь мир о своей вере. Нам хотелось бы заткнуть рот безбожникам и
богохульникам. Нам хотелось бы свести счеты с обидчиками и гонителями.

Нет, не так.
Кротко и уважительно.

http://ieshua.org/zolotoj-vek-solomona.htm

Твердое начало

До последних дней
Давида его сын Соломон остается в тени. Он никак не проявляет своих амбиций. За
него переживают другие — мать Вирсавия, пророк Нафан, священник Садок,
военачальник Ванея. Они напоминают царю о клятве передать трон Соломону. Лишь
тогда Давид начинает действовать: по его приказу Соломона садят на царского
мула, везут к Гиону и помазывают в царя над Израилем (3 Цар. 1:33-34,38-39).

Соломон не ищет
царства, царство находит его.

Но как только рог
елея выливается на его голову, Соломон тут же меняется.  С этого момента мы видим другого Соломона. Он
действует быстро и решительно, но при этом рассудительно.

Это превращение
незаметного персонажа в основного героя само по себе удивительно. Это
показывает, что Соломон был мудр всегда – даже до своей знаменитой
молитвы-просьбы о мудрости.

Он ждал нужного
времени и никак не торопил событий.  Но
он все замечал и оценивал.

Он запомнил и
выполнил каждое слово своего отца. Он не спешил с выводами, но и не медлил с
выполнением уже принятых решений.

В самом начале он
милует Адонию, но предупреждает: «Если найдется в нем лукавство, то умрет»
(1:52).

Он не хочет
ничьей смерти, но также не хочет оставить зло безнаказанным. Этому он учился у
отца – милости, терпению, справедливости.

И теперь, после
смерти Давида, Соломон готов расплатиться с теми, кого отец миловал до поры до
времени – с коварным Иоавом и злоречивым Семеем.

Соломон дает всем
еще один шанс, но лишь один, последний.

Адония продолжает
интриги и за это умирает.

Иоав участвует в
этих же интригах, но наказание находит его даже в скинии.

Семей нарушает
«подписку о невыезде», и наказывается мечом.

Благодаря своей
решительности Соломон сделал царство «очень твердым» (2:12). Он быстро расплачивается
по счетам отца и открывает новую страницу.

Мудрый выбор

Несмотря на то,
что царствование Соломона было «очень твердо» и народ ему «весьма радовался»,
несмотря на выгодный династический брак с фараоном и внутриполитическую
стабильность, царь помнил о главном завещании отца – «хранить завет Господа,
ходить путями Его… чтобы быть благоразумным» (3 Царств 2:3).

Соломон и сам
«возлюбил Господа» (3 Царств 3:3). Он не только хранил верность отцу, «ходя по
уставу Давида». Он хотел знать Бога, в которого отец верил, завет с Которым обещал
царство потомкам Давида навеки.

Интересно, что
главная встреча Соломона с Богом происходит во сне. Но разговор был вполне
предметный и запоминающийся. Бог готов выполнить просьбу. Но разве не есть это
испытанием? Разве просить Бога о чем-то не означает выразить свое сокровенное,
назвать себя и Его правильными словами, поставить себя в определенное положение
перед Ним, занять нужное место? Соломон проходит испытание достойно.

Он представляется
Богу «малым отроком, который не знает ни выхода, ни входа» («я молод, неумел и
несведущ», РБО-2015), а также трижды называется «рабом Господним» (3:7,8,9).

Не вспоминая о
своих успехах, Соломон признается, что не знает, как управлять народом и просит
Божьей помощи в этом: «Даруй же рабу Твоему сердце разумное, чтобы судить народ
Твой и различать, что добро и что зло; ибо кто может управлять этим
многочисленным народом Твоим?» (3:9).

Обычно цари
думают, что управлять умеют – иначе они не были бы царями. Они мечтают о другом
– о долгой жизни, победах и богатствах. Богу было благоугодно, что Соломон не
просил об этом, что молодой царь просил разума – признавая тем самым свою
неразумность без Бога, признавая Бога настоящим Царем.

Мудрое начало
Соломона непременно принесет ему успех. Он станет знаменитым на все века как
могущественный и богатый, непобедимый и славный. Но прежде всего как мудрый.

Мудрость Соломона
начиналась с обращения к Богу как Царю. Будет мудр всяк тот, кто называет себя
рабом Бога, кто говорит: «Ты поставил раба Твоего», и «без Тебя не знаю как».

Иногда лидеры
рождаются во сне.

Как песок морской

Царство Соломона
было не только  твердым и мудрым. Оно
было мирным и счастливым. Сын Вирсавии чтил отца, но помнил об Урии Хеттеянине.
Если рождение Соломона было связано с войной и несчастьем, несправедливостью и
предательством, то жизнь Соломона должна была искупить это прошлое – ради отца
и матери, ради лучшего будущего для всего народа, уставшего от дворцовых интриг
и бесконечных войн.

«Был у него мир
со всеми окрестными странами. И жили Иуда и Израиль спокойно, каждый под
виноградником своим» (3 Царств 4:24-25).

В конюшнях
отдыхали сорок тысяч коней для колесниц и еще двенадцать для конницы. И все же
царство расширялось не войной. Секрет был в другом: «Дал Соломону Бог мудрость
и весьма великий разум, и обширный ум, как песок на берегу моря. И была
мудрость Соломона выше мудрости всех сынов востока и всей мудрости Египтян»
(4:29-30). Вот где сила.

Не в силах
передать изобилие тех дней, хронист прибегает к образному выражению: «как песок
морской»,  говорит он о мудрости царя. Но
теми же словами — о жизни народа: «Иуда и Израиль, многочисленные как песок у
моря, ели, пили и веселились» (4:20).

Одно и то же
выражение. При избытке мудрости появляется достаток и в казне, все начинает
процветать. Достается и простому люду. По крайней мере, людей не гонят на войну
и не забирают последнее на нужды обороны.

Границы
расширяются, богатство умножается, соседи уважают, даже издалека посмотреть и подружиться
приходят. При этом царь не забывает изрекать притчи и сочинять песни. В этом,
судя по всему, он также превзошел отца Давида – одних песен придумал «тысячу и
пять».

Если всего так
много «как песку морского», то зачем считать? Но у царя учтены каждый конь,
каждая овца, каждая песня, каждый человек.

Даже когда к нему
приходят блудницы спорить о младенце, он терпеливо разбирает это дело,
восстанавливая справедливость, возвращая сына настоящей матери.

Настоящей матерью
будет та, который готова отдать своего сына другой, лишь бы сохранить его
жизнь, лишь бы ему было хорошо. Настоящим царем будет тот, кто служит общему
благу. «Я» и «мое» должны быть на последнем месте. Его логика удивляет народ
настолько, что «услышал весь Израиль о суде, как рассудил царь; и стали бояться
царя, ибо увидели, что мудрость Божия в нем» (3:28).

«Как песок
морской». Так может жить всякий народ, боящийся Бога, ищущий Его мудрости. Увы,
для Израиля это благоденствие длилось недолго. Оно было лишь тенью того
счастья, которое мы все еще ожидаем в Божьем Царстве. 

Вспоминая дни
Соломона, мы думаем не о прошлом, но о будущем, мы говорим Царству Бога:
«гряди!».

Храм Господу

Как только
Соломон укрепил царство, обеспечил мир и «покой отовсюду» (так что «не стало
противника, и не стало более препон» (3 Царств 5:4), «начал он строить храм
Господу» (6:1).

Давид задумал,
Соломон не забыл отцовского желания, выполнил задуманное.  В обоих случаях это было связано с особым
чувством благодарности Богу за дарованные покой и процветание.

Давид подумал о
храме именно тогда, когда «жил в доме своем и Господь успокоил его от всех
окрестных врагов» (2 Царств 7:1). Он посчитал, что если царь живет в «доме
кедровом», то несправедливо ковчегу Божьему находиться «под шатром».

Бог не возражал
против такого дара, хотя напомнил царю, что «не жил в доме.., но переходил в
шатре и скинии» и не просил себе «кедрового дома», но был с Давидом «везде» (2
Царств 7:6-7,9).

Царь очень хотел
иметь рядом с домом своим — дом Божий, постоянство Божьего присутствия, символ
Божьей силы и личного покровительства.

Но Бог был и
будет «везде». Он взял Давида «от овец», хранил его в злоключениях, сделал
могущественным царем. Но также наказывал его и обличал. Бога нельзя закрыть в
храме, нельзя сделать придворным и удобным.

Бог не
отказывается от наших храмов, принимает наши подарки, но остается свободным,
суверенным и верховным. Он Царь царей. 

Когда Соломон на
четвертый год своего царствования начал строить храм, Бог напомнил ему об
условии, без которого храм останется пустым: «Вот, ты строишь храм; если ты
будешь ходить по уставам Моим, и поступать по определениям Моим, и соблюдать
все заповеди Мои, поступая по ним, то Я исполню на тебе слово Мое, которое Я
сказал Давиду, отцу твоему, и буду жить среди сынов Израилевых, и не оставлю
народа Моего, Израиля» (3 Царств 6:12).

Храм без Бога –
всего лишь камни и дерево. Бог живет среди нас тогда, когда вы верны Ему. Если
мы не соблюдаем заповеди и отступаем от Бога, то никакие стены не смогут
удержать Его присутствия. Никто, даже царь Соломон, не мог и не сможет
управлять Богом.

Храм без Бога –
самое ненужное здание в городе, самая пустая трата денег, самый страшный символ
неверия и неверности.

Но если мы верим
и верны Богу, то Он живет прямо среди нас – и в храме из камней, и в наших
простых домах, и в наших сокрушенных сердцах.

 Дом Богу и
свой дом

Соломон очень
старался угодить Богу. Он отдавал Богу лучшее – как это оценивалось в древнем
мире, как он сам понимал.

«Весь храм он
обложил золотом, весь храм до конца, и весь жертвенник» (3 Царств 6:21).

Храм – это уже не
скиния. Здесь изобилует золото. В скинии был жертвенник из дерева,
принадлежности к нему – из меди. Теперь все золотое. Да и дерево иное – не
ситтим, а роскошный кедр. И вместо Веселиила – Хирам из Тира.

Указания о скинии
давал Сам Бог самому Моисею. План храма придумал царь. Мудрейший, но всего лишь
царь.

Храм он строил
старательно – семь лет. «А свой дом Соломон строил тринадцать лет» (3 Царств
7:1). Размеры храма были внушительнее, чем размеры скинии, но размеры царского
дома – еще больше.

Тот, Кто сотворил
вселенную, довольствовался простой скинией. Храм больше, но теснее.

То, как мы
обустраиваем свое пространство, многое говорит о нашей вере. Вот Твой дом,
Боже. Вот – мой. Отдельно – дочери фараоновой. Каждому свое. Но разве мой дом –
не Его? Помещая Бога в храм, мы забираем у Него все остальное, мы царствуем вне
храма. Как бы ни были чисты и достойны наши намерения, это не Божий замысел,
это не Божественный порядок.

Бог не будет жить
в золотой клетке или любом другом отдельном месте. Он хочет жить вместе с нами,
Он хочет обитать в нас.

Храм без храма

Религия – не
только о поклонении Богу, но также о бесконечных попытках присвоения Бога,
использования в своих, человеческих нуждах.

Религиозные места
выделяются для того, чтобы определить и ограничить зоны священного.

Царь Соломон при
всей своей мудрости следовал этой логике.

Всевышний, верный
Своему завету с Давидом, показывал Свое присутствие в облаке. Облако – не вещь.
Его не присвоить и не закрыть в храме. Но Соломон продолжал гнуть свою линию:
храм – это жилище Бога, место для Его пребывания вовеки.

Священники не
могут стоять, явление славы Господней ломает порядок службы, но царь стоит на
своем.

«И не могли
священники стоять на служении по причине облака, ибо слава Господня наполнила
храм Господень. Тогда сказал Соломон: Господь сказал, что Он благоволит обитать
во мгле; я построил храм в жилище Тебе, место, чтобы пребывать Тебе вовеки» (3
Царств 8:11-13).

Соломон знал
историю, помнил о временах Моисея, когда слава Божья наполняла скинию, но при
этом ориентировался на модели соседей, посматривал на Египет и Тир.

У Моисей было
иначе. Храм не стоял на месте. У Бога не было места, у Бога был путь, и Бог вел
скинию и народ за Собой. «И покрыло облако скинию собрания, и слава Господня
наполнила скинию; и не мог Моисей войти в скинию собрания, потому что осеняло
ее облако, и слава Господня наполняла скинию. Когда поднималось облако от
скинии, тогда отправлялись в путь сыны Израилевы во все путешествие свое; если
же не поднималось облако, то и они не отправлялись в путь» (Исход 40:34-37).

Видение Иоанна
Богослова приоткрывает удивительное будущее, в котором храма не будет. «Храма
же я не видел в нем, ибо Господь Бог Вседержитель – храм его, и Агнец» (Откр.
21:22).

В этом же мире мы
все еще ищем те редкие места, где можно переживать славу Божью. Но слова Христа
звучат все громче – как пророчество и вызов: «Час наступает, когда будете
поклоняться Отцу не на этой горе и не в Иерусалиме… Бог есть Дух» (Иоан.
4:21,24).

Место встречи

Соломон хочет
чувствовать Бога рядом, вблизи. Он хочет быть уверенным и спокойным. Поэтому
храм Богу и царский дворец строятся рядом.

При всей мудрости
Соломона, мы не видим в нем той богатой внутренней жизни, которой отличался
Давид. Соломон не поет песни, он изрекает притчи. Он много знает и понимает, но
не так много чувствует.

Соломон не умеет
молиться, как его отец, в пустынях и пещерах. Ему нужен храм – особое место,
через которое можно поддерживать связь с Богом.

Он понимает, что
настоящее место Бога – «на небесах», но просит Его «быть на связи», посещать
храм, слышать и видеть молящихся в нем.

В день открытия
храма Соломон молится предельно откровенно: «Поистине, Богу ли жить на земле?
Небо и небо небес не вмещают Тебя, тем менее сей храм, который я построил; Но
призри на молитву раба Твоего… Да будут очи Твои отверсты на храм сей день и
ночь… Услышь моление раба Твоего и народа Твоего, Израиля, когда они будут
молиться на месте сем; услышь на месте обитания Твоего, на небесах, услышь и
помилуй» (3 Царств, 8:27-30).

Царь просит Бога
снизойти к нашей человеческой слабости. Нам нужны особые места для встречи с
Богом. Мы утратили способность общаться с Ним постоянно, чувствовать Его живое
присутствие в каждую минуту и на каждом месте.

Храм создает
атмосферу для такой встречи, вводит нас в общение. Так было для Соломона и его
многих последующих поколений.

Но с годами храм
как место встречи с Богом превращался в памятник о прошлом, о великих царях и
их встречах с Богом.

То же самое
произошло и с христианской церковью. В лучшем случае здесь встречаются люди. Но
встречи с Богом случаются все реже.

Где наше место
встречи? Можем ли мы так искать Бога, чтобы встречать Его и в храме, и в
пещере, и на работе, и дома, и на войне, и в благоденствии?

Щедрость Соломона

При Соломоне
хорошо жилось всем – не только народу Израильскому, но даже чужестранцам.
Отношения ценились. Заключились соглашения, соблюдался мир, процветала
торговля.

Но Соломон пошел
еще дальше. В своем обращении к Богу при посвящении храма он молится о «всех
народах земли», чтобы они узнали имя Божье и были услышаны в своих молитвах.

Я не знаю другого
царя, который был бы щедр настолько, чтобы ходатайствовать перед Богом за
иноплеменников.

«Если и
иноплеменник, который не от Твоего народа, Израиля, придет из земли далекой
ради имени Твоего… и помолится у храма сего, услышь с неба, с места обитания
Твоего, и сделай все, о чем будет взывать к Тебе иноплеменник, чтобы все народы
знали имя Твое» (3 Царств 8:41-43).

Соломон
пророчески говорит о том, что этот храм и этот народ – часть большей картины
Божьей работы в этом мире, охватывающей все народы земли.

Если это не наш
храм, а Божий, то возле него каждый может найти себе место, каждый может
обращаться к Всевышнему и быть услышанным.

Не каждый
израильтянин вмещал такую щедрость. Соломон щедр потому что щедр Бог, и зная
характер Бога, Соломон не может «национализировать» храм, открыть его для своих
и закрыть для всех прочих.

Соломон помнит об
Урии Хеттеянине, о трагедии, что разбила сердце его материи Вирсавии. Он связан
личными и политическими связями с многими государствами и народами. Он мыслит
глобально. При нем Израиль становится центром мира, а центром Израиля
становится храм.

Соломон хочет,
чтобы все народы узнали Бога доброго, благословляющего, щедрого. 

А каков наш Бог?
Насколько Он щедр? Настолько мы щедры в своих молитвах и доброте к другим? Если
мы верим в щедрого Бога, то и сами должны быть щедры.

Господь с нами, как был с отцами

Соломон был
мудрее своего отца Давида. Но при этом он понимал, Кто дал ему эту мудрость,
кому он обязан. Он помнил, что все его благословения проистекают из завета
между Давидом и Всевышним.

Он хорошо понимал
уникальную близость отношения своего отца с Богом. И поэтому в мудрости своей
не гордился, но еще больше искал милости Божьей, искал близости Божьей.

В день открытия
храма Соломон обращается к народу со словами благословения: «Да будет с нами
Господь, Бог наш, как был Он с отцами нашими, да не оставит нас, да не покинет
нас, наклоняя к Себе сердце наше, чтобы мы ходили по всем путям Его и соблюдали
заповеди Его, и уставы Его, и законы Его, которые Он заповедал отцам нашим» (3
Царств 8:57-58).

В этих словах
царь отдает дань уважения отцам и заверяет народ в том, что будет верным их
завету. Но главное здесь – не историческая преемственность, но верность Богу и
верность Божья.

Только Господь
может обеспечить преемственность, только Он может «наклонить к Себе сердце
наше», чтобы мы хранили верность Ему и завету отцов.

Слова Соломона
погружают нас в историю, заставляют вспоминать и помнить, исповедоваться и
очищаться, каяться и восстанавливаться. Линия должна продолжаться – от отцов к
детям. Но что это за линия? Это не генеалогия семьи и народа. Это генеалогия
веры. Без веры нет ни династии, ни народа, ни царства.

«Да будет с нами
Господь, Бог наш, как был Он с отцами нашими!».

Явился Господь во второй раз

Соломон
действовал уверенно, делал все, что «желал сделать», потому что верил в завет
Бога с отцом Давидом, а также видел благословения на себе. Все, что обещал Бог
при первом явлении Соломону в Гаваоне, Он выполнил – дал «сердце мудрое», а с
ним «богатство и славу».

Казалось бы,
теперь Бог не нужен. Пусть обеспечивает все, оставаясь в стороне, не смущая
царя и народ. Пусть обитает в храме и не вмешивается в дела земные.

Но совсем
неожиданно Бог является вновь.

«После того, как
Соломон кончил строение храма Господня, и дома царского, и все, что Соломон,
желал сделать, явился Соломону Господь во второй раз» (3 Царств 9:1-2).

Господь
подтверждает завет, но напоминает об условии – «ходить в чистоте сердца и в
правоте, хранить уставы и законы Божьи» (9:4). Иначе Бог «истребит Израиль с
лица земли», а «храм отвергнет», так что «Израиль станет притчею и посмешищем
для всех народов», в о храме «проходящий мимо ужаснется и свистнет» (9:7-8).

Я представляю как
испугался царь. Он думал, что все под его контролем, но вдруг слышит грозные
слова. Он только что достроил храм, а Бог готов его отвергнуть. Он прославился
среди царей земли, но его царство может рухнуть в один миг.

Он понял, что его
дети могут «оставить Господа». Он испугался этого кошмара.

А еще он понял, что
при всей своей мудрости его сердце также не принадлежит Господу вполне. Бог
указал Соломону на то, что он упорно не хотел видеть – склонность к измене,
сползание в грех. 

Как бы высоко мы
не сидели, сколь бы много богатств и мудрости не собрали, нам всегда угрожает
падение. Господь является для того, чтобы утвердить нас в послушании и
предупредить об опасности. Слушаем ли мы Его предупреждения так же хорошо, как
столько дорогие нам слова о защите и щедрых дарах?

Соломон проснулся
в собственном дворце, вокруг были верные слуги, солнце прогнало ночные тени.
Предупреждение Божьи казалось всего лишь страшным сном.

Господь поставил тебя

Успехи Соломона
сделали его полубогом в глазах царей.

«Царь Соломон
превосходил всех царей земли богатством и мудростью. И все цари на земле искали
видеть Соломона» (3 Царств 10:23-24).

Но если все эти
цари приходили послушать и посмотреть, то царица Савская пришла «испытать его
загадками».

Гостья осталась
довольной. И вот ее вывод, который звучал и как признание избранности, и как
предупреждение:

«Да будет
благословен Господь, Бог твой, Который благоволил посадить тебя на престол
Израилев!» Господь, по вечной любви Своей к Израилю, поставил тебя царем,
творить суд и правду» (10:9).

Очень важно, что
Соломон показал ей не только свой дом, угощения стола, «стройность» своих
рабов, но и храм. Так царица поняла источник его мудрости и богатства.
Чужестранка благословляет Бога Израиля и говорит очень верные слова, которые
Соломону стоило слушать более внимательно: «Господь поставил тебя».

Что значит
«Господь поставил тебя?».

Это значит, что
ты ответственен перед Господом за суд и правду.

Это значит, что
ты должен заботиться о пище для стола обычных людей, не только о яствах для
собственного.

Это значит, что
все богатства, которые потекли рекой, и даже мудрость, известная всему миру, не
тебе принадлежат.

То, что Господь
поставил меня, дает мне уверенность и силу, но также внушает благоговейный
страх поступить неправильно перед Царем царей.

Если Бог
поставил, Он же может и снять, Он же с меня спросит за любимый народ Израиля,
за суд и правду.

Я помню одного
начальника, который любил вычитывать в Библии слова о подчинении властям. Он
вызывал подчиненных и поучал их Библией «бояться царя» и «повиноваться
директору», потому что власти поставлены Богом. Он держался за свое кресло до
последнего, но был низвергнут с позором.

Каждому царю –
свой срок. На каждом посту мы до поры. Господь поставил, Господь снимет,
Господь спросит.

Безумная старость
Соломона

У Соломона было мудрое начало. Но последние дни были
наполнены безумием. Возможно, его голова работала так же хорошо, как и раньше.
Но вот сердце, сердце уклонилось к иным богам, богам многочисленных
чужестранных жен и наложниц.

”Во время старости Соломона жены его склонили сердце его к иным
богам, и сердце его не было вполне предано Господу” (3 Царств 11:4).

Беда пришла изнутри, отступление созрело в сердце. И
мудрость не спасла.

Тот самый Соломон, который построил храм Господу, “стал
служить Астарте… и Милхому… построил капище Хамосу… и Молоху…”.

Интересно, что хронист сравнивает Соломона с Давидом и
отмечает: “сердце не было вполне предано Господу, Богу своему, как сердце
Давида, отца его” (11:4), “не вполне последовал Господу, как Давид, отец его”
(11:6).

Не кажется ли нам это сравнение странным? Ведь Давид грешил
не меньше, убивал налево и направо, забирал чужих жен. Но дело не в этом. Его
сердце, как оказывается, было предано Господу и следовало за Ним. Поэтому он
пел псалмы, а не писал притчи . Поэтому он каялся, а не учил других.

Известный реформатский богослов Джеймс Смирт в своей
последней книге “Ты – то, что ты любишь” (“You are what you love”), оспаривает
декартову мысль, согласно которой Я сводится к мысли, будто человек – банк или
банка идей. Напротив, “Быть человеком означает желать царства – некоего
царства… Мои желания определяют меня”.

Это значит, что главные процессы разворачиваются не в
голове, а в сердце.

Сердце Соломона уклонилось. Он хотел и искал царства, в
котором будет еще больше золота и еще больше жен. Он позволил своим желаниям
увести его далеко от Бога, к ложным богам и храмам.

К чему склоняется наше сердце? Как мы представляем желаемое
“царство”?  Что мы любим на самом деле?

Конец «золотого века»

Золотой век
Израиля длился недолго. Давид построил царство, Соломон укрепил и расширил. Но
на пике своего могущества Соломон теряет почти все. Тысяча жен и наложниц, море
золота, опьянение славой погубили царя и царство.

Бог, Который дал
ему мудрость, силу и славу, выносит свой приговор: «За то, что так у тебя
делается, и ты не сохранил завета Моего и уставов Моих, которые Я заповедал
тебе, Я отторгну от тебя царство и отдам рабу твоему» (3 Царств 11:11).

И тут же из
ниоткуда появляются враги – Адер из Идумеи и Разон из Дамаска. Они мстят за
гибель своих царств и за успех Соломонова царства.

Но самое страшное
приходит изнутри. Иеровоам, «раб Соломонов, поднял руку на царя». Бунтарей было
много всегда. Но в этот раз восстать против царя призывает пророк Божий.

Пророк Ахия
говорит не от себя: «Возьми себе десять частей, ибо так говорит Господь, Бог
Израилев: вот, Я исторгаю царство из руки Соломоновой и даю тебе десять колен»
(31).

Бог дает шанс
даже мятежнику Иеровоаму: «Если будешь ходить путями Моими…, устрою тебе дом
твердый, как Я устроил Давиду» (38). Раньше он дал все шансы Соломону,
предупреждал, напоминал. Теперь он призывает «мужественного» раба.

Некогда мудрый
Соломон в конце жизни делает новые и новые глупости. Он не слушает Бога и
пытается сохранить власть любой ценой. Трон шатается, и единственным способом
укрепить его кажется насилие. Поэтому «Соломон хотел умертвить Иеровоама» (40),
но тот укрывается в том самом Египте, откуда родом Соломонова прекрасная жена.
Даже союзники теперь против. Царство рушится на глазах. И от окончательного
падения Соломона спасает лишь смерть.

Бог остается
верным и спасает Соломона от посрамления. Бог продолжает Свою линию через
Давида и Соломона, наказывая и милуя, наставляя и обличая их потомков. Мы –
часть этой длинной истории. И мы все еще ждем того Царства, которому не будет
конца.

Бог дает шанс
всем, возвышает даже из самых простых и ничтожных людей. Для Него не так важно
происхождение, сколько верность завету.

Бог дал шанс
Иеровоаму, «возвысил его из простого народа и поставил вождем, и отторг царство
от дома Давидова», но продолжает сравнивать этого самоуверенного грешника с
кающимся грешником Давидом: 

«Ты не таков, как раб мой Давид… ты поступал хуже
всех, которые были прежде тебя, и пошел, и сделал себе иных богов и истуканов,
чтобы раздражить Меня, Меня же отбросил назад» (3 Царств 14:7-9).

Иеровоам окружил
себя идолами и сам себе поставил священников, чтобы не слышать голос Бога и Его
пророков. Но когда заболел ребенок, он вспомнил о настоящем Боге и послал жену
к уже постаревшему и ослепшему пророку Ахии.

Когда-то этот
пророк возвестил Иеровоаму царство, может у него и теперь найдется добрая
весть?

Но слепой пророк
видит глазами Бога («вот, идет жена Иеровоама спросить тебя о сыне своем, ибо
он болен… она придет переодетая») и передает лишь слова Божьи («так и так
говори ей»), без жалости и лести.

Как только царица
приоткрыла дверь, она услышала приговор: 

«Войди, жена Иеровоама; для чего было
тебе переодеваться? Я грозный посланник к тебе». 

От таких слов можно было
упасть замертво.

Ахия предрек
позорную гибель всего дома царского, и даже более дальнюю перспективу –
пленение и рассеяние Израиля. 

«Вымету дом Иеровоамов, как выметают сор… Кто
умрет у Иеровоама в городе, того съедят псы, а кто умрет на поле, того склюют
птицы… И поразит Господь Израильтян, и развеет их за реку, за то, что они
сделали у себя идолов» (10-11, 15).

Лучше всего будет
Авии, больному сыну царя. Он умрет, но его оплачут все Израильтяне и похоронят…
«так как в нем нашлось нечто доброе пред Богом» (13).

Иногда лучше
умереть, чтобы не заразиться общим безумием, отцовским идолопоклонством, чтобы
не видеть позора и гибели своего народа, чтобы сохранить душу чистой, а имя
добрым. Бог избавил Авию от худшего.

Революция 1917 года стала судьбой, проклятием, проклятой судьбой для миллиардов людей и многих
поколений.

И я часть этой
истории. Не осознавая, я продолжаю путь, которым шли мои предки – некоторые
соглашаясь, многие протестуя, некоторые убивая, большинство – погибая.

Мои прадеды были
убиты красными. Один за антиреволюционную деятельность, второй – за евангельскую
веру, тоже антиреволюционную.

До сих пор мы
живем в обществе, где смешались жертвы и палачи, стукачи и мученики. Поди
разберись. Ведь самое страшное не в том, что случилось, что с нами сделали, что
мы сделали с собой. Самое страшное – в беспамятстве.

Историю
разорвали. Мы не помним, что было до 1917 года, мы не знаем иной жизни, кроме
жизни в красном цвете, в кровавом тумане. 

Это моя вина и
мука – я не знаю, не помню, не чувствую истории. Нет даже фотографий. От одного
моего прадеда – лишь справка «о реабилитации жертв политических репрессий». От
другого – лишь воспоминания племянника.

Я очень хотел бы
увидеть их лица, узнать их историю. Лиц нет, есть лишь слова третьих лиц. Я
очень хотел бы связать эти разорванные клочки воедино. Я очень хотел бы увидеть
хоть строчку, написанную их руками, чтобы понять себя в этом, нащупать некую
нить своей истории. Если не фото, если не строчку, то хотя бы место их смерти.

Всю свою
сознательную жизнь я мучительно пытаюсь вспомнить то, чего меня лишила
революция. Я знаю, что я там, в этой разорванной, расстрелянной, заколотой
истории.

Революция – это смертельная
рана, с которой мы живем. Время не лечит. Лечит покаяние. И прощение.  

Я каюсь за свои
грехи и за грехи моей семьи во всех ее поколениях. Я прощаю тех, кто
преследовал и убивал нас. Я хочу, чтобы потомки палачей получили прощение,
чтобы потомки жертв обрели мир.

Революция – не судьба.
Это проклятие. Без него можно и нужно жить. От него можно и нужно избавиться –
покаянием, прощением, примирением.

Революція знищила пам’ять про життя минуле, дореволюційне. Я дуже мало знаю про своїх прадідів. Ось — частина тієї втраченої історії, записана розповідь мого дядька Миколи Марковича
Пивовара про загибель мого прадіда Романа. Другого мого прадіда, Івана, також стратять — розстріляють у 1937 році, але то вже інша історія.

  

Дід  мій, 
Пивовар  Роман  Іванович, 
жив  у  селі 
Чайківка  на  вулиці з 
поетичною назвою  — Зарічка. Зі  своєю дружиною,  моєю 
бабою  Ганною  Миронівною 
(в  дівоцтві  Мальчик), 
вони  мали  п’ятеро дітей: старший – Семен — 1910  року 
народження, за  ним  Марко — 
мій  батько – 1912  року, тоді 
йшли  Степан — 1915, Федір -1917
і  найменша  сестра 
Ксеня – 1918  року. Жили  брати 
дружно,  крім  роботи 
на землі  займались  торгівлею 
(купували  у  селян 
худобу,  свиней  і  т. і.  і 
возили  в Радомишль  на 
ярмарок,  там  продавали, 
щось  купували  і 
знову  продавали).  Могли наловити  в 
ставку  віз  раків 
і  завезти  їх 
на  ярмарок. Але  головним 
їхнім  ділом  були 
земля  і  робота 
на  ній.  Вдачі 
обоє  були доброї  та 
веселої.  Були  охочими 
як  до  роботи 
так  і  до 
пісні  та  до 
танцю,  ніколи  не бешкетували  і 
не  мали  ворогів.

  Та  розповісти 
я  хочу  про 
трагічну  долю  двох 
братів.

  Десь  у 
великих  містах  прогриміла 
революція,  почалась  громадянська 
війна,    світ навколо  почав 
ділитися  на  червоних 
та  білих,  зелених 
та  жовто-блакитних  і 
ще  на якихось  і 
докотився  цей  поділ 
до  поліського  села 
з  красивою  назвою 
Чайківка.  Поряд з  Чайківкою 
є  село  Горбулів. 
Село  велике —  в 
ньому  була    церква, 
католицький костьол,  а  по 
четвергах  в  цьому 
селі  був  ярмарок. 
Ярмарок  може  не 
такий  як Сорочинський,  але 
також  знаменитий.    Я 
пам’ятаю  як  щосереди , під  вечір, 
йшов,  або їхав  возами 
люд  з  ближніх 
і  далеких  сіл 
і  міст  по 
нашій  вулиці,  що 
вела  до Горбульова,  просився 
на  ночліг,  а 
вранці,  ще  за темно, 
підіймався  і  спішив 
чим  раніш попасти  на 
ярмарок.  Коли  вже 
були  автомашини,  то 
всю  ніч  чувся 
гуркіт  моторів;  то їхали 
ярмаркувати  люди  майже 
з  усієї  України 
та  сусідньої  Білорусі. Люди, які проживали  в 
наших  краях  і 
приїздили  та  приходили 
на  ярмарок   були 
різних національностей  і  віросповідань.    Тут були 
українці,  поляки,  росіяни, 
білоруси,  євреї, молдавани  та 
інші  і,  відповідно, 
всі  вони  були 
чи  православними,  чи 
католиками,  чи іудеями,  чи 
ще  якоїсь  татарської 
віри,  але  всі 
мирно  вживались,  мирно 
торгували  і товаришували  між 
собою,  не  зважаючи 
на  різну  національність  і 
віру.

  А  в 
четвер,  після  полудня, 
ішов  уже  зворотній 
потік  людей  та 
машин.  Повертались  з ярмарку. 

   Назва  села 
Горбулів  пішла  від 
двох  високих  горбів на 
околиці  села, ( чи  може 
село було  біля  цих 
горбів).  Ці  горби 
було  видно  на 
нашій  місцевості  з 
далека  і  милували око всім , хто  їх 
бачив. Один  горб  був 
вищий,  а  другий 
нижчий.

Вищий  горб  звався 
Дівич-гора.  Моя  баба 
Уляна  розповіла  мені 
легенду  про  цю 
гору.   Давно,  ще 
за  козацьких  часів, 
жив  в  якихось 
краях,  а  може 
і  в  наших, 
дуже красивий  і  славний 
козак.  Любив  він 
дівчину,  а  вона 
його.  Та  козацька 
доля —  не сидіти  дома. 
І  в  бою 
чи  з  турками, 
чи  з  ляхами  
загинув  козак.  Любляча 
дівчина знайшла  де  його 
поховали  і  почала 
носити  в  подолі 
землю  на  його 
могилу.  Але  козак був 
такий  славний,  що 
не  одна  вона 
тільки  його  любила — 
прийшло  багато  дівчат і 
всі носили  землю  на 
його  могилу  і 
на  могилу  його 
побратима.  І  стала 
могила  як  гора, 
і називатись  стала  Дівич-горою.

  Нема  уже 
того  ярмарку.

  Нема  уже 
тієї  гори.

  До  революції 
проживав у  Горбильові  церковний 
дяк  Соколовський.  Було 
у  нього  три сини: 
Василь,  Дмитро,  Олександр 
та  дочка  Маруся. 
Батько  всім  дітям 
дав  освіту,  всіх вивів 
в  люди:  старший 
Василь  пішов  по 
духовній  лінії,  середній 
Дмитро  став учителем,  найменший 
син  Олександр  став 
військовим.  Він  закінчив 
гімназію,  почалась перша  світова 
війна  і  він, 
закінчивши  військове  училище, 
попав  на  фронт.     

   Лютнева  революція…    

   Українська  народна 
республіка…

    Січові  стрільці…

   Боротьба  за 
незалежну  Україну  під 
проводом  Симона  Петлюри, 
де  Олександр  стає полковником  і, нарешті, 
він  опиняється  у 
своєму  рідному   селі. 
Тут  він  проголосив незалежну  від 
більшовиків  народну  республіку, 
до  якої  входили 
кілька  навколишніх  сіл.

   У  Радомишлі 
стояла  армія  самого 
Котовського,   а  в 
Горбульові  військо  дядьків 
з навколишніх  сіл полковника  Соколовського,  а 
Чайківка  була  між 
ними.  Наїздили  в Чайківку 
то  одні  то  другі, 
ставили  гармати   і 
стріляли:  котовці  по 
Горбульову  а соколовці  по 
Радомишлю,  а  також 
мобілізовували  до  свого 
війська  нове  поповнення. Котовський  вважав, 
що  Чайківка  є 
форпостом  Соколовського.

   Мій  дід 
Роман  зі  своїм 
братом  Устимом  ні 
за  перших  ні 
за  других  воювати 
не хотіли:  обидва  були 
годувальниками  своїх  родин, 
мали  малих  дітей, 
та  й  не 
знали  де та  справжня 
правда,  за  яку 
потрібно  воювати.  Вони 
ховались  і  від 
котовців  і  від соколовців.  Під 
час  одного  з 
нальотів  котовців  вони 
ховались  в  невеличкому березовому  лісочку, 
що  ріс  не 
далеко  від  села. 
В  цей  день, 
побачивши  військо
Котовського,  що  входило 
в  село  зі 
сторони  села  Пилиповичів, 
багато  чоловіків кинулись  тікати 
у  протилежний  бік, 
до  лісу,  який 
зветься  Криваль  (там 
багато  кривих, нахилених,  чомусь 
тільки  в  одну 
сторону  дерев).  Але 
котовці  наперед  поставили 
там кулеметну  засаду  і 
багато  наших  односельців 
загинуло  від  їхніх 
куль.  Дід  же  з
братом  туди  не 
кинулись,  а  пересиділи 
цей  наліт  в 
ближніх  кущах,  що  
недалеко  від села.  Дочекавшись 
вечора  вони  пішли 
додому,  думаючи,  що 
котовців  в  селі 
уже нема,  бо  ті 
завжди  на  ніч 
покидали  село  і  повертались  до 
Радомишля.  Та  цього 
разу було  не  так: 
їх  перестріли  дозорні 
Котовського.  Не  стали 
з’ясовувати  хто  є 
хто,  а зв’язали  руки, 
приторочили  до  сідел вірьовками  і 
погнали  в  Радомишль, 
б’ючи  і обзиваючи  соколовськими 
шпигунами.  Привели  до 
свого  штабу,  передали 
в  ЧК.

   Під  час 
допиту  в  кабінет 
начальника  ЧК  зайшов 
наш  односелець  Платон 
Крезуб, який  був  одним 
з  більшовицьких  керівників 
району,  побачив  їх  і  вигукнув:

—         Роман!  Устим! 
За  що,  і 
хто  вас  заарештував!

Він  добре  знав 
братів,  знав,  що 
вони  ніколи  ні 
з  ким  і 
ні  проти  кого 
не  воювали,  а були 
мирними   селянами.  Вони 
розповіли  йому  та 
начальнику  ЧК  про 
все,  що сталось.  Платон 
їм  повірив  і 
поручився  за  них 
перед  чекістом.  Хоча 
той  приймав поруку  з 
неохотою  (большевистская  бдительность),  та 
все  ж  відпустив 
їх.  Платон привів  братів 
до  себе,  напоїв 
чаєм,  запропонував  перепочити, 
а  тоді  вже 
йти  до  свого села. 
Та  вже  був 
ранок, відпочивати  було  ніколи, 
вдома  чекала  та 
хвилювалась  рідня: в  одного 
і  в  другого 
дочкам  було  по 
півроку,  тому  вирішили 
йти  додому  негайно. Вийшли,  попрощались 
і  пішли.  Дійшли 
до  останніх  будинків, 
скоро  буде  єврейське кладовище.  Раптом 
окрик:

—         Смотри,  это 
те  вчерашние  соколовцы, 
они  сбежали  из 
ЧК.  Стой  стрелять 
буду!

Це  був той  рудий 
котовець,  котрий  вязав 
їм  руки,  прив’язував 
до  коня  та 
здав  до ЧК,  а 
з  ним  ще 
троє  котовців.  Роман 
з  Устимом  були 
приголомшені:  почали гарячково  говорити, 
що  їх  відпустили, 
що  вони  ніякі 
не  соколовці  просили 
щоб  їм повірили.

—  Не  верь 
им!  Сбежали  они 
из  ЧК,  не 
могли  их  так 
быстро  отпустить,  в 
расход  их!

 Очі  котовця 
налились  „революційною  ненавистю”, 
він  вихопив  револьвера 
і  розстріляв обох.

  Пройшло  два 
дні,  як  Роман 
з  Устимом  пішли 
з  дому  і 
не  повернулись.  Серед загиблих  під 
лісом  їх  не 
було.  Обшукали  скрізь 
де  могли  вони 
бути  —  не 
знайшли.

Хтось  сказав  що 
котовці  впіймали  двох 
якихось  чоловіків  і 
погнали  до  Радомишля. Так  це 
не  могли  бути 
ні  Роман  а 
ні  Устим,  вони 
ж  не  соколовці.  
Під  вечір  третього дня 
прийшла  до  баби 
Ганни  якась  жінка 
і  сказала,  що 
в  Радомишлі  два 
дні  лежали під  тином 
двоє  убитих  чоловіків 
і  хтось  з 
місцевих  жителів  впізнав 
в  них  Романа і Устима  Чайківки, 
що  часто  приїздили 
до  Радомишля  на 
ярмарок.

Обидві  дружини  полишивши 
дітей  запрягли  коня,  сіли  на 
воза  і  поїхали.

Забитих  уже  прибрали 
з  місця  розстрілу 
і  вкинули  до 
загальної  могили,  в 
котрій повинні  були  закопати 
тих,  хто  загинув, 
чи  був  розстріляний 
та  невпізнаний.  Тіла почали 
розкладатись,  розпухли,  впізнати 
вже  нікого  не 
можна  було. Єдина  прикмета, 
по якій  можна  було 
впізнати  діда,  була 
сережка  у  вусі, 
ознака  козацького  роду. Друга прикмета  — 
в  нашому  роду 
є  родова  відмітка – скручені  подагрою і 
переплетені  великий і  другий 
пальці  на  ногах. 
Такі  пальці  були 
у  діда  Романа 
та  у  його 
брата  Устима,  по цих 
пальцях  і  по 
рваному  вусі  впізнали 
їх.

  На  похорони 
зійшлося  все  село. 
Поховали  їх  не 
на  сільському  кладовищі, 
а  на церковному  цвинтарі, 
там,  де  ховали 
людей  знатних,  таких, 
що  заслуговували  на повагу 
громади  та,  як 
говорила  моя  двоюрідна 
баба  Оксана,  сестра 
баби  Ганни, „воїнів убієнних  наглою 
смертію”.

 На  той 
час  Семену  було 
9  років.

  Марку  було 
7  років.

  Степану  було 
4  роки.

  Федору  було 
2  роки.

  Ксенії  було 
півроку.

  Через  рік 
Семен впаде  з  високої 
груші,  яка  росла 
у  нас  біля 
хліва  і  через 
декілька днів  помре. Старшим  у 
сім’ї  залишиться  Марко, 
— мій  батько.

  Попереду у  нього 
буде  тяжке  сирітське 
дитинство,  виховання  та 
навчання  старших братів,  голодомор, колективізація,  війна, 
полон,  визволення, і  все 
наступне  життя.

  Настали такі часи,
коли правда про трагедію братів Пивоварів мусила була або забутись, або
змалюватись у іншому вигляді. Коли батьки загинули, діти були ще малими і не
розуміли хто ж і за що забив їхніх батьків. А комуністична пропаганда зробила
їх жертвами соколовщини. Росли діти, онуки і нам говорили, але при цьому
ховаючи очі, що дід Роман з братом загинули від руки соколовців. Я запитував у
баби Оксани, чому ж жертви контрреволюції були захоронені біля церкви, а вона
відповідала, відвівши очі, що так потрібно. Діти росли і виховувались активними
комсомольцями і комуністами.

P.S.  Пройде  сорок 
років.  Федір,  офіцер 
радянської  армії,  учасник 
війни,  служив  в білоруському  місті 
Бобруйськ   військкомом.  Мав 
своє  коло  друзів 
та  знайомих,  куди входили 
перші  особи  міста 
та  району:  секретар 
райкому,  голова  райвиконкому, прокурор,  суддя, 
редактор  місцевої  газети 
і  інші,  як 
тоді  говорили  „номенклатурні одиниці”.  Поза 
службою  та  роботою 
вони  дружили  сім’ями, 
відмічали  св’ята,  дні народження  і  т.
і. .  На 
одній  з  таких 
вечірок  хазяїн  дому 
познайомив  Федора  зі 
своїм батьком.  В  розмові 
Федір  розповів  про 
себе,  звідкіля  він 
родом.  У  співбесідника засяяли  очі 
і  він  розповів, 
що  в  громадянську 
війну  воював  на 
житомирщині,  брав участь  у 
розгромі  „банди”  Соколовського,  що 
він  був  у 
Радомишлі  і  навіть 
в  Чайківці, яка  запам’яталась 
йому  тим,  що 
дозор,  командиром,  якого 
він  був,   впіймав 
там  двох соколовців,  заарканив 
їх,  притяг  до 
Радомишля  і  здав 
в  ЧК.  Наступного 
ранку  він,  з кількома 
бійцями.  патрулював  на 
околиці  міста  і 
побачив  двох  підозрілих 
чоловіків,  що спіхом  йшли 
зі  сторони  міста. 
Котовці  їх  затримали 
і  впізнали  в 
них  вчорашніх соколовців,  які 
якимось  чином  втекли 
з  ЧК.  Соколовці 
намагались  втекти.  Час 
був грізний,  розбиратись  було 
ніколи  і  він 
обох  їх розстріляв.

  Федір не задумався,
хто б це міг бути: чи хтось з його односельців, чи може це були люди з
сусіднього села, чи дійсно соколовці.

  Ішов 1962 чи 1963
рік. Федь, як завжди, приїздив хоч на декілька днів у відпустку до рідних. На
той час він проживав у Ризі. Часи були уже не сталінські, була Хрущовська
відлига. Зайшов до нас наш сусід, що жив від нас через одну хату, Василь
Іващенко, запитав чи нема  у нас Федя,
(всі називали його Федьом). Я сказав, що зараз нема, кудись пішов. Дід Василь
сказав: “ Коли прийде, нехай зайде до мене,я хочу розповісти  йому про йог батька і твого діда”. І розповів
йому дід Василь, який у молодості товаришував з моїм дідом те, про що я написав
вище. Федь згадав, що зустрічався у Бобруйську з тим рудим котовцем, який
застрелив його батька.

Человек Божий.
Это самое краткое и точное определение пророка. 

Пророк принадлежит Богу, в
точности передает Его слово и не сворачивает с Его пути.

Судьба таких
людей удивительна, но в ней нет «больших успехов», напротив – большие жертвы и
большие печали. 

Скажу прямо: я вряд ли захотел бы повторить путь таких людей.
Но если я человек Божий, то у меня нет выбора.

В главе 13
Третьей Книги Царств мы читаем одну из самых поразительных историй, где человек
Божий выполняет свою миссию, но ослушивается в малом и за это погибает.

Он поверил
другому пророку, который обманывал, искушал и проверял: 

«И я такой же пророк, как ты, и
Ангел говорил мне словом Господним» (18). 

Но человек Божий должен верить не
другому пророку или ангелу, но одному Пославшему.

Человек Божий не
должен был слушать и слушаться никого более. Как только он вступил в разговор с
другим пророком, он уже погиб.

А ведь он был
сильным и смелым. Человек Божий пришел из Иудеи в отделившееся царство
Иеровоама, стал у самодельного жертвенника и предрек наказание лжесвященникам.
Царь Иеровоам приказал схватить этого смельчака, но рука царя одеревенела, а
жертвенник рассыпался.

Все признали силу
пророка. Царь просит о милость, зовет в дом отобедать, сулит подарок. Но
человек Божий слушает приказа Пославшего: 

«Не есть там хлеба, и не пей воды, и
не возвращайся тою дорогою, которою ты шел» (9). 

Интересно, что похожее
повеление получили волхвы, поклонившиеся Христу. Они не вернулись к Ироду, не
отчитались ему и не обедали с ним, они спешили своим особым путем.

Наш герой тоже
спешил особым путем. Но на дороге появляется «такой же пророк», который
соблазняет человека Божьего обедом, а потом тут же за столом произносит
пророчество о смерти за непослушание.

Не было пира, был
хлеб и была вода. Человек Божий спешил. Но план был нарушен. Навстречу человеку
Божьему вышел лев, зверь Божий.

В конце два
пророка встречаются снова. Пророк-искуситель оплакивает и погребает человека
Божьего: «Увы, брат мой!» (30). Более того, пророк завещает похоронить себя
рядом с человеком Божиим: 

«Подле костей его положите кости мои; ибо сбудется
слово, которое он по повелению Господню произнес о жертвеннике в Вефиле и о
всех капищах на высотах, в городах Самарийских» (32).

Что значит быть «человеком
Божиим»? Идти своим путем, исполняя Божье Слово, не слушая ни царя, ни ангела,
ни своего брата-пророка. Отказаться от всего – от богатых царских подарков и
даже от скудного братского угощения водой-хлебом. Быть готовым к смерти, к
дорогой плате за малейшую ошибку. 

Лишь бы Слово Господне жило и действовало,
лишь бы люди Его не забыли.

«Вера и разум» (Fides
et ratio) — важный документ для всей
Церкви, единой в многообразии своих конфессиональных проявлений. Более того,
это содержательный и вдохновляющий манифест для мирян, для тех христианских
интеллектуалов, чье призвание реализуется по ту сторону церковных стен, в самой
гуще общественной жизни.

Мое личное восприятие папского послания
обусловлено двумя влияниями — моим философским образованием и протестантской
богословской традицией. Соотнесение с ними создает интересную перекличку, в
которой ближайшими собеседниками выступают баптист Карл Генри и реформат Алвин
Плантинга. В этой компании Иоанн Павел II не выглядит чужим и встречается с пониманием. При
этом конфессиональная и культурная разница обеспечивает богатую неожиданными
вопросами почву для дискуссии.

Послание «Вера и разум» интересно читать
вместе с докладом «Совет христианским философам» Алвина Плантинги и циклом резерфордовских
лекций Карла Генри, собранных под названием «Христиан среди философов» Генри.
При том, что я не собираюсь сравнивать их позиции, интересно, как при разнице
настроений и подходов, все они оказались едиными (по крайней мере в моей личной
жизненной истории) в своем призыве к «христианским философам» примирить и
взаимно усилить веру и разум.

Начну с более близких мне, с протестантов.
Как и следовало ожидать, Плантинга ведет себя более дерзко, предлагая
христианским философам начинать со своих собственных оснований, не
подстраиваясь под философское сообщество: «Выказывать, во-первых, больше
независимости и автономии… больше уверенности в себе, решительности или отваги»
(2, 491). Понимая философию как систематизацию, развитие и углубление
дофилософских убеждений, он призывает христиан вести себя уверенно, ведь «Мы
имеем полное право на свои дофилософские взгляды» (2, 491).

Соответственно, «христианское философское
сообщество не должно думать о себе
как участнике этой общей попытки определить вероятность или философскую
возможность веры в Бога. Христианский философ вполне обоснованно исходит из факта существования Бога» (2,
478).

Очевидно, «Вера и разум» предлагает более осторожную
перспективу, которая исходит не только из Бога (как обратная перспектива), но и
реальности мира (перспектива прямая), не только из дерзновенного дофилософского
опыта веры, но также из философствующего разума с его сомнениями.

В связи с этим интересно услышать
сетование Карла Генри, лидера евангельских христиан США и основателя влиятельного
журнала «Христианство сегодня», о том, что «христианскую теологию просто
затопила нелюбовь к разуму» (1, 19). И это не только о Рудольфе Бультмане, но и
о Карле Барте (!). «Философам очень нравится, что Бог у него – выше логики, и
не подчинен закону непротиворечивости. На их взгляд, Барт, сам того не желая,
поддерживает мысль о том, что объективно существующий Бог – только побочный
продукт человеческого воображения» (1, 19), — жалуется Генри, и тут же спешит
отмежеваться от евангельских фидеистов: «Такие воззрения не надо смешивать с
евангельской ортодоксией. Теисты, опирающиеся на Евангелие, считают
неприемлемыми любой иррационализм, любые утверждения о том, будто именно
нелепость, внеразумность делают веру достоверной, а послушание, духовная
дисциплина требуют «рывка веры», не зависящего от рациональных соображений. Кто
утверждает, что в установлении исходных истин вера предшествует спекулятивному
мышлению, тот не обязан отрицать разум и факты, как не имеющие отношения к
истинной вере» (1, 23).

В отличие от «аналитического теиста»
Плантинги, Генри не приемлет аналитический метод, он тяготеет к метафизике и
жалуется, что «Слово «Бог» лишили метафизического значения, и нет объективных
критериев, чтобы отличить добро от зла, ложь – от истины» (1, 19).  У него значительно больше оптимизма по поводу
рациональной аргументации веры и преемственности философской традиции. Здесь он
весьма близок в позиции папы, который сетует на «неверие в способности разума,
характерное для большинства концепций современной философии, которая
отказывается от метафизических размышлений над извечными вопросами человека и
сосредоточивается на частных и узких проблемах, иногда чисто формальных» (3).
Понтифик призывает «философов, как христианских, так и нехристианских, поверить
в способности человеческого разума» (3). Для него «вера становится защитницей
философии». К слову сказать, для протестантов такая фраза была бы немыслимой,
для них философия – лишь один из языков, или инструментов веры.

Как и следовало ожидать, в дискуссиях о
вере и разуме протестанты – инструменталисты, и куда менее внимательны к
истории и культуре. Они сфокусированы главным образом на эпистемологических
вопросах, в то время как для Иоанна Павла II Бог открывает Себя не столько в спекулятивных
рассуждениях, сколько в исторических события: «История и судьбы народа — это действительность,
которую следует постигать, анализировать и оценивать с помощью средств,
имеющихся в распоряжении разума, но так, чтобы вера не была отстранена от этого
процесса. Вера необходима не для того, чтобы лишить разум автономии или
ограничить его поле деятельности, но лишь для того, чтобы объяснить человеку,
что в этих судьбах присутствует и действует Бог Израиля. Итак, подлинное
познание мира и исторических событий невозможно, если отсутствует вера в Бога,
Который действует в них» (3). Так «История становится той сферой, в которой мы
можем видеть деяния Бога для людей» (3). Причем именно «Вера обостряет
внутреннее зрение и просвещает разум, позволяя ему заметить в веренице событий
присутствие Провидения» (3).

Вера настраивает наше видение истории должным
образом, открывая незаметный доныне порядок. Такая «настраивающая» роль веры
касается не только области истории, но всех способностей и сфер познания. Уверен,
что Плантинге, понравился бы тезис папы о том, что разум должен не только
направляться верой, но и функционировать должным образом: «Разум должен
придерживаться некоторых основных принципов… Если человек с помощью своего интеллекта
не может распознать в Боге Творца всего сущего, то причина кроется не столько в
отсутствии необходимых средств, сколько в препятствиях, созданных его свободной
волей и грехами» (3).

Иными словами, проблема не столько в
неспособности разума, сколько в упорстве человеческой воли, которая должна
смириться перед тайной и принять истину как Божий дар. «Откровение вносит в
историю человечества некую отправную точку, которой человек не может
пренебрегать, если хочет постичь тайну своего бытия; с другой стороны, это
познание неизменно возвращается к тайне Бога, которую разум не в состоянии до
конца понять, а может лишь принять ее с верою» (3).

Думаю, что Плантинга подписался бы под
этим тезисом: для активации своих познавательных способностей человек должен просто принять христианское откровение
как отправную точку для всех дальнейших интеллектуальных поисков.

При этом протестанты
скажут, что папа переоценивает страсть людей к истине, особенно в нашем мире
постправды. Трудно согласиться с его оптимистической оценкой человека, будто «Никто
не может равнодушно относиться к тому, истинны его знания или нет”.

Иоанн Павел II определяет человека как «того, кто ищет истину».  Для него «Литература, музыка,
живопись, скульптура, архитектура и другие плоды его творческого интеллекта
стали средствами выражения неудовлетворенности, побуждающей человека к
неустанному поиску” (3).  Спустя двадцать
лет после выходы энциклики в свет, эта страсть к поиску истины выглядит все
менее очевидной.

В то
время как протестанты отстаивают этику своих сообществ, папа – гораздо больший
оптимист по поводу “всеобщей этики”: “Философия, в которой сияет хотя бы только
часть истины Христа — единственного окончательного Разрешителя проблем человека
, — становится мощной опорой подлинной и одновременно всеобщей этики, в которой
сегодня так нуждается человечество” (3).

В свою очередь возможность общей этики
основывается на метафизических и метаисторических истинах. Здесь метафизика
выступает против аналитической традиции. Для папы, «Богословие, лишенное
метафизического измерения, не смогло бы выйти за рамки анализа религиозного
опыта, а осознание веры не смогло бы точно выразить универсальную и трансцендентную
ценность богооткровенной истины. Необходимость авторитета метафизики станет
более очевидной, если мы обратим внимание на развитие герменевтических наук и
различных форм языкового анализа в настоящее время. Результаты этих поисков
могут оказаться полезными для понимания веры, так как они раскрывают структуру
нашего мышления и речи, а также смысл, заключенный в языке. Однако отдельные
представители этих наук сводят поиски к одному вопросу, а именно, каким образом
человек постигает и отображает действительность, и не пытаются установить, в
состоянии ли разум раскрыть ее сущность. Разве такое отношение не является еще
одним проявлением современного кризиса веры в способности разума?» (3).

Апелляция к метафизике является лишь
частным случаем более фундаментального вопроса – отношения к традиции.
Очевидно, что для протестантов эта тема чем более болезненна, тем менее
обсуждаема. Но для папы «в нынешней ситуации особенно важно, чтобы отдельные
философы смогли пропагандировать заново открытую решающую роль традиции в
формировании надлежащей формы познания. Ибо следование традиции — это не только
воспоминание о прошлом; в большей степени оно выражает признание ценности
культурного наследия, принадлежащего всем людям. Можно даже сказать, что это мы
принадлежим традиции и не в праве ею самовольно распоряжаться» (3).

Иными словами, отправной точкой для разума
является не просто вера как откровение, но откровение
веры, данное и доступное в рамках традиции. Папа защищает традицию не
только от секулярной агрессии, но и от протестантского «фидеизма», «который не
признает, что рациональные знания и философские размышления обусловливают
понимание веры, и даже саму возможность веры в Бога. Распространенным проявлением
фидеистических тенденций в наше время является «библеизм», который хотел бы
сделать чтение Священного Писания и его экзегезу единственной достоверной
отправной точкой» (3).

Здесь
– ключевой момент в дискуссии протестантов и католиков. Для первых истина
открывается через Слово Божье и дар веры. Для вторых Откровением является вся
история в ее преемственности, вся жизнь во всех противоречих. Потому
протестантам сложно согласиться, что человек – это “тот, кто ищет истину”; что
возможна “всеобщая этика”; что ““необходимо философствовать с Марией”; а “глубине
веры должно соответствовать дерзновение разума”.

При этом я уверен, что голоса
Плантинги и Генри охотно бы присоединились к призыву Иоанна Павла II сблизить и
примирить веру и разум в послушании Слову Божьему и благовестии миру. Этот
призыв обращен не только к
христианским философам, но и к богословам Церкви: “Взываю к философам и
преподавателям философии, чтобы они, следуя всегда актуальной философской
традиции, имели мужество вернуть философской мысли аспект подлинной мудрости и
истины, в том числе метафизической. Пусть они будут готовы принять требования,
которые выдвигает слово Божие, и постараются ответить на них своими
размышлениями и аргументацией. Я также призываю тех, кто отвечает за подготовку
священников, как академическую, так и пастырскую, прежде всего, заботиться о
философской подготовке тех, кто будет благовествовать Евангелие современному
человеку, а в первую очередь — тех, кто собирается посвятить себя изучению и
преподаванию богословия” (3).

Если
этот призыв будет услышан и принят Церковью в единстве и разнообразии ее
внутренних течений, если вера
и разум наших традиций  смогут раскрыться
и укрепить друг друга, мы перестанем говорить о постхристианстве и постправде,
мы снова будет говорить об истине, любви и красоте нашей веры. Более того, мы
сможем явить миру истину, любовь и красоту нашей веры в том, как мы слушаем
друг друга и учимся друг у друга. Единству веры должна соответствовать
соборность разума. Вот почему богословски-философские вопросы взаимоотношений
веры и разума как таковых неизбежно оборачиваются практически-экклезиальным
вопросом о возможной гармонии веры и разума, данных и понятых внутри разных
традиций эсхатологически единой, но исторически разделенной Церкви. Примиряя
веру и разум внутри наших отдельных традиций, мы неизбежно выходим на новый
уровень – примирения самих традиций в обновленном единстве веры и согласии
обновленного разума.

Примечания

Это год особенный – мы анализируем почти 25 лет религиозной
свободы в бывшем Советском союзе (кстати, нашей миссии Mission Eurasia – тоже
25!), празднуем 500-летие
Реформации и с болью вспоминаем 100-летие октябрьской революции в России.
Последнее событие вспоминать не хочется, но нужно – чтобы не повторилось. Итак,
три даты, на фоне которых разговор о миссии перестает быть отвлеченным и
становится очень даже злободневным.

В декабре 1991 года распался Советский союз, на его месте
образовалась пустота – социальный и политический хаос, а в душах — духовный
вакуум. Когда в 1992 году в Москву приехал Билли Грэм, его встречали десятки
тысяч духовно голодных людей. Столица империи была завешана плакатами, которые
говорили не о Ленине и коммунизме, но о Боге и христианстве.

Уже вскоре все изменилось. На место атеизма пришла
формальная религиозность. Сегодня большинство населения постсоветских стран
религиозные – православные или мусульмане, но редко кто открывал Библию или
Коран. Поэтому они живут в плену суеверий или государственных квазирелигиозных
идеологий.

Эта ситуация очень похожа с временем Реформации. Сейчас –
как тогда: люди прожили тысячу лет в христианском традиции, но не знают ни
Писания, ни личной веры. Более того, они очень 
разочарованы в официальной церкви, которая погрязла в политике и
бизнесе.

Сегодняшний юбилей Реформации стал хорошей возможностью
напомнить о Писании и спасении по вере.  17
сентября в Киеве около полумиллиона людей заполонили центральную улицу города для
благодарственной молитвы Богу. Даже в России, где ужесточаются
антимиссионерские законы, сейчас проходят многочисленные события, посвященные
ключевым темам протестантской Реформации. Так 31 октября в самом центре Москвы,
в Доме Пашкова (известного евангельского лидера, аристократа, репрессированного
царской властью за активную проповедь) священнослужители и чиновники слушали
президентское (!) послание о важности Реформации для России.

Даже если для кого-то это всего лишь дань календарю, для
евангельских верующих это шанс быть услышанными, хотя бы напомнить о себе.

Памятная дата Реформации совпадает с юбилеем первых
библейских переводов – исполняется 500 лет беларускому переводу (Франциска
Скорины) и 150 лет Синодальному русскому переводу. Для евангелистов это
прекрасная возможность подарить Писание из рук в руки, рассказать о его главных
истинах.

Еще одна новая возможность для активного свидетельства также
связана с наследием Реформации – это миссия в профессиональных сообществах.
Ведь для евангельских верующих свят не только храм, но и рабочее место. И
работа, и семья – это святые места, места поклонения Богу. Работа здесь больше,
чем зарабатывание денег, это еще и призвание служить – Богу и людям, не только
верить, но жить и работать по вере.

Сегодня тысячи молодых христиан получили прекрасное
образование, а в советское время об этом не мечтали, тогда христиан в институт
просто не принимали. Тогда была мотивация к миссии без образования.

Сегодня есть образование и есть мотивация. И это ключевой
момент в истории постсоветских стран, когда критическая масса молодых верующих
может принести в свои сообщества евангельские истины и ценности.

Мы знаем из истории, что у Реформации было несколько волн. В
XIX веке евангельское пробуждение
пришло в салоны столичной элиты, а на юге  Российской империи  охватило самых бедных крестья.

Сегодня время для новой Реформации, когда агентами перемен
станут образованные и посвященные молодые лидеры профессиональных сообществ.

То, что не может сделать церковь как институт, могут сделать
тысячи мирян, соединивших свое профессиональное и христианское призвание в
целостной миссии для Христа и Его Царства.

Реформацию в России пытались остановить не один раз. В
царской России евангельских верующих ссылали в Сибирь. В советской “империи
зла” их расстреливали и гноили в тюрьмах. Сегодня евангельскую миссию пытают
обуздать законодательными ограничениями.

Но мы верим, что кровь мучеников и труды подвижников —
семена для будущего роста церкви и большого пробуждения в Евразии, что спустя
500 лет после лютеровской реформации в постсоветском пространстве все только
начинается. И возможно именно здесь будет один из новых центров глобального
христианства.

Как говорил известный и всеми любимый, евангельский по духу православный
священник Александр Мень, “Христианство только начинается”. В 1990 году его
убили. Но его ученики продолжили его дело, в том числе подготовив новый
прекрасный перевод Библии.

Мы верим в будущее христианства в этом огромном регионе, в
будущее христианской миссии для Восточной Европы и Евразии.

И здесь важно вспомнить последнюю, плохую дату. В 1917 году
в России началась революция, жертвам которой стали многие страны и народы, многие
десятки миллионов. И выбор, который стоит сегодня перед постсоветскими
странами, можно представить так: Реформация или революция, духовное пробуждение
или полное разрушение. Юбилеи напоминают нам об этих двух возможностях, взывая
к нашей христианской ответственности.

«Золотой век»
Соломон закончился треском, разделением царства. Ровоам хотел наследовать все,
никак не два колена – Иудино и Вениаминово. 
Но ему достались лишь обломки царства, которое он сам же и разрушил –
своими непомерными амбициями, стремлением к власти любой ценой, жестокостью в
обращении с народом.

Теперь Ровоам
решил отвоевать то, что потерял. Он собирает армию против своих братьев,
отложившихся Израильтян.

Лишь вестник
Божий останавливает эту братоубийственную бойню: «Так говорит Господь: не
ходите и не начинайте войны с братьями вашими, сынами Израилевыми; возвратитесь
каждый в дом свой, ибо от Меня это было» (3 Царств 12:24).

На этот раз сыны
Иуды послушались слова Господня и пошли назад. Но уже вскоре братья снова пойдут
друг на друга и под знаком этой междоусобицы пройдут целые века.

Мы очень хотели
бы восстановить царство, вернуть земли, наказать виновных. Но иногда Бог
останавливает нас: «Возвратитесь».

Возвратитесь в
свой дом, чтобы обдумать свою вину в случившемся. Возвратитесь, чтобы покаяться
за разделение Божьего народа.

Возвратитесь к
мирной и богоугодной жизни.

Что может
остановить и вернуть нас? Вмешательство Божье, Его слово, Его пояснение: «Ибо
от Меня это было». Если мы не остановимся и не вернемся, мы пойдем не только
против братьев, но и против Него.

С разделением
придется смириться. Братьев оружием не вернуть. Придется учиться
добрососедству.

Только Бог сможет
восстановить разделение. И потому Он напоминает о Себе: «от Меня это было».

Нужно искать Бога,
а с Ним придет и исцеление отношений, и восстановление единства. Нужно
возвратиться с войны домой, принести жертвы в храме, смириться пред Богом. У
сынов Иуды и Вениамина остался лишь Иерусалим, лишь храм, лишь Бог. Но это
главнее, чем земли и колена. 

Куда бы и зачем
бы мы не шли, нам нужно вернуться к Богу. И если идти, то только с Ним.

У мудрого
Соломона был не очень мудрый сын — Ровоам.

Израильтяне были
готовы воцарить сына, но просили «облегчить тяжкую работу отца и тяжкое иго,
которое он наложил» (3 Царств 12:4).

Как оказывается,
мудрое и благополучное царствование Соломона стоило простым людям совсем не
дешево – для строительства и украшения дворцов увеличивались подати и
повинности.

Ровоам мог
проявить милость и облегчить участь простого народа, и тем самым приобрести их
расположение и верность. Так советовали ему старцы: «Если  ты на сей день будешь слугою народу сему, и
услужишь ему, и удовлетворишь им, и будешь говорить им ласково, то они будут
твоим рабами на все дни» (7).

Но молодой царь
пренебрег советом старцев и послушал льстивые речи молодых друзей, которые не
собирались быть «слугами народа», которые привыкли к легкой и роскошной жизни.

И вот что Ровоам
сказал народу, три дня ждущему ответа: «Отец мой наложил на вас тяжкое иго, а я
увеличу иго ваше; отец мой наказывал вас бичами, а я буду наказывать вас
скорпионами» (14).

Эта речь
понравилась самому Ровоаму и его молодой команде, но никому больше. Народ не
признал нового царя и разошелся по своим шатрам. Так царь потерял почти все,
так Израиль разделился.

К совету старцев
стоит прислушиваться. Особенно тогда, когда он раздражает. Чем громче кричат
молодые люди, тем важнее приклонить ухо к тому, что говорят люди старшие.
Молодые знают лишь свои амбиции. Старцы знают и амбиции, и цену этих амбиций, и
сокрушение, и смирение, и компромиссы. Старцы служили царю и учили царя
служить.

Царство – это
служение. Тот, кто не хочет служить народу, никогда не будет настоящим царем,
лишь временным узурпатором.