Online

Archives › Статьи

Реформация окраин. Евангельское движение в Грузии и Украине

Реформация окраин. Евангельское движение в Грузии и Украине
religion.in.ua



Европейская Реформация XVI века и евангельское движение в Российской империи века XIX ( наша “евангельская Реформация”) обладали огромной освобождающей силой. Этот импульс освобождения сохраняет свою силу до сих пор, но в нашем случае почти не используется. Чтобы эта освобождающая сила могла действовать сегодня, необходимо ее высвободить из той дискурсивной рамки, в которой она удерживается и нейтрализуется. Я говорю о дискурсе власти и насилия, применяя к нашей ситуации тот аналитический подход, что на другом материале смогли блестяще отработать Мишель Фуко, Эдвард Саид, Ева Томпсон и многие другие мастерапостколониальной перспективы.
Рассуждая о судьбах евангельского движении в бывшей России, мы отмечаем, что его основными очагами стали имперские окраины – Украина и Грузия. Этот очевидный факт заслуживает более глубокого осмысления.
До сих пор мы смотрели на евангельскую Реформацию в российской империи через призму империи. Мы мало думали о самобытности местных движений и привычно связывали их в одно целое. Но какова природа этого целого? Очевидно, природа имперская.
Многие достижения и неудачи, чаяния и разочарования евангельского движения определялись и до сих пор определяются имперской рамкой, выйти за которую пока не удается. 
Еще в 1911 году пресвитер Василий Павлов говорил о движении так: «Русский баптизм возник почти одновременно, именно: в 1868-1870 годах в двух местах: в Херсонской губ. и в Закавказье (в Тифлисе)» (2, c. 36). 
Но сегодня мы не можем не спросить, если это русский баптизм, то почему он возник в Грузии и Украине? И где тогда был баптизм грузинский и украинский?
Сам Павлов был не только пресвитером в тифлисской общине, но и председателем Союза русских баптистов. И это определяло его взгляд на историю и суть движения. В частности, он отмечал, что «Первым представителем баптизма в этом крае является немецкий баптист Мартин Карлович Кальвейт. Из русских первым принял учение баптистов тифлисский купец, молоканский наставник Никита Исаевич Воронин» (2, c. 45). Выходит, главными действующими лицами пробуждения в Грузии были русские и немцы, совсем не грузины. 
Хочу подчеркнуть, что здесь речь не о фактах (сколько кого было), но об их интерпретационной рамке. Ведь рядом с русскими и немцами вполне могли быть грузины, но их не замечали, и лидерством с ними не делились. Хотя стоит признать, что их было мало, к ним просто не обращались. «Национальный элемент» оказывается за скобками. История оформлена именно как история «русского» евангельского движения.
Имперская установка на «русскость» сохранилась и в советское время «коммунистического интернационала». Так авторы «Истории евангельских христиан-баптистов в СССР» (1989) сами же признают, что «Объединение церквей евангельского исповедования было достигнуто на основании Соглашения евангельских христиан и баптистов в 1944 году. Это объединение не было случайным» (1, с. 9). Безусловно, оно «не было случайным», оно было спланированным на самом-самом верху. Кто диктовал это соглашение и организовывал объединение – не есть и не было секретом, это был личный сталинский проект.  
При этом на уровне риторики все было вполне правильно. Как заявлял лидер ВСЕХБ А.В. Карев, «Ни одна народность не должна чувствовать себя чужой в нашем большом братском объединении. Любовью и уважением, а также равными правами должны пользоваться верующие всех национальностей нашего братства. Мы должны знать и любить историю каждой национальной семьи, входящей в нашу единую евангельско-баптистскую семью. В евангельско-баптистскую историю должна войти история отдельных национальных семей христиан-баптистов» (1, с. 10).
Но всякая ли «история отдельных национальных семей» готова войти в такую общую, «братскую» историю? Этого никто не спрашивал, потому что спросить не смел. Было понятно, что есть единая правильная версия история, и никакого исторического ревизионизма власть не потерпит. В результате был создан имперско-советский исторический нарратив, который апеллировал к ложной памяти. Внутри этого нарратива мы до сих пор живем, по меньшей мере, мыслим свое прошлое. 
Ставилась задача отмежеваться от Запада и его влияний, поэтому спешно придумывали предысторию евангельского движения, углубляли ее, приземляли на родную, непременно «русскую» почву. В результате начинали верить, что «Возникновение первых общин евангельских христиан-баптистов в России не является плодом иностранных миссий… самобытный процесс, исходивший из глубины народного духа… Так, возникновению Тифлисской общины баптистов – «христиан, крещенных по вере» — предшествовало появление в среде молокан последователей так называемых водных молокан» (1, с. 13). 
Был ли какой-то самобытный процесс в глубине грузинского (или украинского) народного духа? Этот вопрос оказывается за скобками. Так глубоко в историю никто не смотрел, все ограничилось русским культурным слоем, молоканским фактором.
Даже после распада СССР «советская школа» церковной историографии сохранила свое влияние, говоря о «русском» или, в лучшем случае о «русско-украинском» баптизме. Так для Сергея Савинского «Русско-украинский баптизм, после англо-американского и немецко-европейского, является, по общему признанию, третьей разновидностью всемирного баптизма» (4, с. 90). Если для «малороссов (украинцев)» (4, c. 92) и нашлось место, то грузинского элемента ниши здесь найти не удалось. 
Вслед за Савинским эту линию «русского богоискательства» продолжили Сергей Санников и Марина Каретникова. Для всех этих историй характерна установка на почвенность движений: «Штундисты появились… вскоре после отмены крепостного права.., появления Синодального русского перевода Нового завета и вслед за евангельским пробуждением среди российских немцев» (4, c. 104).  Стоит обратить внимание на порядок, в котором перечисляются эти факторы. 
Настолько же важной для имперского нарратива является идея «братских народов», составляющих вместе «святую Русь»: «Основными предпосылками евангельского пробуждения украинцев, кроме уже названных исторических, был свободолюбивый дух народа, который за столетие крепостного права еще не успел угаснуть, и неуемное искание правды Божией, присущее украинскому народу, как, впрочем, и русскому, и белорусскому» (4, c. 95).
Здесь акцент ставится не на освобождающем эффекте евангельского пробуждения, а на «свободолюбивом духе народа», который, выходит, и так уже был, и даже «не успел угаснуть».
Пробуждение «российских немцев» если и упоминается, то в самом конце. «Влияния Запада» — почти никакого. Все вышло само собой. Но  ведь эффект был обусловлен не столько правильной верой (в этом смысле православие, как известно, самая правильная вера), сколько знакомством с жизнью по вере. Наши искатели увидели в немцах возможность верить и жить иначе, жить по вере, жить свободнее и лучше. 
В этом смысле, евангельское пробуждение, на мой взгляд, было определено встречей разных культур и разных христианских традиций, примирением Востока и Запада. А поскольку на Западе развитие всего шло быстрее, то эффект от встречи с наследием Реформации был просто революционным. Евангельское движение было, по сути, движением духовно-освободительным. 
Примечательно, как лидер российских баптистов Павлов упорно подчеркивал самобытность движения в Закавказье: «В Закавказье баптизм возник независимо от южно-русского баптизма в Херсонской губернии» (2, c. 45), но тут же, как бы нехотя, признавал, что родственность украинских и закавказских баптистов скрыть не удалось: «С прибытием в Тифлис экзарха Грузии Павла началось преследование тифлисских баптистов. Экзарх утверждает, что из представленного Ворониным рукописного Исповедания веры видно, что то же самое Исповедание веры признается киевскими штундистами, «следовательно баптисты и штундисты одно и то же» (2, c. 60).  
Эта связь для имперских властей представлялась опасной.  Как отмечал в своей записке экзарх Павел, «Штундо-баптизм, если не рак, то крайне опасный лишай на теле русской церкви и русского народа… Это зло не церковное только, но и политическое, народное. Оно быть может опаснее для России, чем польский католицизм, потому что в народной массе, зараженной штундизмом, готовятся враги России и пособники протестантской Германии, так очевидно и с такой наглостью подготовляющей не отторжение, а простое отпадение от России к Германии наших западных и даже южных областей… Зарождается и растет на теле России чужеядное тело, уничтожающее все симпатии к русскому народу, к его идеалам, преданиям, верованиям религиозным и народным, вытравляющее в себе русский народных характер и пропитывающееся ненавистью и к православию, и к русской народности и постепенно вырождающееся в громадную революционную силу» (2, c. 60-61).
Таким образом, в бурном развитии евангельского движения православные власти видели революционный союз окраин, план антирусский и антиимперский: «Тифлисские баптисты <…>через Воронина, подают руку штундистам южной России. Они таким образом готовят великое зло и для Кавказа, и для всего русского народа» (2, c. 62).
Православный иерарх видел в евангельском движении то, что сами евангельские верующие не до конца понимали, видел больший социальный и национальный потенциал. Видел его и лидер евангельских христиан Иван Проханов: «Евангельские христиане, восприняв принципы протестантского понимания христианства, при котором осуществляются вполне принципы свободной совести и свободной церкви, именно такой, какой она была во времена Апостолов, стараются применить их на пользу своего народа, никогда не переставая сознавать, что каждый народ должен славить Бога согласно своим особенностям языка, местности, народности. Они верят в то, что не может быть свободного государства, общества, школы и семьи, пока Церковь не сделается свободной. Но чтобы Церковь могла сделаться свободной, она должна возвратиться к простоте апостольских времен и основываться на свободной сознательной вере ее членов» (3, с. 24-25). 
Проханов лучше всех чувствовал дух времени, назревающую «революционную ситуацию», остроту социальных и национальных вопросов. Согласно Проханову, путь к гражданским свободам лежал через свободу совести; путь к общественным преобразованиями – через реформацию церкви; путь к национальному обновлению – чрез обновление духовное.
Этим мечтам суждено было остаться утопическими. Уже вскоре имперская тюрьма народов поменяла вывеску на советское «братство народов». Русификация сочеталась с интернационалом. Но затем этот процесс национально-духовной конвергенции сменился поспешной и непродуманной национализацией церквей. Церкви сдались на службу нациям, вписались в местный контекст, ассимилировались в нем. 
Как показала постсоветская история, подлинная деколонизация возможна на основе широких и активных духовно-культурных процессов, поэтому путь к национальному возрождению лежит через реформацию церкви. Новорожденная или возрожденная нация не может стать свободной, если опирается на несвободную церковь, на церковь, продающуюся новым господам, как бы мило они не назывались. 
И такая реформация не может быть сведена к декоративным социокультурным преобразованиям. В этом смысле довольно наивной, хотя и благородной, выглядит попытка баптистского епископа Малхаза Сонгулашвили вписать евангельских христиан-баптистов в местный контекст, принимая этот контекст безусловно: «ЕХБ зародились и развивались в динамических отношениях с грузинской православной, молоканской, «эссенциалистской», а также советской традициями и культурами… В период своего активного формирования (1919-1960) церковь ЕХБ, в отличие от британских, немецких, скандинавских, русских и других баптистов, не переживала гонений со стороны религии большинства и поэтому никогда не культивировала в себе горечи и антагонизма по отношению к культуре и религии большинства. В этот период она была преследуема государством и антирелигиозной идеологией вместе с грузинской православной церковью и грузинской культурой, которые переживали то же самое» (5, с. 314). Показательно, что советская традиция здесь оказывается определяющей, а вот родство и связь с западными братьями по вере замалчиваются.
Так предлагается не столько Реформация традиций, сколько безоговорочное примирение с ними, с идеализированной версией истории советско-православной, в которой место чужих навязанных страниц занимаются страницы свои, спешно выдуманные и вклеенные. По версии Малхаза, «Этно-культурная грузинизация баптистской церкви… совпала по времени с советизацией, поэтому грузинская баптистская церковь не унаследовала антагонизм по отношению к могущественной религии большинства. Фактически, советский опыт общения и сосуществования помог церкви осознать привлекательность православной культуры и духовности» (5, с. 337).
Во всем этом мало свободы, которую так превозносит епископ, справедливо замечая, что «Здоровое развитие культуры зависит от свободы, которая определяет дух нации, и в этом процессе религия должна играть главную роль» (5, с. 315). 
Ведь свобода проявляется не только в том, чтобы поменять название и декорации, но и в том, чтобы поставить под сомнение рамки, в которых мы пишем и читаем нашу историю. И здесь нужно задать два вопроса о происходящем в «глубине народного духа»: готово ли украинское и грузинское православие пойти на преобразования и стать евангельским, и готов ли протестантизм в этом помочь? На мой взгляд, есть лишь один способ помочь в этом православию – сделать его более открытым, глобальным, вселенским; а сделать это можно лишь сделав его более западным, связав его с западной традицией через протестантские движения. И здесь евангельским верующим нужно не только «осознать привлекательность православной культуры и духовности», но также показать православным привлекательность протестантской культуры и духовности.  Здесь нужно такое взаимное сближение, при котором реформация станет общей, объединяющей.
Без этой объединяющей Реформации, без этого преобразующего сближения и протестанты, и православные Украины и Грузии остаются в плену имперского дискурса. А без обновления церкви не будет обновления общества. Вот почему тема Реформации является ключевой для будущего наших родственных наций.
Примечания
1.    История евангельских христиан-баптистов в СССР. – М.: ВСЕХБ, 1989.
2.    Павлов В.Г. Правда о баптистах // Павлов В.Г. Баптисты: церковь и государство. – М.: Логос, 2004.
3.    Проханов И.С. Краткая записка о возникновении, развитии и о настоящем положении Евангельского движения в России // Проханов И.С.  Новая или Евангельская жизнь. Т. 2. – М.,  2009.
4.    Савинский С.Н. История евангельских христиан-баптистов Украины, России, Белоруссии (1867-1917). – СПб.: Библия для всех, 1999.
5.    Songulashvili M. Evangelical Christian Baptists of Georgia. The History and Transformation of a Free Church Tradition. – Waco, Baylor University Press, 2015.


Царство прежде всего

Царство прежде всего

Если мы люди верующие, то можем сказать о себе так: у нас есть перспектива. Мы видим себя, мир, свое призвание в мире в правильной и вдохновляющей перспективе. При этом мы стараемся оставаться трезвыми и адекватными. Не фантазировать и не паниковать, не заботиться и не лениться, не тратить время и не суетиться. Мы живем в перспективе Царства. Как это?  
С тех пор как мы поверили в Бога, для нас открылось небо. Но мы все еще не можем летать. Для нас открылась вечность, но мы продолжаем стареть, болеть и умирать. Для нас открылось царство духа, но мы все еще во плоти и заботимся о ней. 
Мы знаем, что будет вскоре, и мучаемся оттого, что это «вскоре» все еще наступает. Мы знаем будущее, но не ведаем «времен и сроков». Мы приглашены быть частью Царства Божьего, но остаемся гражданами земных государств и подданными их царей. 
Говоря о высоких библейских истинах, мы должны оставаться людьми, мы не должны мечтать о себе, будто мы ангелы или святые. Подобно людям других эпох и культур, мы нуждаемся в пище, одежде, крыше над головой. Хотя сегодня в число таких минимальных условий мы обязательно добавили бы интернет.
И вдруг мы встречаем ультимативные слова Христа: «Не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться? Потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом. Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам (Матф. 6:31-33)».
Царство – это та самая перспектива, в которой все прочее обретает ценность.
Христос не упраздняет наши потребности в пище и питие, одежде и доме, но преображает их так, что они занимают нужное место.
То, что нас заботит, т.е. занимает главное место в наших мыслях, — это Царство. Все остальное – прилагается. 
Я помню, как в детстве искал хорошую художественную литературу. Иногда в придачу к хорошей книге продавалась какая-то не очень хорошая. В итоге домой я приносил две книги, одну из которых откладывал в макулатуру. Однажды вместе с интересной для меня книгой я принес «Занимательную физику» Перельмана. Я не понимал и не любил физику. Поэтому намеревался отправить эту книгу в макулатуру. Но когда “Занимательную физику” увидела моя мама, она сказал: «Это действительно нужная книга, оставь беллетристику и учи физику». Вот как меняется порядок в зависимости от перспективы. Моя мама была по образованию физик, а – вечный гуманитарий. Нас занимали разные темы, у нас были разные списки книг и разные стили мышления. “Прежде всего” у нас было разным.
Теперь я думаю вот о чем: чего мы ищем, что нас заботит на самом деле?
Ищем ли мы Царства Божьего прежде всего? Готовы ли мы сказать о своих жизненных потребностях или амбициях как о том, что может быть дано или не дано «в придачу»?
Или же мы ищем успеха и признания, комфорта и удовольствия, а христианство покупаем «в придачу», нехотя, раз уж иначе нельзя? 
Христос не хочет, чтобы мы были «как язычники», не знающие Бога. О них некому заботиться, поэтому они заботятся о себе сами, постоянно борются за выживание. 
Наш Отец знает наши временные житейские нужды и усматривает их. Но это не главное, это не основное. Он делает для нас несравненно больше – Он открывает перспективу вечного Царства. Готовы ли мы подняться выше, посмотреть дальше, глубже и шире?
Увы, большинство христиан живут как язычники. Они используют Бога для удовлетворения своих простейших потребностей. Они не знают, что такое Царство. 
Между тем Царство – это самое главное. Христос призывает нас искать Царства прежде всего. Об остальном Он обещает позаботиться Сам. Мы никогда не получим того, что дается в придачу. Мы будем лишь бесконечно заботиться и суетиться. 

Царство – это не что-то дополнительное, это первостепенное. С него все начинается, к нему все добавляется. С ним – все. Без него – ничего.      

Церковь и Слово. К герменевтике обновленной общинности

Церковь и Слово. К герменевтике обновленной общинности

Говоря о кризисе церковности на фоне межцерковных войн и скандалов, мы все больше понимаем глубину нашего церковного бедствия и необходимость решительного обновления внутренней жизни, общинного духа и взаимоскрепляющих связей – от самых корней до самых верхних ветвей. Но даже в таком случае все это рискует превратиться в заботу о «нашей» церкви и ее структурах, если возрожденная община не будет послушна Божьему Слову.
Ведь именно Слово возвещает Божью волю, направляет внешнюю миссию и наполняет жизнь Церкви внутренним содержанием. Итак, в разговорах о судьбе Церкви как общины представляется критически важным вопрос о ее отношении к Слову.
Слово Церкви и Слово к Церкви
Мы можем воспринимать Слово как то, что должны передать, т.е. как пророческий голос Церкви к миру. При этом нельзя забывать, что Слово еще и пророческий голос Бога к Церкви. Эту двойственность стоит удерживать. 
Церковь сама по себе есть слово миру, начало и свидетельство новой жизни под знаком Божьего Царства. Меннонитский богослов Джон Говард Йодер видел церковную общину началом нового общества: «Церковь может быть предвкушением мира, ради которого мир и был создан. Помнить и создавать утопические видения – функция меньшинств. Без осознание трансцендентной реальности общество лишено надежды. И эта трансцендентность удерживается не через логические доказательства в пользу будущей жизни, но через жизнеспособность сообществ, являющих иной образ жизни уже здесь и сейчас… Церковь, хотя и погружена в этот мир, но самим способом своей жизни показывает обетование мира иного, который не есть уже где-то, но еще должен прийти»[7, 94]
Способность общины передавать Слово миру связана с вопросом о верности самой Церкви Божьему Слову. Как утверждал Джон Йодер, верная община непременно должна быть зримой и выделяющейся: «Должна быть эмпирическая общность людей, которые помогают друг другу определить и реализовать конкретные социальные смыслы, в которых выражается их верность Иисусу Христу» [7, 91].
В этом смысле, как напоминал православный богослов Павел Евдокимов,  “Церковь судится Словом”. И с этим тезисом не все так просто. «Этот тезис ставит альтернативу: или богословы судят епископов, или Святой Дух судит Церковь через Церковь, то есть с помощью Духа Слова. Возвышая Библию над  Церковью, мы рискуем не читать ее более в Церкви, в контексте молитвы и литургического поклонения. Если мы утверждаем, что таинства значимы и действенны лишь внутри Церкви, то именно это внутри становится в высшей степени таинственным, т. к. оно превосходит видимые границы. Мы знаем, где Церковь есть, но нам не дано выносить суд и заявлять, где Церкви нет» [2], — признавался Евдокимов. 
Итак, Церковь и Слово связаны нерасторжимо. Но, что если оставаясь формально связанными, они лишаются живого отношения? Мы в самом деле рискуем остаться вне церкви и читать Библию вне церкви, если церковь не соответствует Библии и не хочет ее более слышать. Но неужели ради того, чтобы оставаться внутри церкви мы можем позволить себе остаться без Библии? Какой риск выглядит здесь более оправданным?
Осмысливая в связи с этими вопросами наследие Карла Барта, архимандрит Кирилл Говорун подчеркивает актуальность такой «керигматической экклезиологии»: «Церковь не является предметом веры и религиозного поклонения. Она – инструмент и указатель. В церкви до сих пор таилась возможность восстания против Бога, поэтому церковь всегда должна отстаивать свою верность Божьей воле» [1, 163]. 
Sola Scriptura и вопрос единства Церкви
Отстаивая понимание церкви как служительницы Слова, протестанты ввели принцип Sola Scriptura. Следование этому принципу сделало Библию открытой и доступной для самых широких церковных масс. Но оно же породило бесконечные деления и даже конфликты среди бесчисленных толкователей.
Кристиан Смит, недавно сменивший протестантизм на католицизм, называет “библицизм” главной болезнью протестантского богословия: “Библия говорит одним, явным и различимым голосом по актульным вопросам доктрины, практики и морали. Эта предположение ошибочно. Если бы оно было верным, мы бы не знали ничего подобного тем несогласиям, конфликтам и делениям, которые мы находим в современном христианстве – особенно среди евангельских библицистов” [6, 173]. 
В самом деле, наивный библицизм не дает ответа и решения в вопросе о единстве церкви, вместо того мы наблюдаем все более распространяющийся плюрализм толкований (“рervasive interpretive pluralism” у Смита) и связанных с ними деноминационных делений. Именно этот плюрализм толкований разоблачает библицизм не только как ошибочный, но и как попросту невозможный.  
Возникает запрос на такое понимание Sola Scriptura, которое восстановило бы связь этого принципа с другими протестантскими solas, вернуло Библию в церковь, а Христа – в Библию
Писание и Слово
Для многие протестантов принцип Sola Scriptura стал важнее всех прочих, важнее веры и Христа. Но Слово – это больше чем Писание. Слово – это и Писание, и Сам Христос. 
Поэтому отстаивая авторитет Писания, важно понимать его связь с Богом как живым Словом. Как верно замечает англиканин Райт, “Выражение “авторитет Писания” имеет смысл лишь в случае, если используется в качестве сокращенного обозначения “авторитета триединого Бога, некоторым образом явленного черезПисание” [3, 31].
Именно поэтому Кристиан Смит обличает евангельских протестантов в библицизме, когда верность Писанию ставится выше верности Богу, когда в поиске полезных советов теряется Сам Автор: “Евангельские христиане должны понять, что библия – не книга о “том, как…”. Это книга о “Том, Кто” [6, 176].
В подобном феноменологическом ключе мыслит и Павел Евдокимов: «Во всякой мысли о Боге именно Бог мыслит себя в человеческом разуме и непосредственно создает религиозный опыт Своего присутствия. Человек не может еще ничего сказать о Боге, но он может сказать “Бог”, он уже знает  Его близость, которая всецело окружает его». 
Если мы можем понимать Церковь в свете Божьего Слова как Писания, то само Писание мы можем понимать лишь в свете непосредственного присутствия Христа «посреди нас», т.е. в опыте общинного поклонения и послушания.
Общинная герменевтика и герменевтика общинности
В шуме юбилеев Реформации почти потонули голоса о пересмотре упрощенныхпониманий принципа Sola Scriptura. Между тем этот вопрос остается едва ли не главным и для толкования Писания, и для толкования Церкви, и для толкования протестантской идентичности. Как верно замечает баптистский богослов Сергей Санников, безбрежный плюрализм толкований не может быть достойной альтернативой авторитарным подходам:  “Магистерская Реформация пошла испытанным путем католической церкви, поставив на место папы и соборов авторитет катехизисов и исповеданий веры. Радикальная Реформация была более последовательна в использовании Sola Scripturaи поощряла своих последователей свободно читать Писание на понятном языке и самостоятельно извлекать смысл и значение библейского текста, но, чтобы сдержать герменевтический произвол, были выработаны некоторые рамки, среди которых ведущее место принадлежало принципы общинного толкования. Идея герменевтической общины стала рамочным конструктом, внутри которого толкование строилось через призму христоцентричности и персонального руководящего действия Святого Духа, и вся эта система покоилась на фундаменте послушания Богу и общине, как необходимом условии правильной герменевтики” [4, 35]. 
Oчевидно, что община здесь идеализируется. Примеры такой общинной герменевтики найти довольно непросто. Но направление указано верное. Возможно, вместо того, чтобы искать такую общину, нам нужно просто решиться и стать ею.
В то время экзегеты ищут в общинности, в общинных прочтениях решение герменевтических проблем, экклезиологи смотрят в другую сторону, надеясь, решить проблемы общины с помощью герменевтики Слова. Вопрос о том, как община может быть инструментом толкования, дополняется вопросом о том, как можно толковать общину. Община – не только инструмент, но и предмет толкования. Она находит и понимает себя в Слове и посредством Слова. 
Христоцентризм как принцип толкования Писания и общины
Здесь главный вопрос не о Писании и Церкви, но Боге. Как Слово и Церковь учат нас понимать и переживать Бога? Только тогда, когда мы способны увидеть в Церкви Христа, а в Слове Автора, мы можем быть живой общиной. Экклезиоцентризм опасен. Библицизм наивен. Но Христос реален. Там и тогда, где Христос реален, церковь оживает, Слово говорит. Там и тогда, где Христос становится центром, собранные вокруг становятся общиной. Именно христоцентризм может помочь нам в отчаянных попытках вернуть жизнь в церковные структуры, услышать забытое Слово и в послушании ему обновить общинность. 
И последнее: поскольку Христос – Глава единой Церкви, то нам не удастся обновить свою общинность, не обновив единства всехристианского. Без примирения с другими наши попытки построить единую поместную православную или еще какую-либо «единую» будут не только опасными, но и греховными.
Тем временем христианский мир продолжает размножаться методом деления, а не единения. Как напоминает меннонитский историк Вальтер Заватски, разнообразные церковные организации, не совсем признающие или совсем не признающие друг друга, распределились в 45 тысяч деноминаций, показав за последние двадцать лет рост в 25 процентов; причем в их взаимоотношениях с «другими» удивляет не столько враждебность, сколько безразличие [5, 40]. Причем, как показывает опыт протестантизма, решительное отмежевание от католической церкви как «блудницы Вавилонской» и наивные попытки вернуться к самим корням христианства, лишь умножили разделения. Ведь там, в начале христианства, мы обнаруживаем те же деления и конфликты. В связи с этим Заватски задает ряд самокритичных протестантских вопросов: «Если все надежды на раннюю церковь не решают проблемы разделения тела Христова, Церкви, что тогда? Возможно, мы поспешили отвергнуть большую часть христианской истории как отступническую? Может ли быть так, что сами претензии на приверженность исключительно истинному и чистому новозаветному христианству уловляют нас в капкан лжи?» [5,42]. Я уверен, что эти вопросы представителя радикальной Реформации стоит задавать себе всем нам, в том числе представителям самых древних и респектабельных конфессий.
Мы говорим себе: у нас один Христос и одна Библия. Хорошо, если так. Тогда остается вопрос: как относиться к Христу и Библии так, чтобы у нас была и единая Церковь? Но что если у нас нет единства даже в первых пунктах? Что если мы выдаем желаемое за действительное? Что, если вместе с единством церкви мы утратили и присутствие единого и единственного Христа? Что, если вне единой церкви мы читаем Библию неправильно? От этих тревожных вопросов нам никак не избавиться. Самоуверенность может успокоить, но и погубить. Так что с этими тревожными вопросами нам предстоит жить дальше, до скончания века. 
Церковь должна слушать Слово, но услышать и понять Слово можно лишь в единстве общины – поместной и всепоместной. Церковь должна искать Христа, но найти Его можно лишь в состоянии единства, собравшись всеми вместе вкруг Него. Лишь открывшись такому всехристианскому единству, изнутри которого Христос и Его Слово становятся близкими и реальными, мы сможем наконец стать Церковью. Лишь тогда мы сможем воскликнуть: «Христос посреди нас!». Лишь в таком единстве Он «и есть, и будет», а вместе с Ним – и мы, Его тело, Его Церковь.  
Литература
1.     Говорун К. Мета-еклезіологія. – К.: ДУХ І ЛІТЕРА, 2017.
2.     Евдокимов П. Православие // “Православие и мир. Электронная библиотека” https://lib.pravmir.ru/library/readbook/3795#part_59596
3.     Райт Н.Т. Авторитет Писания и власть Бога. – Черкассы: Коллоквиум, 2007. 
4.     Санников С. Рефлексия Sola Scriptura в классической и радикальной Реформации в западноевропейском и восточноевропейском контекстах // Богословские размышления. 2017. — №19. – С. 24-37.
5.     Sawatsky W. Going Global with God as Mennonites for the 21st Century. – North Newton: Bethel College, 2017.
6.     Smith K. The Bible made Impossible. Why Biblicism is not a truly evangelical reading of Scripture. – Grand Rapids: Brazos Press, 2011.

<!—
/* Style Definitions */
p.MsoNormal, li.MsoNormal, div.MsoNormal
{mso-style-unhide:no;
mso-style-qformat:yes;
mso-style-parent:"";
margin:0cm;
margin-bottom:.0001pt;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-fareast-font-family:"MS 明朝";
mso-fareast-theme-font:minor-fareast;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;
mso-bidi-font-family:"Times New Roman";
mso-bidi-theme-font:minor-bidi;}
p.MsoListParagraph, li.MsoListParagraph, div.MsoListParagraph
{mso-style-priority:34;
mso-style-unhide:no;
mso-style-qformat:yes;
margin-top:0cm;
margin-right:0cm;
margin-bottom:0cm;
margin-left:36.0pt;
margin-bottom:.0001pt;
mso-add-space:auto;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-fareast-font-family:"MS 明朝";
mso-fareast-theme-font:minor-fareast;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;
mso-bidi-font-family:"Times New Roman";
mso-bidi-theme-font:minor-bidi;}
p.MsoListParagraphCxSpFirst, li.MsoListParagraphCxSpFirst, div.MsoListParagraphCxSpFirst
{mso-style-priority:34;
mso-style-unhide:no;
mso-style-qformat:yes;
mso-style-type:export-only;
margin-top:0cm;
margin-right:0cm;
margin-bottom:0cm;
margin-left:36.0pt;
margin-bottom:.0001pt;
mso-add-space:auto;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-fareast-font-family:"MS 明朝";
mso-fareast-theme-font:minor-fareast;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;
mso-bidi-font-family:"Times New Roman";
mso-bidi-theme-font:minor-bidi;}
p.MsoListParagraphCxSpMiddle, li.MsoListParagraphCxSpMiddle, div.MsoListParagraphCxSpMiddle
{mso-style-priority:34;
mso-style-unhide:no;
mso-style-qformat:yes;
mso-style-type:export-only;
margin-top:0cm;
margin-right:0cm;
margin-bottom:0cm;
margin-left:36.0pt;
margin-bottom:.0001pt;
mso-add-space:auto;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-fareast-font-family:"MS 明朝";
mso-fareast-theme-font:minor-fareast;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;
mso-bidi-font-family:"Times New Roman";
mso-bidi-theme-font:minor-bidi;}
p.MsoListParagraphCxSpLast, li.MsoListParagraphCxSpLast, div.MsoListParagraphCxSpLast
{mso-style-priority:34;
mso-style-unhide:no;
mso-style-qformat:yes;
mso-style-type:export-only;
margin-top:0cm;
margin-right:0cm;
margin-bottom:0cm;
margin-left:36.0pt;
margin-bottom:.0001pt;
mso-add-space:auto;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-fareast-font-family:"MS 明朝";
mso-fareast-theme-font:minor-fareast;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;
mso-bidi-font-family:"Times New Roman";
mso-bidi-theme-font:minor-bidi;}
.MsoChpDefault
{mso-style-type:export-only;
mso-default-props:yes;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-fareast-font-family:"MS 明朝";
mso-fareast-theme-font:minor-fareast;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;
mso-bidi-font-family:"Times New Roman";
mso-bidi-theme-font:minor-bidi;}
@page WordSection1
{size:612.0pt 792.0pt;
margin:72.0pt 90.0pt 72.0pt 90.0pt;
mso-header-margin:36.0pt;
mso-footer-margin:36.0pt;
mso-paper-source:0;}
div.WordSection1
{page:WordSection1;}
/* List Definitions */
@list l0
{mso-list-id:1075275166;
mso-list-type:hybrid;
mso-list-template-ids:1040868292 67698703 67698713 67698715 67698703 67698713 67698715 67698703 67698713 67698715;}
@list l0:level1
{mso-level-tab-stop:none;
mso-level-number-position:left;
text-indent:-18.0pt;}
@list l0:level2
{mso-level-number-format:alpha-lower;
mso-level-tab-stop:none;
mso-level-number-position:left;
text-indent:-18.0pt;}
@list l0:level3
{mso-level-number-format:roman-lower;
mso-level-tab-stop:none;
mso-level-number-position:right;
text-indent:-9.0pt;}
@list l0:level4
{mso-level-tab-stop:none;
mso-level-number-position:left;
text-indent:-18.0pt;}
@list l0:level5
{mso-level-number-format:alpha-lower;
mso-level-tab-stop:none;
mso-level-number-position:left;
text-indent:-18.0pt;}
@list l0:level6
{mso-level-number-format:roman-lower;
mso-level-tab-stop:none;
mso-level-number-position:right;
text-indent:-9.0pt;}
@list l0:level7
{mso-level-tab-stop:none;
mso-level-number-position:left;
text-indent:-18.0pt;}
@list l0:level8
{mso-level-number-format:alpha-lower;
mso-level-tab-stop:none;
mso-level-number-position:left;
text-indent:-18.0pt;}
@list l0:level9
{mso-level-number-format:roman-lower;
mso-level-tab-stop:none;
mso-level-number-position:right;
text-indent:-9.0pt;}

—>

7.     Yoder J.H. The Priestly Kingdom. Social Ethics as Gospel. – Notre Dame: University of Notre Dame Press, 2001.

Н. Салов-Астахов и “Русская палаточная миссия”: история, которая объединяет

Н. Салов-Астахов и “Русская палаточная миссия”: история, которая объединяет
Первая публикация: Евангельская газета «Мирт», август 2018
Picture: Dedication of the first tent of the Tent Mission begun by Tina and Jakob Dyck, 1918
В истории евангельского движения, охватившего просторы Евразии во второй половине XIX– начале XX века, можно найти немало интересных страниц, но среди них не так много таких, которые объединяли бы разные традиции, собирали бы их вместе. Эта история преподносит важный урок для наших новых попыток объединить разрозненные евангельских церкви: объединить их можно только в деле миссии, т.е. в том, что больше всех нас; в том, что принадлежит Богу; в том, в чем мы можем лишь соучаствовать как приглашенные Им соработники; в том, что мы не имеем права присвоить и разделить. Когда церкви и отдельные верующие объединялись ради миссии, они неожиданно для себя находили столь желанное единство. Но если они стремились к нему каким-либо иными путем, путь был бесконечно долгим и запутанным. Миссия – это не только способ церкви быть живой и действенной, это также способ церкви быть единой. 
Я давно исповедую такое понимание единства церкви и миссии, единства церкви в миссии. Но всегда хочется больше исторических примеров, близких, понятных и вдохновляющих.
Таким добрым примером может быть служение Никиты Игнатьевича Салова-Астахова и его «Палаточной миссии». Лично для меня этот пример близкий, понятный и вдохновляющий в силу трех обстоятельств. 
Во-первых, я вырос в регионе Восточной Украины, в котором шестьдесят лет назад  проповедовали благовестники «Палаточной миссии». Многие города и села я знаю не понаслышке. Это мой родной край, и мне интересна его история, история его церкви и миссии. 
Во-вторых, Салов-Астахов был героем моего детства. Мои родители читали его книги, подпольно напечатанные «синькой». Читал эти книги и я. Пропуская богословские рассуждения, я искал в них истории, а историй – страшных, захватывающих, вдохновляющих – в них было много. Некоторые такие истории крепко отпечатались в моей памяти и направляли мой путь. 
В-третьих, опыт «Палаточной миссии» в условиях гражданской войны очень актуален сегодня, когда Восток Украины охвачен российско-украинским конфликтом, когда там можно встретить и «махновцев» из ДНР-ЛНР, и московских коммунистов, и великорусских монархистов. 
Так что история повторяется, точнее продолжается, и мы должны быть благодарны Бога за наших предшественников, за их добрые примеры и ценные уроки. Они показали нам возможность такой миссии, которая объединяет разные национальности, культуры, церкви, традиции. Мы не можем повторить их опыт, но можем его осмыслить и творчески продолжить.
Сам Никита Салов-Астахов был удивительным примером того, как Христос примиряет и соединяет несовместимое. Он вырос православным, работал с меннонитами, служил баптистским пастором. Он видел две мировые войны, но остался убежденным пацифистом. Он учился в университете, но потратил жизнь на проповедь Евангелия. Он служил на улицах Москвы и Нью-Йорка. Он проповедовал и озлобленным военным, и бунтующей столичной молодежи, и голодным сельским жителям. 
Сегодня нам не хватает такого понимания миссии, которое объединило бы христиан разных традиций, исповедовало главенство Христа при всех наших различиях, показало исцеляющую Божью любовь при всех наших конфликтах.
Служение Салова-Астахова и «Палаточной миссии» может преподать нам несколько важных уроков. Вот лишь некоторые из них. 
Во-первых, миссия – это свидетельство ценой мученичества. Это не организация и не продуманный план, это движение живых свидетелей, готовых платить за свое свидетельства самую высочайшую цену. Эти люди не подстраиваются под запросы общества, но смело возвещают радикальную истину Евангелия. Для современных христиан важно услышать откровение тех лет: “Оказалось, что для истины место на кресте, а не в среде человеческого общества”(2). Миссия – не для конформистов, но для христиан-радикалов. В конце своей книги “Палаточная миссия” Салов-Астахов обращается как-будто к нам, жителям сытого и сонного времени: 
“Овцы Христа, если вы носите волчью маску, долой ее! В наше время нужно открытое исповедание Христа. «Кто постыдится Меня в этом мире прелюбодейном и грешном, того Я постыжусь перед Отцом Моим Небесным», — говорит Господь. Есть теперь и много волков, носящих овечью шкуру, чтобы находиться в овечьем стаде. Нередко таковые занимают кафедры христианских церквей. Бросьте ваше наглое лицемерие, не создавайте из Крови Христа, из крови Его последователей и мучеников легкой профессии” (2).
Этот призыв обращен не к отдельной церкви или организации, но ко всем верующим и верным. Все христианство здесь делится не на  православных, баптистов, меннонитов и прочих, но на две категории – на конформистов и радикалов, на специалистов «легкой профессии» и свидетелей-мучеников. 
Во-вторых, эта миссия не проектна, но бесконечна, она продолжается в новых условиях, отвечая на новые нужды людей и новые поручения Бога. Инициатива меннонитов продолжалась в новых формах служения: 
“Солдатский кружок не мог быть долговечной организацией; он мог существовать только до тех пор, пока продолжалась война и существовала армия. На одном из последних заседаний правления Кружка в Москве был поставлен вопрос: Как сохранить эту организацию и продолжить работу для Христа и в мирных условиях? Одним из ревностных работников кружка было высказано пожелание: «Если бы Господь дал нам палатку, мы могли бы продолжать нашу работу, разъезжая по стране и неся Евангелие туда, где оно еще не проповедано» (2). 
Иными  словами, миссия – это движение, которое постоянно расширяется и охватывает все новые группы людей, отвечает на все их нужды и вопросы. 
В-третьих, именно миссия объединяет церкви в Церковь. Этот тезис достоин обширной цитаты из текста Салова-Астахова: 
“Миссия проводила работу исключительно в религиозном духе, она была межконфессиональной и интернациональной. По своей национальности сотрудники были из русских, немцев, евреев, финнов и латышей. По религиозным убеждениям: из меннонитов, евангельских христиан, баптистов и лютеран. Они были разных национальностей, разных религиозных направлений, разных сословий и положений, но все стремились к одной цели в лице Иисуса Христа, Который был у всех на первом месте. Впереди был Христос и Его Голгофа, кругом — погибающие души. Поэтому не было времени для споров о мнениях, о правильности того или другого религиозного течения. Впрочем, никому и не приходило в голову спорить. Мы все сознавали, что не к этому призывал нас Господь. Не для того Он пролил Свою Кровь, чтобы члены Его церкви проводили время в спорах. Мы все спасены Им, чтобы спасать, в свою очередь, других. Это — наше призвание здесь, на земле, наше назначение. Сердца всех сотрудников были наполнены сознанием, что пришествие Господа близко. Мы знали, что наш мир не нуждается в наших мнениях или в теоретическом христианстве. Мир задыхается среди учений и человеческих установлений. Мир ищет жизни, простоты, света. Во время работы мы не занимались организацией отдельных общин, но направляли обращенных в уже существовавшие ближайшие общины верующих. Наша цель была не крестить, а проповедовать Христа распятого. Не организовывать видимые церкви, но прилагать спасаемых к вселенской Церкви Христа”(2). 
“Палаточная миссия” была межцерковной, она не подменяла собой церкви, но служила всем им как разным членам единой семьи. 
В-четвертых, миссия должна быть непартийной. Проще было бы сказать: миссия должна быть вне политики, но это пожелание оказалось бы невыполнимым. Даже в условиях гражданской войны сотрудники “Палаточной миссии” считались с властью, хлопотали о документах,  ссылались на законы, искали легальные решения. При этом ясно понимали: любая власть тех лет – красная, белая или зеленая, — была антинародной и антиевангельской. Как вспоминает Салов-Астахов, 
“Еще весной 1919-го года разные партии спрашивали неоднократно некоторых наших сотрудников: «За кого вы стоите, кто вам больше всех нравится? Белые или красные?» На этот вопрос один из сотрудников ответил однажды следующими словами: «Если вас взять в руки, в одну красного, а в другую белого и ударить одного о другого, то звон получится совершенно одинаковый»(2).
Будучи непартийными, лидеры миссии обладали важным даром духовного различения, духовной разборчивости в политических вопросах. Вот почему Салов-Астахов в 1938 году пишет письмо премьер-министру Чемберлену, предупреждая о страшных последствиях политики «умиротворения», т.е. уступок и жертвоприношений Гитлеру в обмен на «мир»: 
«Гитлер начнет обращаться с народами по своему произволу, народы должны будут исполнять его волю беспрекословно, ибо никто не будет иметь ни моральных, ни физических сил противостать ему. Как только Гитлер очистит страны от евреев, он огнем и мечом начнет уничтожать христианство. Вы избежали войны, в которой могли погибнуть несколько миллионов, но Вы приготовили почву для гибели десятков миллионов. Вы выполнили, действительно, величайшую миссию, результаты которой миру придется пожинать в ближайшем будущем. Иуда предал некогда Христа поцелуем, знаком любви. Вы поцелуем мира предали народы, предали христианство и народ Израильский. Горе миру от появившегося маньяка, заразившего своей манией десятки миллионов своей страны, но печальна будет память человечества о тех, кто в решительный момент помог маньяку усилиться и укрепиться»(3). 
Любопытно, что автор этого несомненно политического заявления подписывается не как гражданин или общественный деятель, но как «слуга Христа и Его церкви». 
В-пятых, миссия продолжалась в новых поколениях и прирастала новыми лидерами. Удивительно читать, как в столь страшное время Бог призывал даже малоподготовленных молодых людей и доверял им служение. Вот как Салов-Астахов пишет о своем лидерском призвании: 
«Лето 1920 года было временем сильных испытаний для автора. Осенью 1919 года были убиты семь из сотрудников Миссии, во время проповеди Евангелия на юге. Среди убитых оказался организатор и руководитель Миссии Яков Дик. На общем собрании оставшихся работников дальнейшее руководство было поручено автору. Это избрание было слишком тяжелым бременем для молодого человека, обращенного всего три года назад, не имеющего должного опыта»(3). 
Миссия не принадлежит отдельным людям, она продолжается с новыми лидерами.  И здесь важен не столько опыт, не столько дар, сколько простая готовность стать на место убитых братьев и подхватить их знамя.
В-шестых, миссия – это следование за голосом Божьим, это жизнь как бесконечное чудо. Герои нашей истории постоянно слышали голоса и отвечали на них. «Встань и ходи». «Встань сейчас или никогда». «Немедленно поезжай в Чикаго». «Поезжай немедленно или снова болезнь»(3). В детстве книги Салова-Астахова заинтересовали меня именно чудесными историями. Это было не очень обычно для моей родной баптистской традиции, а потому очень любопытно. Миссия – это не столько реализация обдуманного плана, не столько «религиозная деятельность» согласно уставу, но послушание Слову, куда бы оно не позвало. В миссии всегда есть место чуду и удивлению, неизвестности и доверию.
В-седьмых, настоящая миссия – целостная. Здесь было место не только «палаточной миссии», но и работе среди санитаров, и солдатскому кружку, и союзу молодежи, и благотворительной столовой, и распространению духовно-нравственной литературы, и заботе о больных, и проповедническим курсам. Целостная забота о людях в условиях войны – вот что отличало миссию от конкурирующих религиозных групп, гордого православного традиционализма и разных сектантских уклонов, предлагающих легкие и односторонние решения.
К сожалению, эти уроки до сих пор не приняты и не поняты. История «Палаточной миссии» малоизвестна для современных церквей, преемственность сильно нарушена. 
Мой старший друг Йоханнес Раймер — один из немногих, кто пытался применить опыт «Палаточной миссии» к условиям наших дней. Он видит особую ценность миссии в том, что немцы-меннониты жертвенно служили русским и украинцам. Возможно, гонения со стороны красных, белых и зеленых были платой за богатое прошлое меннонитских колоний и «несправедливое отношение к русским слугам».  Даже если и так, можно согласиться с мнением Раймера, что «меннониты прошли через глубокое божественное очищение. Со словами покаяния приняли они свою судьбу. Но при этом не оставили миссию среди русских, как раз наоборот. Вина меннонитов перед русскими могла изгладиться только таким образом – евангелизацией»(1).
Конечно, мы знаем из текстов Салова-Астахова, что меннониты были разными. Некоторые из них препятствовали миссии и угрожали оружием. Другие – ревностно трудились в благовестии соседним народам. Но личная история Никиты Игнатьевича Салова-Астахова говорит в пользу того, что именно практическая миссия изменила сознание и жизнь меннонитского сообщества, открыло его для внешнего мира и сблизило с другими евангельскими течениями. Не случайно начинание немецкого меннонита Якова Дика продолжил русский баптист Салов-Астахов. Это миссионерское братство выдержало испытание огнем и сегодня служит добрым примером для нас. 
Свои краткие размышления об уроках «Палаточной миссии» хочу завершить еще одной цитатой из книги Раймера. Она тем ценнее, что принадлежит «русскому» немцу, наследнику той самой традиции, опыт которой мы пытаемся осмыслить, связь с которой пытаемся восстановить: 
«Сегодня мы живем во время ужасающего индивидуализма и говорим при этом о толерантности народов. Но это еще далеко не братство. Здесь мы можем взять урок у русских миссионеров-палаточников. В среде детей русского протестантизма сегодня нет темы более актуальной, чем единство. Миссия, которая рассчитывает на благословение Божие, выдвигает такое единство. Да позволит нам огненный пример Русской палаточной миссии вновь проникнуть в истину этих слов!»(1).
Примечания
1.    Раймер Й. Евангелизация перед лицом смерти. – К.: ЛКС, Виссон, 2002.
2.    Салов-Астахов Н.И. Палаточная миссия. – К.: Ирпенская библейская семинария, Центр христианского сотрудничества, 2000. 
3.    Салов-Астахов Н.И. Секрет и сила молитвы. – Черкассы: Смирна, 2000.


Церковь и нации в постсоветском пространстве

Церковь и нации в постсоветском пространстве

В постсоветском мире эти перспектива видится в становлении национальных церквей и преодолении ложного советского «братства». Еще до недавнего времени все евангельские течения бывшего СССР объединяли в «русский баптизм». Потом нашли более аккуратное, хотя и незвучное имя – «русско-украинский баптизм». «Русский» — потому что таким было наше навязанное имперское прошлое. «Украинский» — потому что украинских баптистов намного больше и упрямо игнорировать разницу цифр уже нельзя. Но и эта сложносоставное имя не отражает всей полноты. Более того, оно отрезает от полноты. Связывает и изолирует то, что может существовать и развиваться лишь в полноте связей и свободе общения. Так в богословском дискурсе проявлялось имперское насилие – волей «центра» народы разделялись и связывались, противопоставлялись и ассимилировались. Печально, что многие церковные лидеры, историки и богословы приложили руку к созданию таких стереотипов, к построению искусственных стен и произвольных границ. Как оказалось, все это было совсем не случайным, такая картография была подготовкой к войне, была частью последовательной и хищной имперской политики. 
После Майдана и начала российско-украинской войны (в марте 2014 года) говорить про русско-украинский баптизм никто не решится. Есть баптизм российский и украинский (а также молдавский, грузинский, эстонский…). Но некоторые границы остались. До сих пор работают антиевропейские стереотипы: мы вроде уже не советские, мы помним ужасы тех лет; но кажется, что тогда церковь была святее и живее, не то что нынешняя теплохладная Европа пустых храмов и торжествующих геев. Железного занавеса нет, клетка открыта, но невидимая граница остается. Посеянные семена отчуждения до сих пор приносят свои ядовитые плоды. 
Поэтому первая проблема – это проблема восстановления Европы как открытого и свободного пространства для христианского общения разных церковных и национальных традиций. 
Но есть и другая, сопутствующая, проблема – развитие тех самых национальных традиций, без которых общение будет невозможным, т.к. общаться будет некому и не о чем.
Многие постсоветские страны пошли по пути создания национальных церквей (как правило — православных). Но для РПЦ и протестантских союзов этот путь оказался закрытым. Они исторически сформировались как наднациональные и надгосударственные. Поэтому разделить и «национализировать» общее наследие оказалось крайне сложно.  В целом для евангельских христиан предпочтительной можно считать слабую связь между национальностью, государственностью и религией. Демонстрируя родственную ревность в служении обществу и уважение к законной власти, евангельские верующие оставляют за собой свободу в том, как эти два послушания сочетаются с главным – верностью своему Царю и доверенной Им миссии.
Несмотря на то, что некоторые протестантские епископы упорно твердят про “национализацию” церкви, практическая реализация этого проекта не представляется возможной. “Украинизация» коснулась в основном западных территорий, разделив тем самым страну на постсоветско-пророссийские и проукраинско-проевропейские регионы. А  «грузинизация» баптистской церкви Грузии разделила ее на два отдельных союза. Больше единства можно найти в российской «национализации» церкви, но природа этого единства вряд ли окажется совместимой с религиозными и гражданскими свободами.
В этом смысле для евангельских церквей показательны три модели реорганизации религиозно-национальных отношениях в постсоветских странах: грузинская, российская и украинская. 
Грузинский вариант претендует на культурную интеграцию: государственно-национальная, православно-культурная и духовно-баптистская идентичность стремятся мирно сочетаться в обновленной традиции евангельских христиан-баптистов как субдоминантной форме религиозности, скромной в своих притязаниях на общественной влияние, покорно признающей главную, доминирующую роль православной церкви. Как убеждает лидер грузинских реформированных баптистов Малхаз Сонгулашвили, такая уникальная ситуация, по мнению Малхаза, сложилась в силу советских репрессий против местных церквей и национальных традиций. Распад СССР подарил протестантам шанс стать частью новой идентичности.
Российский подход подобен в том, что здесь имеет место та же связь: «православие, самодержавие, народность» должны быть вместе.  Тем евангельским меньшинствам,  которые безоговорочно принимают эту связь,  может быть отведены небольшая ниша. Все остальные будут маркироваться и преследоваться как секты. Т.е. в российском случае национально-государственная и религиозная идентичность должны совпасть без зазоров. И по этому пути идет не только православная церковь, но и протестанты. Как отмечает историк Татьяна Никольская, «Русские протестанты постепенно интегрируются в современное общество, преодолевая на этом пути общественную настороженность и собственные изоляционистские устои, освобождаются от влияния зарубежных иноверцев. Если в первой половине 1990-х гг. деятельность русских протестантов в значительной степени строилась на зарубежном опыте (использование иностранной помощи, миссионерской и преподавательской методологии, приоритет иностранных авторов и специалистов над отечественными), то в последние годы влияние Запада ослабло, резко сократилась материальная поддержка российских единоверцев. Кроме того, среди самих русских протестантов растет недовольство тем, что России навязываются образцы зарубежного протестантизма, причем далеко не лучшие». Интересно, что книга, выражающая это недовольство влиянием Запада, издана Европейским (!) университетом в Петербурге[1]
На фоне этого недовольства Западом разительно выросла поддержка протестантами своего государства и его геополитических проектов. Резолюция XXXIV Съезда РС ЕХБ по ситуации в братской Украине от 30 мая 2014 года фактически отказывает украинскому народу в праве выбирать свою историческую судьбу и называет новых лидеров постреволюционной Украины “мятежниками”[2]: “Мы провозглашаем свою приверженность Библейскому учению, которое не приемлет насильственного свержения законной власти, национализма и разрешения социально-политических противоречий, иначе как путем политических переговоров. «С мятежниками не сообщайся» (Притчи 24:21)”. 
События в Украине вскрыли глубинные различия между двумя религиозно-национальными моделями и соответствующими богословскими подходами. Как оказалось, есть отдельный «украинский проект», в котором имеют место автономия и плюральность, мирные несовпадения и естественная конкуренция. Здесь государство и общество, культура и религия находятся в динамичных, нестабильных, развивающихся отношениях. Здесь идентичность остается принципиальной открытой, так что ни одна церковь не может присвоить себе статус «официальной», «национальной», «государственной», «главной». И это создает для евангельских церквей уникальный шанс стать частью формирующейся национальной идентичности.
Об «украинском проекте» нужно сказать больше, т.к. именно он оказался в центре продолжающейся войны в Украине и именно с ним связывается ее окончание. Более того, судьба этого проекта может быть определяющей и для постсоветского, и для европейского христианства.
“Украинский проект” “прописывал” религиозные сообщества частью формирующегося гражданского сообщества, а национальные и религиозно-национальные различия примирял в общем деле строительства политической (не моноэтической, монолингвистической или монорелигиозной) нации. Так историк Церкви Альфонс Брюнинг видит в этом проекте не что иное как открытый диалог, где соучаствуют  религиозные традиции, национальную государственность и становление гражданского общества. Похожим образом представлял ”украинский проект” и я – как открытую идентичность, к участию в которой приглашены все. 
Историк церкви Елена Панич справедливо указывает, что для протестантов постсоветских оформление национальных традиций, решительное отделение от единого советского баптистского «братства», является частью общего процесса десоветизации. 
Тезис о том, что среди (пост)советских протестантов религиозная идентичность доминировала над национальной, нуждается в пояснении. Сама религиозная идентичность не была “чистой”, она была сконструирована в рамках советского нарратив и пропитана его духом. Поэтому правильнее будет сказать, что имел место религиозный аналог советского классового интернационала. Нынешнее “братство” наследует ту самую советскую традицию. В этом причина его живучести, и в этом причине его ущербности.   
Вот почему даже националистически ориентированные украинские лидеры упорно отстаивают версию мира и единства “братских” российского и украинского баптистских союзов. 
Интересно, что если российские баптисты видят в событиях Майдана эффект разделяющий, то многие украинские и западные авторы – эффект объединяющий, и для церквей, и для нации в целом. 
Картина общего стояния, или точнее предстояния Церкви за народ должна вдохновлять украинцев, равно как и соседние нации, на служение примирения ради лучшего будущего для Европы и Евразии. 
Война России против Украины может обернуться не только консолидацией украинской нации, но и служением пострадавших украинцев своим российским братьям.Подобным образом – как возможности послужить, проявить солидарность, приобрести расположение — можно рассматривать и другие вызовы для современной Европы, в частности миграционный кризис, связанный с наплывом беженцев.
«Украинский проект» может быть шансом для обновления и переосмысления Европы как продолжающегося «мегапроекта». Мирный и открытый характер Европы может быть и ее достоинством, и ее слабостью. Опыт Украины показывает, что мирное разнообразие легко может закончиться агрессией тех, кто разнообразие считает угрозой. Этот же опыт показывает, что в культуре безразличного большинства, в отсутствие гражданской и хотя бы христианской солидарности конфликт идентичностей рано или поздно становится неизбежным.  
Итак, в свете Божьего Царства плюрализм современной Европы обретает не только историческую ценность, но и эсхатологический смысл. Сегодня разнообразие охотно празднуется, но не настолько ценится, чтобы беззаботные европейцы были способны его осмысливать или были готовы за него бороться.  Постсоветское пространство демонстрирует несколько поучительных примеров того, как взаимодействие национальных, религиозных и государственных идентичностей может перерастать в горячие конфликты или неоимперские проекты, создавать взрывоопасную смесь или странно звучащие для христианского слуха симфонии. Все это происходит на фоне низкой гражданской активности и слабой интеллектуальной разборчивости, что предъявляет повышенные требования к христианскому богословскому сообществу, к его способности различать и предупреждать, осмысливать и пояснять, обличать и наставлять, служить словом и действием Примирения. Плюралистическая Европа не может и не должна стать Царством Божьим, но при активном и ответственном участии своих христианских сообществ, она может выразить ценности мирного Царства во свидетельство всем народам – своим и соседним, ближним и дальним. Мы можем и должны жить так, чтобы свет Божьего Царства сиял в нас ярче, чтобы каждая нация могла видеть себя в этом свете, чтобы церкви всех наций могли видеть себя частью единой Церкви, чтобы Церковь видела себя вестником и преддверием Царства. Чтобы видеть Европу такой от христианских богословов требуется не только сила веры, но также дерзновение мысли и смелость воображения. Они, то есть мы, должны верить, мыслить и воображать так, чтобы «европейский проект» продолжался —  в свете Царства, в направлении к нему. Ведь именно эта дерзновенная христианская вера и творческое христианское воображение оставляют Европу открытой, возможной, живой. 


[1]Книга Никольской была издана в 2009 году, когда недовольство Западом еще не достигло точки кипения. С тех пор ситуация изменилась лишь к худшему. В 2014 году началась война против Украины. В 2017 году Европейский университет, несмотря на многочисленные петиции и протесты, был лишен государственной лицензии на право образовательной деятельности.
[2]Особое раздражение российских протестантов вызывал тот факт, что и.о. президента Украины стал «кровавый пастор», баптист Александр Турчинов. 

1.    Bandura, Igor. Imagining Reconciliation // The London Consultation: Focus on Ukraine. Proceedings from the London Consultation on Ukraine, April 2015.
2.     Bruning, Alfons. “Project Ukraine” – Christian Churches in Ukraine and their Relations 1991-2014 // Religion, State, Society and Identity in Transition. Ukraine. 2015
3.     Cherenkov, Mykhailo. On Ukrainian Christianity https://risu.org.ua/en/index/expert_thought/authors_columns/mcherenkov_column/42624
4.     Elliott, Mark.The Impact of the Ukrainian Crisis on Religious Life in Ukraine and Russia East West Church & Ministry Report, Summer 2014 • Vol. 22, No. 3 
5.    Panych, Olena. Memory and identity among post-Soviet Evangelical Christians–Baptists in contemporary Ukraine, Religion, State and Society, 2014, 42:4, 354-373
6.    Peck, Tony. Reconciliation: Transforming Initiatives and Strategy // The London Consultation: Focus on Ukraine. Proceedings from the London Consultation on Ukraine, April 2015.
7.    Searle, Joshua T. Church Without Walls. Post-Soviet Baptists After Ukrainian Revolution, 2013-2014. – Oxford: Whitley Publications, 2016.
8.    Sipko, Yuri. Ukraine in Russia’s Sights // The London Consultation: Focus on Ukraine. Proceedings from the London Consultation on Ukraine, April 2015.
9.    Songulashvili, Malkhaz. Evangelical Christian Baptists of Georgia. The History and Transformation of a Free Church Tradition. – Baylor University Press, 2016
10.  Ахутин, Анатолий. Европа – форум мира. – К.:ДУХ І ЛІТЕРА, 2014.
11. Никольская, Татьяна. Русский протестантизм и государственная власть в 1905-1991 годах. – СПб: Издательство Европейского университета, 2009.


12. Резолюция XXXIV Съезда РС ЕХБ по ситуации в братской Украине // http://baptist.org.ru/news/main/view/rezolutsiya-34-sezda-po-ukraine


Церковь и нации в свете Божьего Царства

Церковь и нации в свете Божьего Царства

Бог не стирает национальные различия, но позволяет им занять соответствующее место в богатой мозаике истории спасения и становлении Божьего Царства. 
Почему мы как христиане должны ценить своеобразие и разнообразие? Почему нас не может устроить «реальная политика», в которой сильная нация угнетает соседей и стремится стать империй? Если мы принадлежим к сильной нации, то почему мы должны думать о слабых? Если нас больше, почему мы должны делиться правами с меньшими? Я отдаю дань уважения греко-римской традиции, но учитывая последовательность эпох, считаю, что ответы на эти вопросы мы должны искать в христианских истинах, распознавая в них некие универсальные принципы. Поэтому возникает естественный вопрос: где во всем этом пестром и отнюдь не мирном плюрализме библейско-богословская перспектива?
Я вижу ее главным образом в эсхатологической картине Божьего Царства, в котором соберутся все племена и народы, соберутся так, что не растворятся, не потеряют себя, но принесут с собой нечто особенное (Откр. 5:9, 21:24). «Сокровища царей», «блеск и богатство народов» стекутся туда, в столицу Божьего Царства.
Лишь Бог назван Царем царей. Лишь Он может объединить под Своей верховной властью все другие государства и народы. В этом смысле титул императора действительно божественный. И всякий земной царь, претендующий на такой титул, несет с себе дух антихриста. Дух антихриста проявляется не столько в особой жестокости и в насильственном объединении, сколько в религиозном или квазирелигиозном обосновании такого объединения. Напротив, Бог, созидая Свое Царство, не унижает и не уничтожает национальные различия. 
Как христиане, мы должны видеть в событии Пятидесятницы рождение невиданной ранее глобальной общности. Внутри этой общности сохраняются различия (языки и народы), но они примиряются в одном Духе. 
«Они увидели нечто напоминающее языки пламени, эти языки, разделившись, сошли на каждого из них. Все исполнились Святого Духа и заговорили на разных языках – так, как им было дано Духом». В то время в Иерусалиме находились благочестивые иудеи со всех концов света, из самых разных народов, и на шум этот собралась большая толпа. Все они изумлялись, слыша, что те говорят на языках их стран (Деян. 2:3-6). 
Пламя разделилось на языки. Ученики разделились по языкам. Не было главных и второстепенных, титульных и маргинальных. Каждый язык и каждый народ были представлены и уважены. Но говорили они об одном и том же, пребывали в одном и том же Духе.
Чужестранцы удивлялись тому, что Слово Бога, «проповедь о великих деяниях Бога» выражается в языковой полифонии: «Мы слышим, как они говорят о великих деяниях Бога на наших языках… Что бы это значило?» (2:11-12). Это значило не меньше, чем рождение нового народа, вместившего в себя все другие этнические, языковые, культурные, политические различия. 
Тем не менее, вслед за благочестивыми иудеями мы повторяем и должны повторять тот же вопрос: «Что бы это значило?». Что бы это значило – слышать Слово Бога на разных языках в одно и то же время? Что бы это значило – видеть странное собрание столь разных людей, объединенных Духом? Что бы это значило для наших последующих отношений между объединенными и в то же время разными? Что бы это значило для нашего понимания Бога и Его плана для всех народов? 
Никогда прежде такого не было и никогда больше не будет. Империи выделяют один язык и народ, остальных подчиняют. Только Бог может знать и любить все языки и народы. Только Его ученики способны видеть историю в свете Пятидесятницы. Только в свете Пятидесятницы открывается эсхатологическая перспектива всеохватного и мирного Божьего Царства, в котором каждый каждой свой: «Итак, вы уже не чужие и не пришельцы, но сограждане» (Еф 2, 19).
В день Пятидесятницы апостолы обратились ко всем народам, передавая им Благую Весть на соответствующем языке. В Царстве Божьем соберутся те избранные из всех народов, которые приняли послание, отправленное в день Пятидесятницы. Мы все еще живем между полыхающей Пятидесятницей и торжественным явлением Царства. Поэтому разные языки должны звучать громко и мирно, чтобы все народы могли слышать Благую Весть, чтобы наступающее Царство наполнялось людьми и народами, новыми лицами и голосами.
Следовательно, мы должны исповедовать особый Божий промысел для каждого народа и Церкви в каждом народе. Стоит задать себе вопрос: как эта перспектива раскрывается и воплощается в позиции евангельских церквей? 

Интервью из архива: «Прошли времена нецивилизованного и грубого евангелизма»

Интервью из архива: «Прошли времена нецивилизованного и грубого евангелизма»


интервью для журнала «Христианское Слово» (2012): о конгрессе «Преображение-2012», о будущем апологетического служения и работе на должности ректора университета
– Михаил, какие у Вас впечатления от прошедшего конгресса «Преображение-2012»? Из того, что Вы видели, что бы Вы в конгрессе выделили для себя? Что Вам было интересно?
– В конгрессе я бы выделил, в первую очередь, не пленумный, не программный момент, а самый простой, может быть, низовой. Речь идет о том, что люди у нас сейчас голодают по общению. На мой взгляд, они чувствуют острую потребность быть частью большой семьи. Поэтому я обратил внимание на простых участников. Многие приехали семьями, многие, возможно, никогда в жизни ничего подобного не видели. И их по-своему наивную детскую радость я заметил в первую очередь, и это здорово.
То есть конгресс выполняет свою роль объединяющего события для церквей евангельско-баптистского вероисповедания. Во вторую очередь я уже обращал внимание на состав спикеров, на способ организации. И здесь тоже мне кажется, что структура усовершенствована. Она усложнена за счет большого разнообразия тематических палаток. Это разнообразие – первый смелый ход. Потому что раньше такого разнообразного, богатого материала не предлагалось. И это в свою очередь позволило привлечь новые имена, новых спикеров к участию в программе не за счет пленарной части, а за счет секционной работы. Конечно, хотелось бы, чтобы много имен перекочевало в общие, пленарные встречи, потому что с большой сцены важно видеть новых людей, слышать новые послания, видеть и знать, как обновляется руководство, какие люди появляются, чувствовать динамику перемен. Но мне кажется, что обновления намечены.
Чувства смешанные. С одной стороны по лицам людей, по их вопросам видишь очень много нужды. Видишь, как много нам не хватает, как много надо проговорить, для этого нам нужно чаще встречаться, устраивать мостики между церквами, разбросанными по географической карте регионов. Нужда – это то, что бросается в глаза. А с другой стороны, есть радость общения, когда встречаешь друзей, когда чувствуешь себя частью большой картинки, большого сообщества и видишь, что Бог делает. Но нужда меня сильно зацепила. Хочется испытывать больше вдохновляющих, энергетических моментов, когда тебя переполняет радость, и ты ее вбираешь, видишь, как многим ты должен помочь.
Ситуация сложная. Большая страна, регионы специфические. Надо подумать, как предложить такой богатый стол на общем конгрессе и как взаимодействовать в периоды между конгрессами, чтобы народ был сыт, чтобы не было голода и такой усталости в глазах. Вот такие смешанные чувства.
– Ваш семинар назывался «Новые горизонты христианской апологетики». В чем эти новые горизонты христианской апологетики?
– Новые горизонты, на мой взгляд, заключаются в том, что горизонт движется вместе с человеком. Если мы не будем двигаться вперед, то горизонт к нам не придет. Мы покидаем территорию, на которой уверенно стояли, с которой так пафосно говорили к тем, кто находится где-то. Новые горизонты открываются тогда, когда мы покидаем привычную территорию и идем навстречу людям, в их аудитории, в их профессиональные сообщества, чтобы выслушать, понять и присоединиться к тому, что Бог делает в их среде. Апологетика, в старом понимании, это когда мы из своей башни или изнутри своей территории кричим: «Приходите к нам, у нас хорошо!». Они говорят: «Докажите!», и мы доказываем, защищаемся. Новые горизонты связаны с тем, что мы идем навстречу, и горизонт, как это не парадоксально, тоже движется к нам. Тогда мы в гуще жизни, тогда мы видим, как Бог работает с этими сообществами интеллектуалов, творческими группами, в студенческой аудитории, в профессорском кабинете. И мы сами удивляемся, что Бог есть и там. То есть нам не надо больше звать туда, где мы находимся, а надо идти вслед за Ним и быть там, где Он действует. Вот это новое потрясающее чувство, которое перемещает нас в гущу жизни. Нам больше не скучно, мы не на дистанции, мы вместе с людьми.
– А готово ли сегодня христианское сообщество к такому диалогу с внешним миром? Если говорить даже не о диалоге с академическим миром, а просто с внешним миром? Готовы ли мы к диалогу на разных уровнях: на уровне молодежи и студенчества, на уровне преподавателей, на профессиональном уровне?
– Я думаю, что готовы – это второй вопрос, но должны – это первый. Мы сегодня понимаем эту необходимость на всех уровнях, в том числе обсуждается она и в руководстве объединений и Союза. Проблема связана и с явным, вопиющим наличием потенциала (он есть!), и с тем, чтобы его наконец использовать, чтобы предложить практическую повестку действий (он должен служить!). Этого сейчас нам недостает. Готовность в плане открытости есть, но готовность в плане реализации существующих возможностей пока еще отсутствует. Поэтому мы сейчас находимся на переходном этапе, когда уже больше не нужно доказывать, что это можно и нужно. Но теперь надо найти людей и модель, как и с кем это реализовать. Вопрос переводится в практическую плоскость. Здесь он тоже не теряет своей остроты, потому что остаются вопросы «А где и как? А за что? А кто будет делать? Ни ресурсов, ни людей нет. Мы же вам говорили, что мы не сможем, что интеллигентов в церкви по пальцам перечесть…». Если в практической плоскости это движение захлебнется, то для многих людей это будет плохим свидетельством: «Не нужно было никуда ходить. Мы должны были защищать и хранить то, что у нас есть». С одной стороны есть ясность: мы идем, а с другой стороны, есть риск, когда практические успехи смогут нас утвердить, а поражения могут вернуть назад. Но я верю, что с каждым днем растут новые лидеры, новые труженики. Этот центр активности постепенно смещается в нужную сторону.
– А что нужно, чтобы движение не захлебнулось?
– Смотря как мы себе представляем эти процессы. Нужно, чтобы «внизу» было много самоотверженных людей, много «пионеров», первопроходцев. И нужно чтобы сверху было встречное движение. Не обязательно, что оно начнется там, но если руководство привлечет к себе во второй-третий эшелон талантливых, образованных людей, которые продемонстрируют единство, призвание, компетентность, силу духа, силу мысли, свободу творчества, если они дадут место рядом с собой, то это будет заражающим примером. Это будет сигналом, демонстрацией того, что движение снизу одобряется, что руководство церквей его поддерживает, что эти инициативы возникают не только «на местах», что активная апологетика, движение христиан-интеллектуалов становится всеобщим настроением, радостью всей церкви.
Мы сейчас не можем заменить всю вертикаль церковной власти на людей с докторской степенью в области богословия. Но вполне возможно, чтобы руководство протянуло руку помощи тем, кто сейчас учится. Достаточно сказать: « Мы нуждаемся в вас, вы наше будущее, мы ждем смены, ждем свежих сил, новых лидеров». Этот сигнал усилит движение. Духовные реформации, мягкие реформации начинаются все-таки через низовое движение. Но если нет четкой позиции церковного руководства, если труба не издает определенного звука, то люди не понимают, к чему им готовиться. Возможно, нужно готовиться назад, к откату: «Так как времена тяжелые наступают, последние, бросайте учиться, читать, познавать, надо занимать круговую оборону». А возможно их позовут к наступлению, говоря: «Какими бы ни были трудные времена, мы верим, что Царство Божие торжествует и в этих обстоятельствах. И вы – его дипломаты, его адвокаты, его защитники». Важно подчеркнуть для всей церкви, особенно для одаренных людей: «Мы вас ждем, вы нам нужны, ваш дар должен служить».
– Я знаю, что недавно Вы стали ректором Донецкого христианского университета. Не страшно приступать к такому массиву работы? И какие цели лично Вы ставите в этом виде своей деятельности, служения?
Для себя сейчас ставлю мало целей, в основном пытаюсь мыслить о доверенном мне деле: «Какие задачи нужно реализовать для учебного заведения, которым довелось руководить? Что Бог хочет, чтобы я сделал на этом месте?» Ближайший период я воспринимаю как период испытаний на административном фронте. Нужно максимально наладить управленческую систему. Нужно укрепить команду, то есть подтянуть новых людей. Нужно подумать об обновлении программ. То есть меня занимают вопросы, связанные с интересами учебного заведения как организации и как служения. В целом, мне кажется, что христианские лидеры должны думать больше и больше о совместных проектах, общей пользе, объединяющих целях, а личная карьера или благополучие надолго отвлекать не должны.
Во всем этом мне самому нужно развивать управленческие качества и послужить, может быть, не своему личному развитию, но развитию школы. Я надеюсь, что после откроется следующий этап. Может быть, нужно будет подготовить несколько фундаментальных текстов, посвященных теологии, как я ее мыслю сегодня, текстов, посвященных развитию христианского образования и социальной позиции церкви.
Надеюсь, что когда-нибудь будет третий этап. Если Бог позволит, то, когда я не буду связан административными обязательствами, смогу вкладываться в те или иные точки роста. Но ближайшее время уйдет на построение дипломатических отношений и с внешним миром, и со светскими, государственными учебными заведениями, с церковью. То есть нам сегодня нужно связать университет и церкви. Нам нельзя говорить: «Вы нужны нам, потому что от вас нам нужны студенты». Мы должны убедить: «Мы нужны вам». Обновление церкви начинается и благодаря университету. Нам придется доказывать, убеждать и объяснять эту связь. На ближайшие годы я заложник, я солдат, и подчиняюсь воле Бога и тому, что Он хочет сделать для этого учебного заведения, в том числе через меня, как Его орудие.
– Я знаю, что в Донецком христианском университете открывается факультет журналистики. Зачем христианскому учебному заведению факультет журналистики? Не достаточно ли для этого светских вузов?
– Мы сейчас только думаем об открытии факультета журналистики. На самом деле, журналистика для нас – это активация творческих людей внутри церкви. Это журналистика в широком смысле слова. Важно, чтобы было налажено информационное сопровождение служений, различных событий, чтобы был развит дар слова, дар пера, и как можно шире, чтобы появлялись блоги, интересные сайты, свежие издания. Даже через одни социальные сети (если в них грамотно выстроить информационное служение) церкви и различные христианские организации объединяли бы большое количество людей.
Это информационное сопровождение работает на благо церкви. Во-первых, важно развитие творческих способностей Церкви. Во-вторых, важно, чтобы через информацию, через дары слова люди свидетельствовали о Боге, реализовали свою миссию. А в-третьих, важно, чтобы это присутствие развивалось во внешнем мире через профессиональную деятельность христиан. То есть, чтобы звучало свидетельство о церкви, но не только в церкви, а и в светском информационном пространстве. Чтобы люди познавали Бога через материалы о добрых примерах, о ценностях веры, надежды, любви, о евангельских принципах. Эти материалы должны написаны профессиональным языком, и это не должно быть проплаченной церковной заказной «джинсой», но качественным контентом, подготовленным христианином, который постоянно печатается в светских СМИ, «сеет разумное, доброе, вечное». Это не евангелизация, но все-таки определенный посев, который популяризирует христианские ценности в обществе, сохраняет его от окончательного распада. И это нам тоже нужно. Есть церковь и ее информационные позиции, ее служение и сопровождение, а есть внешнее присутствие.
Вот так я мыслю сейчас. Есть возможности, которые открываются в связи с факультетом ДХУ. Тем более что это крайне важно в регионах, в провинции. Уже за сто верст от столицы люди не мыслят категориями возможностей, они не видят, что можно написать, открыть, издать, отснять, при этом постоянно оправдываются, что «мы же не в Москве, не в Лондоне, не в Нью-Йорке…».
Нам нужно сделать хорошие примеры и успешные модели заразительными образцами для подражания. Мы должны быть популяризаторами журналистики. Я понимаю, что сейчас мы это делаем в ущерб качеству и высоким профессиональным стандартам. Но наша задача возбудить ревность, активировать дар на массовом уровне, и из тысячи пусть появится несколько человек. Тогда не будет лишней эта эпопея, эти труды.
– На Ваш взгляд, насколько важно сегодня церкви вкладывать в развитие СМИ и каким образом церкви и СМИ могут быть друг другу полезными и друг другу помогать?
– Дело в том, что СМИ – это голос церкви. Мы можем говорить о том, что голос церкви – это проповедники, но СМИ – это тоже голос. Нам необходимо понять, что у Бога много голосов, много разных инструментов, и мы обязаны с благодарностью использовать каждый из них.
Поэтому если сегодня есть возможность донести истину как можно большему количеству людей, то нам необходимо это использовать. Второй момент, мы должны использовать это корректно. То есть мы сегодня не можем злоупотреблять возможностями медиа для того, чтобы без всякой подготовительной работы, без определенной формы, без предварительной упаковки вбрасывать наш продукт людям. Прошли те времена, времена нецивилизованного, грубого евангелизма.
Сегодня стоит более тонкая задача: людям, которые работают в сфере СМИ и являются христианами, следует использовать свое христианское призвание, свое желание свидетельствовать, говорить о Боге и быть Его голосом. Но делать это надо в таких этических рамках, на таком профессиональном уровне, чтобы люди это воспринимали не как агрессию, не как информационную войну против них.
Поэтому без того чтобы церковь вкладывала, инвестировала не только деньги, но и лучших людей, мы никогда не завоюем аудиторию. Мы всегда будем обиженно говорить: «Вот, посмотрите, как эти средства массовой информации о нас говорят, как они нас грязью поливают!» Но там нужны наши люди в СМИ, наши апологеты, наши адвокаты. Если мы их не готовим, то не на кого потом и пенять.
Церковь сегодня должна мыслить системно. Она присутствует не только внутри храмовых стен. Это значит, что есть культурная среда, научная среда, есть медийная среда, и сюда входят только через соответствие определенным стандартам. Поэтому церкви необходимо сейчас сделать хотя бы минимум. Возможно, она самостоятельно не может финансировать свои средства информации, не может оплатить учебу в хороших вузах. Но хотя бы она может благословить, сказать в лице своего руководства: «Вы нам крайне нужны, мы видим в вас большую перспективу. Кто-то является нашими руками, вы – наш голос, наши уста. Скажите, как мы можем за вас молиться? Как мы можем вас поддержать? У нас нет достаточно денег, но вот хоть немногое, что мы можем собрать для того, чтобы вы получили образование, чтобы затем и у нас такой факультет открылся». То есть сейчас нужно какое-то движение, может быть не сто шагов, но хотя бы один-два-три. И тогда люди потенциально способные поймут, что они не самозванцы, что они часть большого служения в церкви.
Нам нужно признать, что это тоже своеобразное служение. А так как это служение, то заслуживает и поддержки, и благословения, и сотрудничества. Они становятся такими же сослужителями, а не «какими-то там журналистами», или «так называемыми интеллигентами». Они рядом с нами, мы часть общего дела. Поэтому церкви сегодня необходимо провести, если угодно, переучет своих даров. Надо посмотреть, есть ли талантливые люди, к чему у них есть призвание. Кстати, пасторское сердце должно чувствовать это, ведь распознавать – это один из духовных даров. Мы не можем переманивать их в несвойственные им сферы, в непрофильные для них дела. Если рука этого человека Богом призвана писать, то она не должна колоть дрова. В многообразии интеллектуальных даров и профессиональных призваний – благословение для всей Церкви.
Беседовал И. Попов
для журнала «Христианское слово»

Християнська спільнота як початок «мирного Царства»

Християнська спільнота як початок «мирного Царства»
Війна, що триває в Україні, змушує нас усе більше і більше думати про мир. Думати не про той мир, який може бути після війни. А про мир, у світлі якого або в світлі думки про який ми зможемо зупинити війну. І не лише думати, але й вірити, уявляти. А також втілювати те, що ми вже бачимо очима віри, хоча при звичайному погляді на світ – щоденному, політичному, реалістичному – цього ще не видно.
Бачення «мирного Царства» має випереджати і супроводжувати наші дії. Мені є близькою позиція одного з протестантських єпископів, який вперто відмовляється говорити про «хоча б якийсь мир із окупантами до нашої повної перемоги над ними», але виглядає, що війну не вдасться завершити з таким підходом. Навіть якщо ми переможемо на цьому етапі, ми будемо вимагати щоразу нових і нових перемог, нової і нової відплати. Без думки про мир перемога стає лише продовженням, новим етапом безконечної війни або короткою паузою для святкування перемоги. 
Щоб війна насправді закінчилась, ми повинні жити баченням миру вже тепер і діяти так, щоб це бачення ставало реальністю нашого сьогодення – хоча б частково – як зачин, як передчуття, як зерно, як закваска майбутнього.
Очевидно, що чекати такого масового миролюбства в країні, де йде війна, де щодня гинуть люди, велика наївність. Але ми можемо очікувати цього від християнської спільноти, яка повинна демонструвати суспільству свій альтернативний характер, можливість іншого шляху, сміливі, навіть зухвалі, спроби, достойний приклад для наслідування.
У цьому сенсі з огляду на соціальний вплив християнська спільнота може бути початком нового суспільства. В есхатологічному ж розрізі спільнота є початком нового Божого Царства, яке неодмінно буде мирним. 
У своїх подальших роздумах про християнську спільноту як початок «мирного Царства» я маю намір вдатися до двох цікавих пар мислителів, до першої з яких входять богослови-теоретики Стенлі Гауервас і Річард Хейз, а до другої – богослови-активісти Томас Мертон і Шейн Клейборн. Якщо перші захоплено ведуть свій нескінченний діалог, то другі ніколи не бачились, хоча їх цілком можна представити як «далеких співрозмовників». Разом із цими чотирма мислителями ми можемо глибше пройнятися ідеєю «мирного Царства» й осмислити її як орієнтир для нашого християнського життя і спільнотно-суспільної практики.
Гауервас і Хейз: спільнота і уявлення про Царство
«Мирне Царство» («The Peaceable Kindom» – не тільки є мирним, але й творить мир, скероване до миру) – назва однієї з найголовніших книг Гауерваса. До того жназву булонавіяноне стільки текстами біблійних пророцтв про мирне майбутнє, як картинами американського художника-примітивіста Едварда Гікса – «Мирне Царство» і «Ковчег Ноя». «Більшість вважає ці примітивні картинки переконливими, як на мене, через красномовність їхньої простоти… у наш час, коли всіх так лякають вогненні ріки, я підозрюю, що ми відчайдушно потребуємо настільки ж натхненного бачення, як у Гікса. Я сподіваюся, що ця книга може хоча б трохи допомогти розвинутитакебачення» [6, ХІІІ]так автор розкриває нам джерело свого натхнення і завдання своєї книги. При цьому він ясно усвідомлює і складність, і важливість свого завдання: «Зробити ненасильство центральним пунктом оглядовоїкнигиможе видатися найгіршою стратегією. Це створює враження, що християнське моральне життя зводиться лише до цьогопитання, хоч це зовсім не так. Я сподіваюся, що покажу, як миролюбність, прикметна риса християнського життя, допомагає висвітлити всі інші теми [6, XVII].
Насправді кожен, хто в американській євангельській спільноті зважиться відстоювати пацифістську позицію, потребуватиме не лише інтелектуальної, а й громадянської мужності. Однак у цьому «методист» Гауервас не є одинаком. Він сам іде слідамисвого вчителя, менонітаЙодераСолідарнийіз ним також ійого учень, «баптист»1Джеймс Маклендон. До слова, «мирне Царство» окремий розділ фундаментальної «систематичної теології» Маклендона, який переконаний, що центром етичноїпрограми Ісуса є Нагірна проповідь, де мова йде не менше ніж про «створення спільноти, якій вдастьсяпережити загибельстарогоеону, смакуючи разом із Господом настання нового часу» [7, 309].
Як і Гауервас, якого надихали картинки Гікса, Маклендон належно оцінює силу уяви, яка створює образи нового світу. «Наша неспроможність рухатися мирним шляхом пов’язана з «поганою уявою» [7, 322], – скаржиться він. Хоч є й різновиди пацифізму, затруєні «поганою уявою»: «Ненасильницький спротив – це аж ніяк не те саме, що самовдоволений пацифізм союзників, який проклав шлях Гітлеру» [Там само].
Уяву треба відроджувати і підтримувати, зокрема таким питанням: «Що коли центральним пунктом євангельської програми Ісуса було не повстання в дусі найдовершенішого Че Гевари, а створення спільноти в дусі більш проникливого Ганді, у якій розкривається зміст влади і доля Божого Царства? [7, 309]. Тоді Царство починається не з революції, що знищує порядок старого світу, а зі спільноти людей, які народилися згори та здатні до нового життя.
Отож початком «мирного Царства» є ненасильницьке перетворення, а свідчення цілком конкретної спільноти. Як стверджує Гауервас, не лише для практики християнського життя чи перемінидовколишнього суспільства, але навітьщобелементарно прочитатиПисання,«необхідною є вже дійсна спільнота, сформована історією про Боже Царство. Основами такоїспільноти є«розіграна драма» літургії і зразковежиттясвятих [3,3]. Така герменевтична спільнота вводить нас через уяву і віру у світ як світ Царства, дає змогу словам Писання «ліпити нашу уяву так, щоб ми могли прочитати світ згідно з Писанням, а не навпаки» [3,16].
Сам Гауервас обґрунтовує свій зв’язок зі спільнотою як вихідний і необхідний, але характер цього зв’язку виявляється неоднозначним: «Я мушу відзначити свою подвійну церковну приналежність. У той час, коли інтелектуально я не займаю чіткої позиції, за останні роки я був частиною групи людей, які вважають мене частиною їхнього життя – Broadway Methodist Church. Оскільки ці люди неустанно прагнуть до миру, я присвячую їм цю книгу» [6, XIV]. Ця ж неоднозначність відкривається в його розумінні богослов’я як служіння спільноті та Богові: «Завдання богослова – служити традиції та спільноті. Наша свобода, особливо наша інтелектуальна свобода, походить із цього служіння. Водночас, служачи традиції, центром якої є розіп’ятий Бог, наша уява не зможе уникнути нескінченних викликів» [6, ХVIII].
Виходить, що Гауервас апелює до спільноти як до ідеального типу, а не емпіричної реальності. Це викликає справедливу критику з боку інших богословів, зокрема Річарда Хейза, який викриває його заплутаний церковний статус: «методист із «сумнівним богословським вихованням», він викладає в католицькому навчальному закладі та відчуває близькість до анабаптистської традиції… Він залишається «без емпіричної спільноти, яка слугувала б прикладом його уявлень про церковну політику… Традиції менонітів-високоцерковників не існує; ідеалізована традиція, до якої Гауервас апелює, химерна вигадка» [5, 363-364]
Чейз зізнається, що читає Гауерваса з відчуттям, що «нам потрібна реформація, яка знову дозволила б церкві почути новозавітне слово присуду щодо свого життя. Якщо Біблія дійсно «дає церкві необхідне для такої вірності правді, щоб наша розмова одне з одним і Богом тривала крізь покоління», вона дає це лише тим читачам, які дозволяють їй мати свій, незалежний від церковних традицій (і часом викривальний щодо них) голос» [5, 364-365]. Про це ж говорить Маклендон: «Є логічний і наративний зв’язок між ранньою церквою і церквою наших днів (ми можемо додати «і тією церквою, якою вона повинна бути»)» [7, 331].
Інакше кажучи, коли говоримо про спільноту, ми повинні мати на увазі і спільноту емпіричну, «нашу»; і спільноту ранньохристиянську, апостольську; і спільноту ідеальну, есхатологічну. Лише розрізнювання і пов’язування цих «спільнот» дає можливість почути і не заглушити Слово Боже, бути покірним Богові та служити Його Царству.
Критикуючи Гауерваса за відсутність зв’язку з емпіричною спільнотою, Хейз виразніше підкреслює роль уяви, яка оживляє і преображає емпіричну реальність спільнотного і громадського життя. У цьому він іде вслід за своїм провідником апостолом Павлом, який «використовує Писання як джерело історії світу, в якому згромадженим людям Христовим належить осягнути самосвідомість… Відродження уяви як ціль, до якої прагне Павло, – це не просто духовна просвіта окремих осіб, а трансформування свідомості спільноти вірян» [4, 8-9].
Якщо спільнота – це початок Царства, то початком спільноти буде уявлення про Царство у вірі, кажучи словами Павла «запорука того, чого сподіваємося, – доказ речей невидимих» (Евр. 11:1, переклад Хоменка). А ми поки що нидіємо і мріємо про ту спільноту, якою мали би стати.
Мертон і Клейборн: спільнота і служіння суспільству
Якщо богослови-теоретики і згрішили зайвими сторінками, то в цілому вони прислужилися благу –  з різних боків описали неузгодженість між християнською спільнотою і Царством, обґрунтовано вказали на невідповідність між Євангелієм і християнством. Однак те, що для них було предметом спокійного (або тривожного) аналізу, для активістів стало предметом пекучих ревнощів.
При всіх відмінностях Томас Мертон і Шейн Клейборн розпочинають своє активне християнське служіння по той бік університетських стін. Цей розрив із академічним богослов’ям є промовистим. Обидва рішуче відмовляються від університетського кампусу задля іншої спільноти – божевільних заради Христа.
У розділі «Ісус занапастив моє життя» Клейборн розповідає нетипове для протестантів «свідчення»: «Я чув немало людей, які  говорили: «Моє життя було схожим на кошмар. Я пив, постійно тусувався і спав аби з ким… Але ось я зустрів Ісуса, і в моєму житті все налагодилося». Нехай Бог благословить таких людей. Однак у мене було зовсім не так. Мені жилось непогано. А коли я зустрів Ісуса, моє життя зазнало краху… Я прочитав у Писанні про те, що останні стануть першими, і замислився: чому я докладаю стількох зусиль, щоб стати першим?»[1, 39].
Обидва наші герої шукають не особистого успіху, а свого місця у спільноті. Вони шукають не модель спільноти, а саму спільноту. Вони не пишуть про Церкву, вони хочуть стати і бути Церквою. Вони не богословлять про мир, вони практикують мирне життя в немирному світі.
Обидва шукають себе, однак не заради себе; вони шукають сімю, щоб жити і служити разом. Клейборн шукає «свою Калькутту» (як сказала йому Мати Тереза, «Повертайся в Америку. У кожного своя Калькутта», тобто своє покликання). Мертон шукає свій орден, який підходить для його особистої переміни і служіння у послуху.
Шлях Мертона провадить крізь самотність: «Я увійшов у самотність, подібну до непохитної твердині. А тиша, що огортала мене, промовляла до мене, промовляла голосніше і красномовніше за всі інші голоси» [2, 359]. Але потім він відкриває радість спільноти і її голосів, радість спільного шляху, «близького, безпосереднього і видимого звязку з якою-небудь групою тих людей, які єдналисьщобтворитималуприховануколоніюЦарства Божого на цій землі»[2, 390].
Як виявилось, християнська спільнота поєднує різні товариства, не всі з яких мислять Царство мирним. Деякі Мертону не підійшли, адже їхнє життя «було налаштоване на потужну, інтенсивну діяльність і військову рутину, що не відповідало моїм потребам… мені були потрібні правила, які мали б на меті відірвати мене від світу і зєднати з Богом, а не правила, які змушували б мене боротися за Бога у світі» [2, 289].
Мертон знайшов себе у відновленні звязку з живою, хоча й давньою католицькою традицією. Тобто виявив, принаймні для себе, що давня традиція досі є живою.
Мертон вважав за краще бути частиною спільноти мирної і мовчазної. Клейборн також знайшов спільноту, точніше створив її, однак вона стала войовничо-мирною, «екстремістською».
Для протестанта це було майже неможливим, тому Клейборн знайшов себе у сміливих експериментах зі створення нових спільнот: «Я думаю, що наш світ потребує богословських пустунів, які відкривають уявлення про нові можливості. Один із моїх професорів із Принстонської семінарії Марк Тейлор називає це «театром контртероризму», який змагається з драматургією війни, в’язниць і расизму, протиставляючи всьому цьому любов, яка роззброює» [1, 261].
Шлях Мертона – шлях католика, який бачить Царство зсередини тривалої традиції.
Шлях Клейборна – шлях протестанта, який упевнений, що перед тим, як послужити спільноті, сама церква потребує воскресіння, революції, Реформації. «Ми вирішили перестати скаржитися на ту церкву, яку бачили, а замість цього ставати такою церквою, про яку мріяли» [1, 58], і лише тоді «Тіло Христове стало живим, вийшовши з полону вітражів чи книг із систематичного богослов’я. Тіло Христове стало чимось конкретним і буквальним, воно голодувало, було спраглим і кровоточило» [1, 56].
Через це «втілення» спільнота стала початком набагато більшого, початком нового світу, мирного світу. Коли церква стає Церквою, в ній неминуче приходить Царство й охоплює цілий світ, тому що вона і є новим світом: «Зараз ми разом хочемо сприяти народженню нової спільноти в шкаралупці старої. Інший світ є можливим. Інший світ є необхідним. Інший світ уже тут» [1, 173].
Інший світ приходить мирним шляхом, однак усе ж революційним: «У мені живе дивна надія на те, що вже зараз зявляється новий вид християнства… Всі могли бачити християнських екстремістів, які підривають абортарії і танцюють на могилах гінекологів. Ми бачили християнських екстремістів зі значками «Бог ненавидить гоміків». Ми бачили християнських екстремістів, які оголошують війну в ім’я Агнця. Але чому ми не бачимо християнських екстремістів любові та благодаті?» [1, 250].
«Екстремізм любові та благодаті» для більшості залишається немислимим. І тут ми знову повертаємось до проблеми нашої уяви, яка не оживає, не відроджується без віри. Шейн Клейборн згадує слова, які він почув від лікаря, що рятує постраждалих під час нальотів американської авіації в Іраку: «Насилля – це шлях тих, кому бракує уяви. Ваша країна – вона втратила вміння уявляти?»Я не можу забути сльози в його очах, коли він закликав нас увімкнути свою уяву» [1, 258].
Як нам, християнам, «увімкнути свою уяву»? Як нам побачити нашу спільноту саме тією, Христовою спільнотою? Як побачити церкву Церквою? Як побачити невидиме Царство і зробити його видимим для інших?
Якщо спільнота – початок Царства, то де початок спільноти? Чи можна сказати, що вона вже є? Чи вона все ще з’являється? Невже і в цьому випадку ми змушені вдаватися до хитромудрого викрутасу богословів: «уже є і ще немає»? А що, якщо це в зоні нашої відповідальності – стати нарешті такою спільнотою, в якій Царство наблизиться?
У цьому сенсі визнання Стенлі Гауерваса може не тільки витвережувати, але й надихати: «Можливо, я так сильно підкреслюю значення церкви для соціальної етики тому, що мене зараз не навчає жодна конкретна церква… Я вважаю, що я маю думати і писати не лише для церкви, яка існує, алей для церкви, яка повинна існувати, якщо ми будемо більш мужніми і вірними»[5, 363].
Література
1.     Клэйборн Ш. Путь: как жить по-христиански сегодня, реально изменяя жизнь к лучшему. – М.: ЭКСМО, 2010.
2.     Мертон Т. Семиярусна гора. – Львів: Свічадо, 2017. 
3.     Хауэрвас С. О важности переплетения слов // Слово. Толкование. Жизнь. Эссе о Писании и богословии, посвященные Ричарду Хейзу. – Черкассы: Коллоквиум, 2012
4.     Хейз Р. Возрождение воображения. – Черкассы: Коллоквиум, 2012. 
5.     Хейз Р. Этика Нового Завета. – М.: ББИ, 2005.
6.    Hauerwas, Stanley.The Peaceable Kingdom: A Primer in Christian Ethics.University of Notre Dame Press, 1991
7.     McClendon, James. Ethics: Systematic Theology, Vol. 1. Abingdon Press, 1986.


Нации. Ценная сложность и сложная ценность

Нации. Ценная сложность и сложная ценность

Мы живем в очень ответственный момент истории, когда западная цивилизация достигла столь высокого уровня культурного разнообразия и социальной сложности, что простые решения (да и сами схемы мышления), приемлемые в предыдущие эпохи, становятся не только устаревшими, но и опасными. На мой взгляд, взросление человека и человечества должно проявляться в критическом восприятии простого и очевидного, в сознательном отказе от простой перспективы, связанной с эго- и этноцентризмом. Даже если проект мультикультурализма потерпел «полный крах»[1], мы не можем отказаться от национального и культурного разнообразия просто потому что «это не работает» или слишком сложно, чтобы быть управляемым. Я думаю, что наряду с divine simplicityв космологии и онтологии, нам пора заговорить о divine complexity или divine diversity в социальной теологии. И поэтому мне очень нравится совмещать трудносовместимое – метаисторическую библейско-богословскую перспективу, плюрализм современной Европы и притязания отдельных наций с их особой историей. Лишь вместе они могут сочетаться мирным и перспективным образом.
«Плюралистическая Европа» – для многих постсоветских людей это звучит почти как ругательство. Плюрализм представляется признаком слабости, упадка, разложения, «загнивания». В то же время лично мне трудно представить Европу иной, неплюралистической. По меньшей мере до тех пор, пока она будет оставаться свободной и будет дорожить своим антично-христианским наследием. Именно поэтому московский философ Анатолий Ахутин, перебравшийся из России в Украину (он сам говорил о бегстве от «духоты» и «ненависти»), говорит о Европе как о форуме мира. «Это культура, культивирующая общение культур… Бытие самой европейской культуры происходит – или еще только может произойти, — в событии встречи, когда эти миры выходят из своих внутренний территорий, из своей самобытной идентичности и озадачиваются друг другом. Бытие европейской культур это бытие границ, концов и начал, — пустое место встреч – агора, форум, площадь, майдан – где мира-смыслы перед лицом друг-друга замечают пределы (определенность) своего мира». 
Россиянин Ахутин «пережил» Европу на киевском Майдане, встретил ее и остался с ней, остался жить в Украине. И эта встреча представляется мне далеко не случайной. Майдан выразил те европейские ценности, которые призабыты в самой Европе – ценности солидарности, любящей жертвы, национального своеобразия, гражданского мужества. Это отмечали не только участники, но и аналитики революции на Майдане (2013-2014 гг.), начавшейся как «евромайдан» (т.е. протест сторонников сближения Украины с Европой против демонстративного разворота бывшего президента Виктора Януковича в сторону имперской России).
Для меня, как для участника тех событий, «плюралистическая Европа» видится не просто сущим, но и должным; не тем, что есть и будет «само собой», но тем, что требует нашего постоянного участия – как мыслителей, граждан, христиан. «Плюралистическая Европа» существует лишь в нашей активности. 
Второе ключевое слово в названии темы вызывает еще более сильную реакцию – слово нация.  Здесь мы сразу же, по умолчанию, по каким-то и кем-то установленным в нас настройкам, думаем о национализме, думаем плохо, как о той идейной позиции, которая придает моей нации особенный, исключительный смысл.  На мой взгляд, эти скрытые настройки антинационализма можно и нужно оспорить. Мы не должны бояться этого слова, но не должны фетишизировать его. Более того, мы должны различать его виды. Стоит прислушаться к напоминанию Евы Томпсон, что критика национализма слабых – лишь прикрытие для национализма сильных.

Национальные различия – это факт, неоспоримый и неустранимый без насилия. Те, кто ценят эти различия и любят свои (и не только свои, но свои в первую очередь) нации в их различности, не заслуживают осуждения.
Нас должно беспокоить другое – попытки уничтожить различия, принося их (людей и их культуры) в жертву имперским проектам. Я уверен, что Бог не любит империи. Ведь в них один народ диктует свою волю всем прочим. В Божьем же плане каждый народ имеет свое особое значение. 
Иногда мы слышим аргумент: империи объединяют, нации разделяют, следовательно, в интересах общего глобального порядка, «мира и безопасности», стоит сделать ставку на империи или даже одну империю-империй. Но, во-первых, насильственное объединение не может быть моральным аргументом; во-вторых, объединяют не только империи; в-третьих, почти каждый имперский проект несет в себе богоборческий мотив конкуренции с Царством Божьим. Иногда разделенность спасает от больших искушений. 
Констатируя тот очевидный факт, что мир разделен — на семьи, племена, народы и нации, мы должны обратить внимание и на то, что этот же мир объединен – посредством тех же образований. Нужно отметить, что нации – довольно поздний продукт исторического развития, в ходе которого люди учатся преодолевать старые разделения и объединяться в новые общности. Как правило, они соединяют в себе, в своем имени множество различий – языковых, этнических, региональных, культурных. Т.е. нация – не атом, не неделимое целое. Нация – политическое образование. И если нация начинается с поиска общего основания и примирения различий, то мы можем этот же импульс продлить, распространить за ее собственные пределы – на отношения межнациональные. Но эти процессы должны быть органическими – без «принуждения к миру» и «дружбе народов».  
События в бывшем СССР показывают, что национальный вопрос снова становится горячим. Мы слишком рано посчитали его устаревшим. В то же время его нельзя рассматривать в парадигме позапрошлого века, когда связь национальности-государственности-религии была необходимой и жесткой.
Сегодня национальный вопрос нужно рассматривать в контексте продолжающейся глобализации и региональных интеграций. Т.е. национализм никак не означает изоляционизма и враждебности. Напротив, он позволяет глобальным и региональным общностям играть разными цветами и говорить многими языками.  
У каждой нации есть свое особенное место в глобальной Божьей семье. Почему же на карте постсоветского пространства так много белых пятен и серых зон, кровоточащих ран и молчаливых народов? Что препятствует раскрасить карту Восточной Европы? Что мешает каждому народу обрести свой особенный голос и присоединиться к хору наций?
Советский опыт учит нас, что национализм может быть здоровой силой, но лишь в глобальной перспективе. Все попытки ограничить число родных народов и противопоставить их другим заканчиваются войной. В СССР эксплуатировался миф о трех братских народах – русском, белорусском и украинском (малороссийском). Но это не более чем пропагандистский трюк. Все народы братские, и в них нет старших и младших.
Итак, мы обязаны принимать в расчет сложившийся плюрализм, в котором должно быть уважение к особенностям, но в основании которого должны лежать некие универсальные принципы. Только тогда особенности будут сочетаться мирным образом.  


[1]Это заявление Ангелы Меркель, сделанное в 2010 году, не помешало ей в 2015 году открыть границы Германии для беженцев и принять рекордное число жертв сирийского кризиса. И это лишь один из многих примеров того, как сильные моральные убеждения (хочется добавить – и богословские принципы) превосходят узко понятые национальные интересы или элементарный политический прагматизм.

Тайна, открытая для наших поколений

Тайна, открытая для наших поколений
Приятно думать, что не все чудеса закончились, что не все тайны открылись, что Бог оставил достаточно сюрпризов и на наши поколения. 
Апостол Петр применяет пророчество Иоиля к своему времени (Деян. 2), поскольку для него это были действительно «последние дни». 
Наши дни еще более «последние», поэтому мы вправе применять пророчества к своему времени. И мы делаем это достаточно часто, так что пророчество Иоиля продолжает сбываться, а многие тайны продолжают открываться, включая в себя все новые народы, культуры и времена.
Это величайшее чудо Библии – данное через нее откровение Божье применимо ко всем без исключения. 
Все пророчества принадлежат нам в не меньшей степени, чем древним народам и прошлым эпохам. 
Более того, последующие поколения имеют определенное преимущество – им яснее смысл пророчеств и понятнее Божья тайна. 
Апостол Павел пишет о тайне, «которая не была возвещена прежним поколениям сынов человеческих, как ныне открыта святым Апостолам и пророкам Духом Святым, чтобы и язычникам быть сонаследниками» (Еф. 3:5-6).
Иными словами, ранее Бог мыслился Богом евреев, затем Богом христиан. Но это наше представление о Нем. Сам же Он хочет сделать «сонаследниками» и всех прочих, т.е. всех «язычников». 
Язычники – это все прочие, все «не наши». Но Бог хочет сделать их Своими. 
Он задумал вселенское примирение и хочет, чтобы мы в этом участвовали: «Открыв нам тайну Своей воли… дабы все небесное и земное соединить под главою Христом» (Еф. 1:9-10). 
Увы, чаще всего мы не можем вместить эту тайну, она превосходит наше понимание и самую широкую широту нашего сердца. 
Мы едва можем вместить себе подобных, но всех «язычников» — никак. Зачем Бог отравляет нам вечность, спасая всех «не наших»? Что мы будем делать вместе? Способны ли мы выдержать такое соседство? 
Мы задаем эти вопросы и воображаем себе такой рай, в котором для себя отведем лучшее место, а для «язычников» — резервации
Но у Бога Свой план и мы не попадем в рай раньше, чем согласимся разделить его со всеми «язычниками» — страшными, странными, раздражающими, грешными.
Я думаю, что настоящим духовным переворотом для того же апостола Павла было не столько «обращение в христианство», сколько откровение этой тайны – предельно широкого замысла Божьего, примиряющего и соединяющего «своих» и «чужих». 
Умом это не понять. Поэтому апостол признается, что эта тайна была возвещена ему сверхъестественным образом: «Мне через откровение возвещена тайна» (Еф. 3:3).
Но мы можем приблизиться к пониманию этой тайны через записанные свидетельства Павла и других «святых Апостолов и пророков»: «Вы, читая, можете усмотреть мое разумение тайны Христовой» (Еф. 3:4).
Т.е. мы приобщаемся к тайне прежде всего через историю деяний апостольских, через расширяющуюся миссию церкви в мире. А далее мы становимся агентами этой тайны, приобщая к ней других, деля чужих своими, делая дальних близкими. 
Поэтому Павел не только открывает нам смысл тайны, но и призывает «Благовествовать язычникам неисследимое богатство Христово и открыть всем, в чем состоит домостроительство тайны» (Еф. 3:9).
Итак, тайна в том, что Бог вмещает всех, примиряя с Собой во Христе. А мы? Кто для нас остается «чужим»? Кого мы считаем безнадежным «язычником»? До тех пор, пока мы кого-то исключаем из тайны Божьей, мы не способны понять ее и войти в нее. 
Сегодня мы видим новых «язычников», которые маршируют по нашим улицам, проповедуя свое понимания любви и толерантности. Сегодня самая популярная тайна – «тайна беззакония». Сегодняшний мир достоин наказания куда больше, чем Содом и Гоморра.  
И все же «богатство Христово» таково, что его хватит на наши поколения вплоть до скончания века. Мы призваны вкусить Его благость и провозглашать Его щедрость здесь и сейчас. 
Я верю, что последние дни не будут худшими, напротив, они еще больше откроют нам «неисследимое богатство Христово». Если так, то мы призваны не ругать и проклинать, но «благовествовать язычникам» — новым атеистам, старым исламистам, православным сталинистам, всем …истам, трансгендерам и мутантам, «всем дальним, кого ни призовет Господь, Бог наш» (Деян. 2:39).  Если эта тайна вместила нас, то мы не вправе исключать никого. 
Апостол Павел называет себя «наименьшим», которому дана благодать благовествовать язычникам» (Еф. 3:8). Почему он наименьший? Потому что не видел Христа воочию, как другие апостолы. Потому что знал Его меньше всех. И потому что гнал Его больше всех. Именно такого Бог выбрал.
Сегодня мы «наименьшие», потому что от Христа во плоти нас отделяет дистанция в две тысячи лет. И потому что грешим больше предыдущих поколений. 
Но раз мы самые «меньшие» и «дальние», мы больше всех должны удивляться и радоваться Божьей щедрости, лучше всех понимать «тайну Его воли» и благовествовать Его «неисследимое богатство».