Online

Archives › Статьи

Есть путь, и есть обочина

Есть путь, и есть обочина

Почему вера стремится стать активной?

Если мы отказываемся от христианства, от искупившего нас Христа, от идеи искупления мира и Нового творения, которое Он собой открыл, тогда все лишено смысла. Остаются право сильного, законы джунглей: не задумывайтесь, как вы карабкаетесь по карьерной лестнице! Топчите друг друга, кусайте, тягайте за хвосты, убивайте, грабьте! Но если вы ищете смысл, если не хотите бесконечно карабкаться по карьерной лестнице, а хотите жить с полнотой смысла, тогда, пожалуй, христианство предлагает именно такую модель. Исповедуя перед Богом свою греховность, пустоту, принимая ее и доверяя Ему, мы становимся частью Нового мира, который Он строит в сотрудничестве с нами. Очень вдохновляющая перспектива! Все, что ни делаешь – это как бы кирпичик в новый мир, в новую реальность.

А что, если встреча с Богом еще не произошла?

Начинать нужно с поиска. Задавать себе вопрос: зачем, почему, какая конечная цель всего этого? И такая цепочка внутренних вопросов рано или поздно приводит к предельным смыслам. У меня был такой момент, когда я молился. Мне было 10 лет. Помню костер, круг христианских друзей в летнем лагере подпольного типа – советские годы. Я смотрел на звезды и переживал какое-то особое чувство близости к тайне мироздания. Звезды, костер, тени, которые на деревья откладываются – это создает какое-то особенное чувство. И я, можно так сказать, посвятил свою жизнь этому поиску, общению и жизни с Богом. Я сказал, что хотел бы прожить эту жизнь с Богом и для Него, понимать Его. То есть это не было покаянием, потому что грехов тогда не было много, но я понимал, что жизнь будет пустой, если я проживу ее один. Как в ночи, без костра и без звезд. Буду просто куда-то идти, что-то искать, как слепой котенок куда-то тыкаться… Но я видел этот Закон – Закон над нами, Закон в природе, чувствовал внутренний голос и хотел жить в системе координат, где ты обретаешь смысл и знаешь будущее – в том смысле, что Он его готовит. И поэтому не боишься конца мира, революции, боли, смерти, бедности. Как человек боишься, конечно, но, все равно, это не абсолютный страх. Понимаешь, что это предпоследнее, а не последнее. Тот момент дал мне чувство уверенности, что я ступил на путь, на котором и призвание, и карьера, и знание, и книги, и люди, и активности – все обретает смысл. Вне пути – это все равно как съехать с трассы – и что дальше? Мне кажется, для молодых людей это важно понимать. Что есть путь, на котором смысл извлекается, а есть обочина, на которой все теряется.

Из беседы с Ольгой Рыбачук, 03.10.2015

Якщо завтра кінець світу, я посаджу дерево! Як християни ставляться до майбутнього

Якщо завтра кінець світу, я посаджу дерево! Як християни ставляться до майбутнього

Починати треба з довіри! У нас самих має бути довіра до майбутнього в тому сенсі, що ми довіряємо Богові, що Він контролює майбутнє і воно точно не буде гіршим, ніж минуле. Більш того, за біблійною картиною світу, Бог тріумфує в усій повноті в кінці часів. Ми очікуємо не кінця світу, а нового Неба і нової Землі, в яких живе правда. В цьому сенсі починати треба з довіри, що ми, як християни, можемо покластися на Бога, тобто довіряти Йому, що Він контролює майбутнє і наші зусилля можуть принести позитивний результат, що ми займаємося не безнадійною справою.

В яких сферах і формах може знайти вираження наша відповідальність за майбутнє? По-перше, це активація усеможливого потенціалу Церкви. Ми говорили про те, як активізувати рух мирян, як звичайні християни можуть спростувати, що єпископ і є Церква (а зараз єпископат займається собою, і Церквою як спільнотою, як соборністю не цікавиться). Тому на круглому столі звучали тези, що майбутнє християнство повʼязане із поступомцерковної демократії, укріпленням громадських форм життя і розвитком найрізноманітніших християнських спільнот: милосердя, освіти, богослівʼя і т.п.

Коротко кажучи, Церква повинна почати з себе, оживити внутрішнє громадське життя, щоби з того середовища зʼявилися активні лідери .

Час у Церкви ще є чи вже згаяний?

В певному сенсі ніколи не пізно. Протеє такий вислів в Біблії: сам врятуєшся, але як головешка з вогню. Я думаю, що ми зараз в такому становищі. Багато що вже втратили, але можемо не втратити своє спасіння, врятувати декотрих. А ось щодо впливу на долі своїх міст, країн, регіону – тут вже великі запитання виникають. Дійсно, у християн залишається вже не так багато можливостей – охопити впливом хоча б найближче оточення. Хоча це, насправді, теж не мало.

Але знову ж таки, ми не знаємо часів і строків. Христос каже, що це не у вашій владі, тому ви прийміть силу, коли зійде на вас Дух Святий, і будьте свідками. Тобто наше завдання – свідчити, в тому числі і чудом нашого життя, переображенням. А наскільки ми згаяли цей час і скільки його залишилися – ми, звичайно, не можемо контролювати і знати. З однаковою вірогідністю може йтися про години, дні, роки. Тому маємо жити так, ніби все може скінчитися дуже-дуже скоро, і бути готовими сіяти, інвестувати, будувати на багато років вперед.Це не повинно вплинути на якість того, що ми робимо, ми не маємо відкласти, полишити довготривалі плани лише тому, що, бачите, як усе у світі погано, ось-ось може наступити кінець світу і навіщо в такому разі щось робити! Ця логіка теж неприйнятна. Ми маємо робити, але при цьому розуміти, що усе є непередбачуване. Як казав Мартін Лютер Кінг: якби я знав, що завтра буде кінець усього, я б сьогодні посадив дерево. Це моє зусилля! Свідоцтво того, що я вірю в добро, в те, що життя тріумфує, не зважаючи на обмеженість часу. В цьому наша позиція. Будувати, навчати, виховувати, створювати сімʼї, народжувати дітей, засновувати університети, проповідувати Євангелії, друкувати Біблії, проводити форуми. Займатися усім цим, алеіз розумінням того, що світ у формах, які ми знаємо, будь-якої миті може закінчитися і нам доведеться підбивати підсумки.

Підготувала: Ольга Рибачук
Розмова від 02.10.2015

Советско-христианский фейк

Советско-христианский фейк

Встреча папы и патриарха завершилась общей декларацией. Папа выглядел уставшим и разочарованным, патриарх – бодрым и торжествующим. Москва переиграла Ватикан. Последний пошел на все уступки ради взаимности, но его жестоко обманули. Путин иначе не может и Гундяев – той же школы.
Текст декларации, в общем, гладкий, хотя видно невооружённым глазом, где тезисы Франциска, а где вставлены заготовки Кирилла-Владимира о «противостоянии» в Украине, «униатах», греховной европейской «интеграции» и таких же грешных «богатых странах» и проч.
В целом можно было бы это принять, если бы не одно «но»: никакого православия, от имени которого там говорится, давно нет.
РПЦ — абсолютный фейк, сталинско-путинский новодел. А Запад продолжает наивно верить, будто оно ещё есть, будто Кирилл представляет древнюю восточную традицию. Фейк. Имитация. Симулякр. Подлог. Обман.
Нет никакого православия в Москве и ее канонических территориях. Есть отдельные верные священники и приходы, не более. И Кирилл участвовал в их разгроме еще с советских времён.
Обниматься с главой РПЦ — любезничать с волком в овечьей шкуре. Мене мене текел упарсин…
И здесь нужно не радоваться, а плакать, потому что нам всем не хватает настоящей глубокой традиции, включающей и духовный опыт восточного христианства.
Но в РПЦ его нет, одна пустота. Может, хватит говорить с пустотой и обманывать себя?

P.S. РПЦ, учрежденная Сталиным в 1943 году, была частью советской псевдореальности. В то время, как ее иерархи украшали витрину советского общества перед Западом, настоящих православных уничтожали с корнями. Годом позже Сталин создал такой же фейк для протестантов – ВС ЕХБ. До сих пор «дух всехб» не выветрился из канцелярий, какие бы лица их не населяли. До сих пор никакие реформы союзов-наследников ВСЕХБ не удались. То, что построено советской властью, вряд ли пригодно для живой Церкви. Эти старые вехи не выдержат молодого вина, поэтому отвергают его. Будущего у них нет.

Воображаемые ценности и социальные конструкты

Воображаемые ценности и социальные конструкты

До сих пор ТЦ как гибридный продукт социального конструирования на основе религиозных убеждений не стали предметом социально-богословских дискуссий. Пока что их критический анализ возможен именно с позиций социального конструирования, поскольку понимание способа их производства может быть началом их последовательной деконструкции. Такая социально-философская «разборка» должна показать, на каких философских посылках строится производство ТЦ. В свою очередь деконструкция этих предпосылок может показать сложносоставной характер ТЦ и ответить на вопросы, что в них от традиции; как постсекулярность работает с традицией; какие альтернативные практики работы с традицией возможны в нашем контексте и какие из них могут найти понимание и поддержку религиозных сообществ; как философия может быть экспертом-посредником между идеологическим заказом со стороны государства и потребностями религиозных сообществ.
Теория «социального конструирования реальности» Питера Бергера и Томаса Лукмана позволяет обосновать необъективность ТЦ, их заказной и субъективный характер. Согласно названной теории, символический порядок всегда предшествует порядку космическому и социальному, а его конструктором является человек, который в процессе творчества экстернализирует себя: «Поскольку человек экстернализирует себя, он конструирует мир в которой экстернализирует себя. В процессе экстернализации он проецирует свои собственные смыслы в реальность». Так символический универсум образует и легитимизирует общество как «объективную реальность». К сожалению, далеко не всегда человек «экстернализирует» аккуратно и ответственно, вписывая свои «собственные смыслы» в уже сложившиеся традиции, парадигмы, правила. Неспроста идеологами и лидерами «русской весны» стали игроки-конструкторы (методологи, футурологи, писатели-фантасты), задолго до 2014 года придумавшие свою дерзкую версию реальности и воплотившие ее в жизнь без всякой оглядки на общие традиции и ценности.
В этом смысле ТЦ стали краеугольным камнем произвольно сконструированного символического универсума «русского мира». Это продукт новой, постсекулярной эпохи, и к христианству и его традициям он имеет самое опосредованное отношение. Это проекция политической ситуации на религиозную традицию, «политика, опрокинутая в прошлое».
Если вспомнить уже упомянутую теорию Бенедикта Андерсона, то ТЦ постсоветских сообществ можно назвать так: воображаемые ценности воображаемых сообществ. Здесь ценности – культурные артефакты, рукотворные средства для самоутверждения себя в качестве национальной (или наднациональной) целостности, отделенной и противопоставленной остальному миру. Андерсон обращает внимание на очевидное, но малоосмысленное: большинство из членов воображаемого политического сообщества никогда друг друга не знали, не встречались и даже не слышали друг о друге, тем не менее, в каждом из них живет образ их общности.
Если сообщества скрепляются коллективным воображаемым, воображаемыми ценностями, то остаются вопросы, как далеко может заходить это воображение; в каких оно (воображение) отношениях с тем, что в обыденном сознании называют реальностью; какова природа воображаемых ценностей и характер их влияния на общественное сознание; есть ли механизмы корректировки этого воображения и его влияния. Очевидно, что большая часть постсоветского общества, еще недавно бывшего атеистическим, не знает истории и содержания православных традиций, за которые готово сражаться, а тем более не знает традиций западного христианства, которые ожесточенно критикует. «Крещенный, но не просвещенный» может называть себя православным атеистом или настолько же православным сталинистом, и не чувствовать в себе никакой двойственности, не видеть в этой логике никакого противоречия.
Для исследователей постсоветской реальности эти «игры воображения» вполне знакомы и хорошо описаны на языке социологии и социальной психологии, а также на материале виртуальной реальности виртуального общества . Гораздо важнее теперь показать, что из традиционного стоит за этим больным воображением, когда и как происходит изобретение ТЦ и начинается их массовое производство, а затем и война под знаком их защиты.
Так группа петербургских исследователей предлагает понимать «постсоветские изменения как процесс recycling, т.е. вторичного использования чего-то вышедшего из употребления, поскольку это что-то устарело, сломалось или просто перестало быть нужным». По их мнению, отношение современности к традиции сочетает показное уважение и прагматизм: «открытие новых смыслов в привычных вещах» или «узнавание» «не отказывает старым смыслам в релевантности; оно только делает их вторичными».
ТЦ могут быть поняты как социальные конструкты или культурные артефакты, связанные с традицией уже вторичной связью. И здесь важно уточнить – что именно в ТЦ от традиции, а что от злобы дня; что в них от религии, а что от политики; на какие именно традиции идут ссылки; в какой современный контекст эти традиции вписываются – религиозный, политический, философский. Интересно также сопоставить декларируемые ТЦ и ценности действительные (проявляющиеся в социологических опросах и ежедневных практиках), традиции символические и традиции живые. Эти уточнения помогут ответить на вопрос, что традиционного в ТЦ, что позволяет именовать и распознавать их как именно традиционные; а также на более фундаментальный философский вопрос об отношении ТЦ к реальности и о природе реальности.

Традиции и гибриды

Традиции и гибриды

Тезис о том, что постсекулярность знаменуется «возвращением» религии и ее традиций в публичную сферу, давно уже стал общим местом. В то же время остается под вопросом сам способ работы с традицией – как она понимается, в каком виде возвращается, как меняется под контекст и как контекст меняет.
И мастера социального конструирования, и провокаторы постсекулярности любят игру по-серьезному, и для этого вовлекают в нее самые серьезные слова и вещи. Чем серьезнее материал, тем игра увлекательнее. Излюбленным объектом такой игры стала традиция. Она возвращается в общественное сознание в новом, усеченном и де-ре-конструированном виде. Самой традиции почти нет, ее глубинное содержание остается не востребованным и потому неизвестным, но бренд ТЦ стал актуальным и успешным.
ТЦ — это ценности, освященные ссылкой на традицию настолько глубокую, что в нее легче поверить, чем ее проверить. Так в России к ТЦ апеллирует и власть, и РПЦ. Речь идет о ценностях «исконных», «древних». На деле же имеет место подмена, когда ссылаясь на многовековую православную традицию, ее подменяют советским новоделом. Вспомним, что при Сталине была переписана не только история, было перестроено все общество, в том числе и Православная Церковь. Воссоздание в 1943 году РПЦ фактически дало начало новой традиции, оторванной и от дореволюционных корней, и от вселенского православия. Именно на эту малую традицию автоматически перенаправляет ссылка на традицию как таковую. В этом молчаливом перенаправлении, этой подмене – особенность функционирования традиции в постсекулярном контексте.
Спрос на традицию оказывается спросом на манипулятивный эффект от использования традиции. Это же можно сказать и о религии в целом – постсекулярность интересуется не самой религией, а тем ее потенциалом, который способен бесконечно увеличивать эффект манипуляций общественным сознанием. Таким образом удается мобилизовать общество, манипулируя его традиционалистским запросом, но предлагая взамен целостной и аутентичной традиции ее псевдоморфозу.
В случае с постсоветским пространством и российско-украинским противостоянием мы видим столкновение двух ценностных миров: российского общества, сплотившегося на основе ТЦ и украинского общества, объединенного «европейскими ценностями». В первом случае ценности понимаются как скрепы закрытого общества, во втором выражают достоинство и свободу как условия открытого общества. В одном случае ТЦ понимаются реакционно, в другом говорят о «революции ценностей». Но в обоих случаях исповедуемые ценности претендуют на традиционность, т.е. вписываются в традицию, принимаемую данным обществом как свою собственную, изначальную и непрерывную, нормативную и даже священную.
Как подчеркивает религиовед Оксана Горкуша, спрос на ТЦ резко усиливается в периоды нестабильности, тогда ценности приходят на смену нормам права: «В «зоне комфорта» ценностная (а особенно в ее сакральном измерении) мотивация становится неважной… В то же время в эпицентре реальности, где ставится вопрос о выживании, а не о комфортно-неконфликтном обустройстве совместной жизни, спасают именно сакральные ценности». Впрочем, сакральными же ценностями мотивируются и те, кто стремятся разрушить «зоны комфорта», посеять хаос и создать новый религиозной порядок (примечательно что их террор Оксана Горкуша называет не «ценностно мотивированным», а «ценностно имитированным»).
ТЦ востребованы не только откровенно религиозными, но и номинально религиозными или номинально безрелигиозными сообществами. Мы стали свидетелями того, как общества, еще совсем недавно отвергнувшие традиции ради масштабных социо-культурных экспериментов, решительно обращаются к этому символическому ресурсу. Тем самым обнаруживается, что постсекулярное сознание приблизилось к выходу за пределы общества потребления. Вещей уже или еще не достаточно, имеет место уже избыток или еще недостаток, уже стабильность или еще нестабильность. В этой неравновесности, в этом нестабильном движении, в неопределенном транзите поддерживать социальное целое могут лишь ценности, имеющие статус постоянных, т.е. традиционных. При всей разности эти ценности желают подчеркнуть именно этот момент постоянства, древности или даже вечности. Лучше всего это удается тогда, когда они представляются частью традиции религиозной.
Если им удается представить себя частью религии и заговорить от ее имени, то они становятся обязательной частью всех общественно-политических дискуссий. Как показал Талал Асад, «Легитимное вторжение религии в эти дебаты приводит к появлению современных «гибридов»: принцип структурной дифференциации, в соответствии с которым религия, экономика, образование и наука локализованы в автономных социальных пространствах, более не имеет силы».
Гибридный характер ТЦ дает невиданную власть над сферами, ранее закрытыми для религиозных влияний. Некогда автономные сферы общественной жизни оказываются проницаемыми, соединяемыми и управляемыми единой властью гибридных «ценностей».

Не раб, но сын

Не раб, но сын

Христианство это всегда избыток. Бог не дает мало. Он не дает меньше, чем нам нужно, только больше. Он всегда удивляет щедростью и полнотой. «Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком» (Иоан. 10:10), — говорит Христос. И Он «может сделать несравненно больше всего, чего мы просим, или о чем помышляем» (Еф. 3:20). Я думаю, именно такой веры и такой жизни искал мой дедушка-коммунист, когда всем желал, чтобы жизнь была «полной чашей».
Такая полнота приходит в Иисусе. Он восполняет наши недостатки, устраняет грехи и даже их следы, все кривизны выпрямляются и долины наполняются (Лук. 3:5). С оглядкой на наше прошлое мы радуемся исцелению и чудесным переменам. Но оглядываясь назад, на закон и порядок, преступления и наказания, нам будет трудно представить, к чему нас готовит Бог через все это, как далеко вперед Он нас хочет повести, как высоко поднять, насколько к Себе приблизить.
Верно говорят, что мера любви – любовь без меры. Именно так любит Бог. Он нас не только сотворил, но и полюбил. Не только полюбил, но и простил за нашу неверность. Не только простил, но и всячески обогатил. Он не возвращает нам потерянное, он даем нам гораздо больше, чем мы потеряли. Блудный сын возвращает в дом, и не наемником, но полноправным наследником, он получает не только хлеб, но и перстень.
Полнота Божьей любви еще и в том, что она излилась не только на своих, избранных, но и на чужих, непосвященных, посторонних. Это величие Божьего замысла о нас является главной темой проповеди «апостола язычников». Павел был настоящим революционером. Мало того, что он открыл Евангелие язычникам, он отказался что-то потребовать взамен, осложнять их жизнь и веру религиозными правилами. Мало того, что чужакам досталось богатство, оно досталось даром. Мало того, что их простили, их еще и оправдали, и усыновили.
“Ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа” (Гал. 4:7). Это сумма теологии апостола Павла. Здесь связываются и примиряются закон и благодать, прошлое и будущее.
Закон не дается в нагрузку к благодати, он подводит, предваряет, сопровождает до той черты, когда человек может стать свободным и от греха, и от сдерживающих грех правил.
Оспаривая тотальную власть закона, апостол Павел не отрицает его, но показывает его относительный, временный характер. Закон ограничен – по сроку и способу действия. Но Бог не ограничен законом, Он над законом как его автор. Также Он над законом в том смысле, что закон служит Ему и нашему благу. Новый завет устраняет диктатуру закона, напоминает о его воспитательной и вспомогательной роли, и вновь указывает на самое главное в этой истории – на Законодателя, который “дал и взял”, который заключал заветы и обновлял их.
Переключая внимание с закона на Законодателя, мы начинаем понимать смысл букв и правил. Они не порабощали, не угнетали, не лишали нас прелестей свободы. Они готовили нас к ответственной и полноценной жизни.
Отрываясь от букв и переводя взгляд на Бога, мы видим не тирана, но Отца.
И здесь, когда, казалось бы, мы должны броситься в объятья Отца, задыхаться от счастья, трепетать от восторга, танцевать и петь от пьянящей радости, мы делаем шаг назад. Мы боимся этой радости и этого счастья, мы боимся стать наследниками Божьими и предстать Его детьми.
Нам легче оставаться рабами. Просить и получать. Не получать и недовольствовать. Обижаться и завидовать. Негодовать и проклинать. Считать себя бедными и несчастными, будто наше жалкое положение может оправдать наш грех.
Бога оскорбляет не только наша гордость, но и ложное смирение. Он дал нам так много, что мы не вправе называться бедными. Он так возвысил нас, что мы не должны чувствовать себя униженными.
Для Него каждый – «не раб, но сын». И если мы остаемся рабами, то это наш выбор, вопреки Его воле, вопреки Его любви и благости.

РОДОВЫЕ СХВАТКИ НОВОГО МИРА

РОДОВЫЕ СХВАТКИ НОВОГО МИРА

Журнал «Вера и Жизнь», 2016, №1

Вопрос учеников нам кажется необычайно актуальным и понятным. Как и они, мы чувствуем тревогу, потому что рушится привычный мир, наступает хаос. Как и в то далекое время, мы спрашиваем: как понимать происходящее, как узнать наступающий конец, как предвидеть и подготовиться? Мы хотим знать признаки и сроки. Но в ответ слышим: «Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас».

Главный признак

Нам кажется, что Христос уходит от ответа, но это и есть Его ответ. Он хочет, чтобы мы следили за собой, бодрствовали. Для Него это важнее всего прочего – важнее любопытных фактов, подсчетов, расследований и споров.

В то же время в Его совете беречься обольщения есть прямой ответ на вопрос о главном признаке последнего времени. Обольщение и есть главный признак конца. Обольщение – это сладкая, приятная неправда. Обольщают с коварной улыбкой и при этом ничего не требуют, кроме согласия на ложь, измену и отступление.

Конечно, обольщение угрожало всегда, но сейчас оно достигло немыслимых масштабов. И это сближает наше время с пророчеством Христа, когда подавляющее большинство будет служить лжи и преследовать тех немногих, кто останется верным истине. «Тогда будут предавать вас на мучения и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое; и тогда соблазнятся многие, и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга; и многие лжепророки восстанут и прельстят многих; и по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь. Претерпевший же до конца спасется» (Мф. 24:9–13).

Немногие

Обратите внимание, как часто в этих стихах звучит слово «многие»: многие соблазнятся, многие возненавидят, многие предадут, многие охладеют в любви. А «претерпевший» – в единственном числе. Верный всегда почти один, верные всегда в меньшинстве.

Эта диспропорция, разительный контраст между многими и немногими, толпой и единицами – признак последнего времени. Если вы видите вокруг себя, как большинство легко соглашается с неправдой и грехом, можете быть уверены: конец близок.

Немного социологии. Как говорят исследователи, для того чтобы какая-то социальная группа стала влиятельной и могла изменить общество в целом, ей нужно достигнуть 5% от общей численности. На сегодня численность евангельских христиан в постсоветских странах колеблется в пределах 1%. Евангельские верующие – явно в меньшинстве.

Ответственность каждого

Массовое обольщение должно нас страшить куда сильнее, чем война. Почему? Потому что война, как правило, не в нашей власти, а вот поддаться или не поддаться обольщению – наша ответственность.

Вот почему Христос предупреждает о соблазнах и лишь затем продолжает разговор о войнах и прочих бедах: «Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь, ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец; ибо восстанет народ на народ и царство на царство; и будут глады, моры и землетрясения по местам; всё же это – начало болезней» (Мф. 24:6–8).

Цена истины

Христос предупреждает, чтобы мы следили не за внешними событиями, но за собой, потому что основная угроза исходит не от духа войны, но от духа обольщения. Жертв пропаганды намного больше, чем жертв войны.

На фоне всеобщего сна те немногие, что бодрствуют, должны свидетельствовать об истине. «Но вы смотри?те за собой, ибо вас будут предавать в судилища и бить в синагогах, и перед правителями и царями поставят вас за Меня, для свидетельства перед ними» (Мк. 13:9).

Свидетельство – отнюдь не легкий и веселый рассказ о бытовом происшествии, не шоу и аплодисменты, не сладкая вата и развлечения. Христианское свидетельство связано с му ченичеством. Это когда я свидетельствую о том, что только Христос – Господь, что истина – не мнение большинства, а Его воля. Как вы понимаете, это не нравилось многим и раньше и не может нравиться сегодня. Именно за это первых христиан распинали, отдавали на растерзание зверям. Именно за это можно поплатиться головой и сегодня.

Когда большинство называет черное белым, когда об истине молчат, когда страх парализует, тогда свидетельство верных и бодрствующих приобретает особую ценность. Я уверен, что Бог готовит нас не для тихих и мирных времен, но для дерзновенного и мужественного свидетельства во время массового отступления.

Свидетельство всем народам – это не только распространение Евангелия в мирное и спокойное время. Свидетельство прямо связано с войнами, катастрофами и преследованиями. Свидетельством будет мудрое и терпеливое поведение христиан среди бедствий. На фоне всеобщего обольщения они будут хранить здравый смысл и верность Христу. Они не позволят манипулировать собой и они не будут торговать своими убеждениями. Они будут отделять истину от лжи и провозглашать ее смело и громко.

Поручение

То, что нам довелось жить в дни массового обольщения, – не трагедия, а привилегия, Божье доверие и поручение, возможность послужить сонным людям отрезвляющим словом истины. Мы нужны Ему, и Он готовит нас: «Я дам вам уста и премудрость, которой не возмогут ни противоречить, ни противостоять все, противящиеся вам» (Лк. 21:15).

Мы знаем, что «проповедано будет сие Евангелие Царства по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец» (Мф.24:14). Но что будет представлять собой эта проповедь? Не только и не столько телепередачи, глянцевые журналы, подарочные издания Библии, концерты и крусейды. В первую очередь понадобится смелое слово мученика, разгоняющее тьму и открывающее правду, обличающее сговорчивое большинство и прославляющее единого и единственного Господина. Лучшим свидетельством древнему Риму, искавшему лишь хлеба и зрелищ, был крик умирающего, но несломленного христианина: «Иисус – Господь!» Лучшим свидетельством современному миру, одурманенному пропагандой и потребительством, будет все то же слово: «Иисус – Господь!» Это смелое исповедание вызывает ненависть мира, но именно оно властно касается открытых сердец.

Путь обольщения Господство Христа оспаривают не только мечом, но и полуправдой, не только угрозой, но и прелестью. Основная опасность обольщения не в том, что люди ошибаются, не разбираются, не понимают. Каждый из нас может запутаться, обмануться в своем выборе, но если не следить за собой, то ложь усиливается и губит. Самое страшное, что обольщение ведет к измене Христу и Его Царству. Все, вступившие на дорогу лжи, рано или поздно принимают ложь за правду, антихриста за Христа, князя мира сего за Господа.

Нам начинает казаться, что «Царство, и сила, и слава» принадлежат не Богу, потому что Бог далек, а дьяволу, так как он ближе и полезнее. Иногда кажется, что то, что мы так долго просили у Бога, может легко и быстро дать дьявол или его слуги. Тогда вместо Христа мы начинаем поклоняться антихристу.

Нас обольщает искусство пропаганды, очарование разврата, власть зла, рейтинги, самоуверенные речи, популизм, подтасовки, красивые картинки, мнения экспертов, обещания и победы. Однако стоит помнить предупреждение Христа, что лжехристы придут под Его именем, что зло не будет называться злом, но вырядится в светлые одежды. «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных. Вы же берегитесь. Вот, Я наперед сказал вам всё» (Мк. 13:22–23).

Внутренний враг

Гонения придут не только извне. Разделение и вражда проникнут в среду верующих людей. «Предаст же брат брата на смерть, и отец – детей; и восстанут дети на родителей, и умертвят их. И будете ненавидимы всеми за имя Мое; претерпевший же до конца спасется» (Мк. 13:12–13). На самом деле удивляет не сила зла, а то, что зло может обольстить даже добрых людей. Беспокоит не столько число и жестокость врагов, сколько предательство друзей.

Точно так же, как вместо Царя будут лжецари, вместо Христа – лжехристы, так вместо Церкви будут церкви-подделки. Конечно, люди будут чувствовать разницу и обман, но далеко не каждый захочет рисковать своим благополучием или своей головой, задавая «лишние вопросы».

«Следить за собой» означает утверждаться в здравом евангельском учении, сохранять единство и общение с верными, распознавать духов, не участвовать в делах тьмы и обличать их. Все это укрепляет в нас иммунитет к пропаганде.

Сила верности и радость победы

Бодрствующий христианин задает себе вопрос: «Кто мой Царь?» Бодрствующий не разменивает себя на мнения и сенсации, не смотрит телевизор до головокружения или умопомрачения. Он следит за собой, сверяя себя с Христом, не теряя Его из виду. Он боится одного – остаться без Христа, изменить себе и Ему.

Кто боится Бога и больше всего ценит верность Ему, тот не будет бояться войн и военных слухов, гонений и бедствий. «Начало болезней» он воспринимает с радостью, потому что эти «болезни» не к смерти. Это родовые схватки, в которых приходит Царство Божье.

Многим кажется, что в болезнях умирает все доброе, что еще есть в мире, но это не так. Мир болен муками рождения! Рождается новая эпоха – Царство Божье, которое прорастает изнутри, как семя, заквашивает мир, как закваска. Христианин не боится «начала болезней», так как знает, что в них рождается Царство. И войти в это Царство смогут те, кто не поддался обольщению, кто не изменил Царю.

Участником наступающего Божьего Царства станет лишь тот, кто исповедовал господство Иисуса, кто верил только Евангелию, кто не стыдился истины и «не сообразовался с веком сим», но свидетельствовал своей жизнью

Ненужные вещи. Примирение

Ненужные вещи. Примирение

Когда я говорю о войне, я могу рассчитывать на поддержку одной из сторон конфликта. Когда я говорю о примирении, я получаю шишки со всех сторон.
Примирение не нужно никому. Агрессор действует с позиций фактической силы, и моральные аргументы его не остановят. Потерпевший действует с позиции моральной силы, надеясь, что рано или поздно она станет силой фактической и позволит восстановить справедливость и отмстить обидчику.
Каждый считает себя добрым и не желает мириться со злом и злыми. Каждый делит всех на наших-не наших. И деления эти неустранимы, и война потому бесконечна.
Но правда в том, что без примирения добрые не смогут победить злых. Почему? Потому что добрые не смогут проявить своё добро, а злые раскаяться в своём зле.
Примирение начинается не с военного трибунала, когда чувство мести удовлетворено и можно проявить великодушие победителей. Примирение нужно уже сейчас, в разгар войны. Нужно исцеляющее примирение с Богом как с высшей правдой, с собой, своим прошлым, своими ближними. Тогда мы становимся цельными, неделимыми, непобедимыми. И как раз тогда, когда мы становимся внутренне цельными, мы начинаем понимать условность делений и обретаем силу их устранить, т.е. победить. Ведь чего больше всего боится «враг»? Того, что его «враг» и его война — не правдивые. Того, что все это обусловлено не объективными условиями, а его собственным преступным, ложным, аморальным выбором. Такое примиряющее видение ведёт не к поражению, а к победе. Напротив, отсутствие нашей внутренней цельности усиливает «врага», создаёт для него удобный «вражеский» образ, подтверждает его безумную версию, что все всем враги и потому война оправдана всегда и со всеми.
Примирение не нужно для тех, кто верит в «объективную реальность» врага и войны. Они боятся его как утреннего света. Потому что тогда откроется, что они воевали сами с собой; что они сами сделали себя врагами всех; что они сами лишили себя добрых соседей и верных друзей; что никто против них зла не замышлял; что их злой выбор ничем не был оправдан; что их вину не с кем разделить; что стрелки не на кого переводить.
Примирение (видение и практика жизни без «врагов») не делает нас беззащитными. Мы можем и должны защищаться от людей с оружием. Но не как от «врагов», а как от душевнобольных, обезумевших ближних, вообразивших себя героями священной войны и объявивших её всем сразу. Смирительная рубашка и принудительная изоляция могут обезопасить буйных от самих себя и всех не буйных от буйных. Но только любовь сможет исцелить их. Её понадобится очень много, чтобы однажды смирительные рубашки можно было бы снять

Ненужные вещи. Прощение

Ненужные вещи. Прощение

Самые дорогие вещи нельзя купить. Они даются даром. Жизнь, любовь, свобода, достоинство, дружба, счастье… Все это нам подарено. Но человек отказывается от дара и пытается перевести все это в разряд товарно-денежных отношений, обмена «ты мне — я тебе». Дар оказывается ненужным. Вместо того, чтобы его принять, мы начинаем торги. Почему так? Потому что дар ставит нас в неудобное положение. Положение кланяющегося, принимающего, благодарящего (дарящего ответное добро). Все это неприемлемо для нашего Я, которое готово платить и воевать, даже давать и прощать, но не готово смиряться, принимать, быть прощенным и принятым.
В этом смысле наиболее унизительно прощение. Кто-то должен подарить мне эту милость, потому что я не смог ничего предложить в оправдание своей вины и в уплату за свой долг. Я оказался несостоятельным и сдался на суд или милость. Теперь я в руках другого.
Я делал все, чтобы этого не случилось. Воевал до последнего патрона. Торговался до последнего гроша. Блефовал. Врал. Играл. Но вот теперь у меня ничего нет — кроме вины и долга.
Прощение — прекрасная вещь, особенно для того, кто прощает. Но принять её сложно. Если можно не принимать, её не будут принимать.
Принять прощение — принять свою несостоятельность, пройти через смерть своего Я и смиренно отдаться на милость другого.
Это совершенно ненужная, смертельно опасная вещь. После прошения нельзя жить прежним. Все меняется, Я уменьшается до исчезновения. Но именно с прощения начинается новая жизнь, жизнь благодарения.

Вера, мир и меч

Вера, мир и меч

Прежде, чем мы будем говорить о мире среди народов и стран, нужно задать вопрос о собственной вере. Прежде, чем называться посланниками мира, нужно проверить себя. Я убежден, что одна из главных причин напряженности в мире – неготовность и неспособность христиан показать свой мирный характер, подтвердить свою верность Христовым заповедям любви. Если это не готовы сделать мы, христиане, то чего мы вправе требовать от других религий или политических сил? Вот почему вопрос о мире – это вопрос о нас самих и нашей вере. Давайте начнем с него – он первичнее гражданской позиции и политических теорий. Не только потому, что для нас вера – начало всего. Но еще и потому, что вера сильнее всего, а, следовательно, может быть и опаснее всего. Вражда и война все больше и чаще подпитываются религией. Помимо нашей гражданской ответственности за восстановление и защиту мира, есть и ответственность верующих людей за характер своих убеждений, способ передачи своей веры, отношение к инаковерующим и неверующим. Несет ли наша вера мир? И почему так часто появляется меч?

Думая о мире и миротворчестве, мы снова и снова сталкиваемся с неизбывными евангельскими противоречиями. «На земле мир» (Лк.2:14), поют ангелы в ночь Рождества, но Сам Христос, едва начав служение, признается, что принес «не мир, но меч» (Мф.10:34).

В канун грозных событий Он призывает учеников вооружаться: «Продай одежду и купи меч» (Лк.22:36), но воспользоваться оружием не позволяет: «Убери меч в ножны» (Иоан.18:11).

Противоречия в текстах отражают противоречивость жизни. «На земле мир, в человеках благоволение», – это добрый взгляд Бога на людей, Его видение мира. Но у нас, людей, есть свои взгляды на себя и ближних, на небо и землю. И это наше упорное видение предельно воинственное, как хорошо передано у Виктора Цоя:

Между землей и небом – война.

И где бы ты ни был, Что б ты ни делал,

Между землей и небом – война.

Противоречия неустранимы, потому что неустранима наша свобода, в том числе свобода противиться, упорствовать, враждовать, предавать, убивать.

Сам же Бог видит землю примиренной и ждет, когда мы сложим свое оружие. Для чего же Ему меч? Христос уточняет, что пришел не убить мечом, но разделить (Мф.10:35). Меч – символ разделения между теми, кто последует за Христом, и теми, кто объявит Ему войну. Сам Христос не берет в руки меч. Меч возьмут в руки люди, которые определят себя Его врагами, чтобы убивать тех, кто следует за Ним.

Это разделение неустранимо. Мы можем мирить только тех, кто желает мириться. Мы можем объединиться только вокруг Него. В этом смысле меч будет всегда. Он будет разделять желающих и нежелающих. Христос будет примирять желающих. Нежелающие будут убивать желающих.

Когда Он предупреждает: «Не думайте, что Я пришел установить мир на земле», Он говорит о том, что Его мирная миссия вызовет агрессивное сопротивление. Когда Он советует купить меч, Он советует подготовиться к трудностям, которые нужно принять: «Эту чашу дал Мне Отец. Неужели Я откажусь ее выпить?» (Иоан. 18:11).

Он не использовал и не использует Свой меч до последнего времени. Было время, когда проливали Его кровь. Продолжается доныне время, когда убивают Его свидетелей. Но уже вскоре, в конце времен, Он явится как Всадник, обагренный кровью, с исходящим из уст обоюдоострым мечом (Отк.19:15). Вот тогда Он использует Свой меч. А пока звучит Его доброе слово: «Мир земле».

А что же мы? Нам нравится слово о мече. Мы не отказываемся быть посланниками мира, но любим чувствовать себя сильными и боимся оказаться беззащитными. Нам нравится Всадник, нам хочется быть в роли грозных всадников. Нам жалко Агнца, нам страшно оказаться в роли агнцев.

Мы не против быть посланниками мира с мечами в руках. Чтобы защищать и защищаться. Чтобы властно принудить к миру и к вере. Чтобы очистить свои ряды от еретиков и соглядатаев. Как же без меча?

Недавно я читал интервью с бывшим проповедником, который решил стать атеистом. В последующие месяцы он не услышал от «посланников мира» ничего доброго, только проклятия от верующих друзей, пожелания скорого ада и угрозы пастора «начистить физиономию».

Без меча трудно. Но, взяв меч в руки (якобы ради своей веры), я оказываюсь не за Христа, а против. Взяв в руки мечи, христиане выберут себе Инквизитора, а Христа отправят в тюрьму. То, что Достоевский написал о Великом Инквизиторе, справедливо и о нас, инквизиторах малых.

Смогут ли посланники мира обойтись без мечей? Сможет ли наша проповедь обойтись без манипуляций, давлений, угроз? Сможем ли мы принять людей в их разности? Сможем ли принять в их враждебности?

Для того, чтобы открыть объятия, нам придется выпустить из рук меч. Может, пора это сделать? Ведь мы все равно не умеем им пользоваться. И слава Богу, что не умеем. Каждому свое призвание.

Как у того же Цоя:

Где-то есть люди, для которых теорема верна.

Но кто-то станет стеной,

А кто-то – плечом, под которым дрогнет стена.