Ратуя за православную Реформацию и открыто исповедуя крещение по вере, Марцинковский оказывался в некоем межцерковном, ничейном пространстве – между западными и восточными влияниями. При том, что ему лично это было комфортно, он не мог игнорировать вопрос: «Какое вероисповедание победит в России? Будет ли это западный протестантизм или восточное греческое православие?». Отвечал он так: «Я лично полагаю, что в России будет русское христианство — так же, как в Германии есть немецкое, и в Византии было греческое. Притом это будет христианство свободно принятое, а не внушенное сверху, со стороны власти, до известной степени предписанное, как это было в Х веке, во время крещения Руси. Наконец, это будет христианство не Х века, а XX века — ибо Дух Святый говорит Церквам и доныне. Верую, что по-настоящему насытится русская душа лишь вселенским христианством, представляющим синтез, сочетание западной мужественной активности и восточной нежно-женственной созерцательности. Ценности православия, его некоторые глубокие догматические толкования, его пение и музыка должны быть сохранены и оживотворены той сознательной личной верой, которою богато свободно-евангельское христианство».
В этих сжатых ответах мы видим образ будущего христианства, которого чаял Владимир Марцинковский: христианство с национальным характером и культурой; свободное, сознательное и просвещенное; современное и творческое; синтетическое, восточно-западное, вселенское; православно-евангельское и глубоко-личное. К большому сожалению, этот проект до сих пор не вызывает интереса у тех традиций, которые были реформатору одинаково близки и сближению которых он посвятил свою жизнь.
Владимир Марцинковский думал не только реформе православия, но и о новом будущем для евангельского христианства. Он думал о такой реформации, которая сблизила бы и обновила в этом сближении не одну, но обе традиции. Больше того, он мечтал о христианстве, которое было бы привлекательным для других религий. Речь шла не только об иудаизме, но даже о буддизме. Вслед за Владимиром Соловьевым Марцинковский «приписывал Будде в некотором смысле роль Иоанна Крестителя в языческом мире, ибо он подготовил в нем отвращение к царству тьмы, без чего невозможно обращение к царству света». Иными словами, он мечтал о том, чтобы истина христианства очистилась от конфессиональных (и шире – религиозных) форм, скрывающих ее универсальный масштаб.
Завещание Марцинковского для православных и евангельских христиан наших дней можно сформулировать так: Церковь может обновиться только тогда, когда станет живой общиной спасенных и крещенных по вере, свободной от государства и своих собственных конфессиональных стереотипов, социально ответственной и миссионерской. К сожалению, он так и не увидел Реформации в православной Церкви, но зато был участником и свидетелем того, как возникали новые общины – в тюрьмах, больницах, библиотеках и университетах. Возможно, будущее Церкви связано именно с такими сообществами христиан. Их существование – свидетельство того, что Реформация продолжается, не дожидаясь соборов и официальных решений.
Духовный наставник Марцинковского, барон Павел Николаи за неделю до своей смерти в 1919 году написал в письме: «Это тьма перед рассветом. Царство Божье никогда не погибнет!». Марцинковский также видел «Свет Незакатный» до конца своих дней, даже в событиях мировых войн и коммунистических репрессий. Сегодня их биографы задаются вопросом: «Какими могли быть последствия для России, если бы Николаи и его соратникам, мирянам и священнослужителям, тем, чья деятельность имела в своей основе глубочайшую личную веру и осознание ими своего долга перед обществом, история предоставила больше времени для завершения начатого ими дела».
Мы, наследники этих реформаторов, в канун великого юбилея европейской Реформации, просто обязаны задать себе аналогичный вопрос: какими могут быть последствия для наших стран, народов и Церквей, если бы мы наконец решились принять всерьез проект Владимира Марцинковского и воплотить его в жизнь хотя бы частично?
