Archives › Статьи

Бог, судьи и царь

20 марта, 2017
Статьи

Самуил был
хорошим судьей, но он состарился. А когда понял, что его время вышло, поставил
судьями своих сыновей, которые «не ходили путями его, а уклонились в корысть, и
брали подарки, и судили превратно» (1 Царств 8:2).

Был Илий, стал
Самуил. Все еще помнили нечестие сыновей первого, но, как оказалось, и у
святого бывают недостойные дети.

Теперь не судья
судил народ, но люди судью: «Вот, ты состарился, а сыновья твои не ходят путями
твоими; итак, поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов»
(8:5).

Стоит ли
удивляться, что «не понравилось слово сие Самуилу (8:6)»? Судья пошел
жаловаться Господу, искать поддержки. Но Бог поддержал требование людей:
«Послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли,
но Меня, что Я не царствовал над ними; как они поступали с того дня, в который
Я вывел их из Египта, и до сего дня; оставляли Меня и служили иными богам, —
так поступают они и тобою» (8:7-8).

О чем все это?
Бог поддерживает требование народа, но также обличает настоящие мотивы этого
требования. Люди неблагодарные и неверные. Они пользуются Богом и Самуилом
исключительно в своих интересах. И когда им начинает казаться, что царь будет
им выгоднее, они готовы променять и своего любимого судью, и своего
единственного Бога.

Беда еще в том,
что на это есть основание. Что мы, судьи, люди Божьи, не очень то и достойны.
Наши дети позорят нас, а мы сами позорим Бога. Мы обличаем чужих, но закрываем
глаза на своих. Потому что считаем себя лучшими, особенными, избранными. Но
рано или поздно люди берут суд в свои руки и начинают судить нас.

Правда в том, что
Бог управлял посредством несовершенных людей. Это Он поставил судей. И Он судил
их и наказывал народ за них, но также благословлял их и народ благословлял за
них. Время судей – это время особенной близости Бога. Но приходит время царя, и
Бог умолкает. Потому что любой царь хочет стать Богом. И сами люди склонны его
обожествлять. Ведь это их царь. Это не суверенный Бог.

0
0
1
321
1831
ASR
15
4
2148
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

/* Style Definitions */
table.MsoNormalTable
{mso-style-name:»Table Normal»;
mso-tstyle-rowband-size:0;
mso-tstyle-colband-size:0;
mso-style-noshow:yes;
mso-style-priority:99;
mso-style-parent:»»;
mso-padding-alt:0cm 5.4pt 0cm 5.4pt;
mso-para-margin:0cm;
mso-para-margin-bottom:.0001pt;
mso-pagination:widow-orphan;
font-size:12.0pt;
font-family:Cambria;
mso-ascii-font-family:Cambria;
mso-ascii-theme-font:minor-latin;
mso-hansi-font-family:Cambria;
mso-hansi-theme-font:minor-latin;}

Когда мы хотим
жить «как прочие народы», мы лишаемся первородства. Когда мы отдаем царю то,
что принадлежало Богу, мы лишаемся Его близости.

Культура как миссионерское поле

20 марта, 2017
Статьи

Постсоветская культура –
это непаханное и даже нехоженное миссионерское поле. Здесь все еще впереди.

Все нужно обозначить,
расчертить, перебрать, рассортировать. Большинство культурные артефактов
принадлежат богоборческой советской эпохе, когда чествовались идолы и демоны,
кровь и смерть, обман и жестокость. Праздники и практики, ключевые цитаты и
штампы, обычаи и установки, звуки и образы, хрестоматии и каноны – практические
все отравлено атеизмом или откровенным богохульством.

Это нужно распознать и
назвать своими именами. Хуже всего, когда христиане неразборчиво освящают то,
что несовместимо с их верой, хотя и привычно в культуре.

Это первая задача –
очиститься, отмежеваться, освободиться от всего того, что веру убивает. Нужно
расчистить поле, чтобы добрые семена могли взойти и показать себя. А также для
того, чтобы там можно было сеять новые посевы.

Вторая задача –
растолковать все то, что есть доброго в культуре, что говорит о вере, или
помогает начать разговор о ней. Это огромный пласт работы – создание нового
канона или альтернативной истории, реконструкция светлой линии. Люди этого не
видели, а если и видели, то не понимали.

Третья задача – активное
творчество, новые посевы, созидание, воспитание, просвещение. Это создание новых традиций, связь с которыми
дают людям силу, бережет их или вдохновляет. Культура дает силу приподняться
над падшей природой, увидеть мир иначе.

Различение,
истолкование, созидание – это не просто культурные акты. Это часть христианской
миссии, которая не ограничивается искуплением души, но задается вопросом об
искуплении всего мира, видит мир искупленным и движима этим новым образом
преображенного творения.

Культура показывает Бога
воплощенным – не только в образы, но и в нашу жизнь в целом. Эта культура
показывает не отстраненного далекого Бога, но Бога нашей жизни, повседневности,
труда, переживаний, страха и боли, утешения и надежды.

Культура говорит о Боге
нерелигиозным языком. То, что нельзя сказать прямой библейской цитатой, вполне
можно передать с помощью художественного образа.

Культура создает
контекст для принятия решений – задает смыслы, мотивы, примеры. Как люди
принимают решение? Не стоит переоценивать сознательность и свободу принимаемых
решений. Во многом решения определяются господствующими культурными практиками.
Мы не можем апеллировать к индивидуальному сознанию людей и ожидать, что они
сами разберутся с культурой, выберутся из ее плена. Мы должны предложить
образы, ассоциируясь с которыми, опираясь на которые, увлекаясь которыми, люди
смогут решиться, сделать шаг веры.

А потому, как говорит
Джеймс Смит, «Нам нужны не только учителя и проповедники, ученые и «доктора»
Церкви, чтобы научить нас, что нам делать. Если мы собираемся захватить
Евангелием воображение и освятить восприятие мира, нам понадобятся художники и
писатели, музыканты и танцоры, скульпторы, поэты, дизайнеры, чей творческий
труд покажет мир другим, сделает нас способными представлять его иначе»[1].

0
0
1
446
2545
ASR
21
5
2986
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

[1] Smith, Imagining the
Kingdom, 163.

Время слабых

15 марта, 2017
Статьи

Если мы внимательно присмотримся к истории, то увидим,
что христианство было наиболее успешным тогда, когда было слабым, не имело
опоры в государственной власти и ее силе.

Так Лев Гумилев описывает чудо
несторианской миссии среди кочевников:

«Известно, что русская православная
миссионерская деятельность в Сибири, несмотря на мощную поддержку
правительства, имела чрезвычайно малый успех. Тем более удивительны результаты,
достигнутые несторианами, действовавшими только за свой страх и риск. Очевидно,
они преодолели наибольшую трудность общения между разноязычными народами, т.е.
нашли в языке местного населения слова, передававшие адекватно сложные
христианские понятия. Благодаря этому они стали для южносибирских скотоводов
своими, близкими, а их учение было усвоено органически, без применения
насильственных мер, для которых у несторианских миссионеров не имелось никаких
возможностей»

(Гумилев, В поисках вымышленного царства, 114-115).

0
0
1
32
202
ASR
3
1
233
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Итак, по Гумилеву, секрет несторианской миссии объяснялся тремя особенностями: готовностью служить без границ,
выражать универсальные истины на языках местных культур, обходиться без опоры
на административно-силовой аппарат власти.

То, что они
были в рассеянии, делало их вездесущими. То, что они были слабыми и гонимыми, заставляло полагаться лишь на силу своего слова и истину своей веры.

Эти уроки прошлого более чем актуальны сегодня, когда христианство
теряет доверие по причине своей близости к сильным мира сего, когда власть и
насилие компрометируют церковь, ничуть не помогая в ее миссии. Напротив,
удивляет влияние слабых, но верующих и верных.

Глобализация разрушает старые и порочные связи
национальных государств и государственных церквей, как некогда Реформация
разрушала связь империи и имперской церкви.

Это не обязательно освобождает, но зато создает
момент, когда освобождение становится возможным, по меньшей мере, мысль об
освобождении. В этот момент христианство может оказаться частью нового мирового порядка, но
может и сохранить свою инаковость, отстраняясь от власти и отказываясь от
насилия.

0
0
1
272
1666
ASR
28
2
1936
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Вера и воображение

14 марта, 2017
Статьи

Для реформации культуры
нужна вера, именно вера дает то надежное основание, на котором можно уверенно
стоять; дает то место, ту точку вненаходимости, с которой открывается
перспектива Царства, «горизонты веры»[1].
Люди без веры способны лишь отражать наличное состояние и на все отчаянные вопросы
невозмутимо отвечать: «Здесь этого нет. Ничего не видно. Этого не может быть».
Мы помним, как хорошо «социалистический реализм» изображал (не без некоторых
прикрас) мир. Но там не было чудесного, невозможного, невиданного,
неслыханного, потустороннего, или просто удивительного. Там были лишь мы, и мы от себя устали.
Воображение не просыпалось, оно было лишним.

Вера связана с
уверенностью: мы не одни. Вера открывает двери и распахивает окна, открывает
мир чуду.

Итак, все начинается с
веры. Но есть неуловимый момент, когда вера как состояние религиозное переходит
или не переходит в состояние творческое, известное как воображение.

Христианский философ
Джеймс Смит предлагает свою версию антропологии культуры: «Мы, главным и
коренным образом, создания чувствующие. Наши миры созданы скорее воображением,
чем интеллектом. Люди – это желающие создания, живущие историями, нарративами,
образами и разнообразием форм поэзиса»[2].

В самом деле, мы не
только познаем, мы чувствуем, желаем, действуем, подражаем. И все это
определяется культурой, в которую мы включены. Мы соучаствуем в ряде культурных
практик. В них мы воспроизводим общество, и себя как часть общества. Церковь
используется другое слово – литургия, которое хорошо передает
общинно-общественный характер того, как мы находим и практикуем себя. Мы
становимся причастниками целого в литургии церковной и нецерковной, в общем
творческом действии.

Когда мы обращаемся к
одним и тем же образам, повторяем одни и те же слова, участвуем в коллективных
действиях, мы определяем, настраиваем, формируем себя. То, какими образами мы
себя окружаем; то, какие фразы мы выдаем по умолчанию; то, что вызывает у нас
восторг и трепет, смех и плач, — все это задает дологические структуры нашего
восприятия мира.

Безусловно, мы должны дисциплинировать свое воображение,
подчиняя его вере, которая может выступать не только глазами для верного
видения, но и противоположностью видения наивного (2 Кор. 5:7). Об этом хорошо
сказал поэт-философ Тютчев:

“Я лютеран люблю богослуженье,

Обряд их строгий, важный и простой —

Сих голых стен, сей храмины пустой

Понятно мне высокое ученье”.

Строгость протестантизма в отношении зрительных образов
понятна. Человек не должен очеловечивать и опредмечивать Бога, позволять себе
антропоморфные аналогии, закреплять духовные переживания и откровения. При этом
место видимого занимает слышимое – песнопения, молитвы, и, конечно же,
проповедь.

Я знаю это по нашей
семье. У нас все были музыканты. Мы учились слышать Бога – в музыке и пении,
формировать себя в прославлении и поклонении.

Но мои дети – другие.
Моя дочь увидела книжку Френсиса Шеффера “Искусство и Библия”. Полистала и
вернула. “Папа, здесь нет искусства”. Почему? Там не было картинок.

А если бы картинки были?
Кто их создавал? Было ли это священнодействием? Было ли это откровением для
мастера и станет ли это откровением для зрителей? Не только создание, но и
восприятие должно быть освященным.

Важно не только что мы
видим, но и как мы видим, каким глазами, с каким сердцем, в каком состоянии.

Этой зимой я встретил
двух христианских художников, которые уверили меня в том, что вера дает нам
новое видение и поощряет наше воображение. “Если я верю, то как я вижу и что я
вижу?”, — спрашивал я себя.

Макото Фуджимура удивил
не только своими полотнами[3]
– в них без веры трудно что-то увидеть, так что это может быть настоящим
тестом. Он удивил своей историей, как встретил Христа изнутри творчества, как
полюбил Его и как выразил это в красках. Его творчество и книга «Молчание и
Красота. Тайная вера, рожденная в страданиях» вдохновила Мартина Скорсезе в
работе над фильмом «Молчание».

В те же дни я ближе
познакомился с моим коллегой по миссии, пастором и художником Джейсоном Дорси. Он известен тем, что делал выставки прямо в
здании церкви. Джейсон принял церковь запущенной, здание было историческим,
хотя безжизненным. Теперь там не только слушают проповеди и песни, там смотрят
и обсуждают картины. “Мы не придумываем что-то новое, чтобы особо выделить призвание
творческих людей и поддержать их. Мы исходим из такого богословия, в котором
Бог – Художник и Мастер, который искупает своих надломленных людей и по
благодати преобразует их в красоту Христова образа. Если ваше видение церкви –
это галерея людей как живых произведений искусства, то вам будет не так трудно
сделать следующий шаг, чтобы ценить и поддерживать творческих людей, созданных
по Божьему образу”[4].

Они очень разные –
Макото и Джейсон. Макото видит глубину, где узнаваемых образов почти нет.
Джейсон видит обычных людей и родную природу. Но и тот, и другой, видят Бога и
потому их картины отражают Его свет, Его присутствие Его благодать.

Вера дает силу
воображению и направляет его. Воображение раскрашивает веру, спешит применить
ее к жизни и увидеть жизнь в ее свете. Сегодня нам нужно не только верить, нам
нужно воображать мир согласно вере, создавать такие образы, которые захватят
людей и направят их в глубину и высоту Божьей любви.

0
0
1
743
4545
ASR
77
7
5281
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

[1] “Горизонты веры»
— так называлась книга воспоминаний известного киевского пастора и поэта
Георгия Винса, рассказывающая об опыте страданий за Христа в советских тюрьмах
и ссылках. Для него даже новый этап (путь к другому месту заключения) был новым
горизонтом веры: «Какое счастье быть верующим — и даже в тесноте
этого воронка видеть Божьи горизонты, понимать, к чему направлена вся
человеческая история. И воспринимать свою маленькую жизнь, свою судьбу как
частицу Божьей благодати. Его внимания и любви”.

[2] Smith James K.A. Imagining the Kingdom.
Grand Rapids: Baker Academic, 2013, xii.

[3] Часть его работ
можно найти на его официальном сайте http://www.makotofujimura.com

[4]
http://www.redeemindy.org/redeemer-presbyterian-church/latest-info/why-the-arts-pastor-jason-dorsey

Лучший и Единственный

13 марта, 2017
Статьи

«Ты лучшая из
женщин!», «Ты самый прекрасный из всех!». Весной это слышно часто и везде. Это
здорово, что мы все еще находим друг в друге хорошее, достойное интереса и
высокой оценки.

Но есть в этом и что-то
неуместное – из, среди, в сравнении. Я или Ты – одни из многих. А хочется,
чтобы Я и Ты были уникальными.

Сравнивать с
другими – это естественно для человека. Но не является ли это оскорбительным
для настоящих чувств и дорогих людей, не лишает ли это их и нас неповторимости,
несравнимости?

Мы сравниваем себя,
других людей, и даже Бога.

Мы хвалим Его как
самого заботливого, самого доброго, самого милостивого.

Как будто есть
другие боги.

Как будто у нас
есть выбор.

Как будто мы
находимся на рынке, где выбираем и нахваливаем понравившийся товар.

Бог снисходит к
нашей слабости. Он показывает Свои преимущества, являет Свою силу и
любовь. Но все же надеется, что однажды
мы сможем называть Его иначе – не лучшим из лучших, не первым из многих, но Единственным.

Бог сперва
открывается как Лучший, но потом — как Единственный. Для детей Он – Чемпион,
который должен показывать мускулы и побеждать
в состязании с конкурентами.

Для взрослых и зрелых
Он – Тот, Кто Есть.

Других просто
нет. Все, что есть, — Он. Им я есмь, и для Него.

Нет нужды
сравнивать, доказывать, проверять, отстаивать наш выбор. У нас выбора нет. Он
есть до нашего выбора, Он сам определяет наш выбор как единственно верный.

Есть Он, а с Ним
– мы. Он есть, потому есть и мы.

Мы любим Его и
поклоняемся Ему не за что-то, а потому что Он есть. Как Единственный и
Настоящий.

Он добрый, потому
Он и есть Добро. Он истинный, потому что Он и есть Истина. Он живой, потому что
Он и есть Жизнь.

Он Лучший, потому
что Единственный.

0
0
1
258
1510
ASR
29
7
1761
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Он Бог, потому
что других нет.

Майдан, Путин, Трамп и Царство

11 марта, 2017
Статьи

За любым значимым
политическим событием и процессом можно разглядеть схватку духовных сил. Одно и
то же событие слуги дьявола и слуги Божьи используют по-своему. Так должно быть
и для нас, людей. Христиане должны видеть в любом событии возможности для того,
чтобы утверждать власть Царя и Царства. «Ибо со дней Иоанна Крестителя и поныне
против Царства Небес ведется борьба и его разоряют насильники» (Матф. 11:12 в
переводе РБО-2015, ср. с переводом Синодальным).

Кто бы ни присваивал
себе идею, мотив, план и победу, мы можем побороться за то, чтобы все это
осталось за нами, послужило Царству.

Так было в дни
Майдана. Нам говорили: это все госдеп, это олигархи, это провокаторы вас
используют. Но мы отвечали: пусть так, но мы верим, что можем использовать это
все во благо, что Бог может обратить это во благо благодаря нашей ревности,
молитвам и усилиям.

Так может быть и
в путинской России. Несмотря на то, что, казалось бы, он – царь и пишет историю
как хочет, христиане исповедуют господство Христа. Бог может и это обратить во
благо. Если христиане России будут хранить трезвость, бодрость, чуткость духа;
будут дерзать ,молиться и трудиться; будут плыть против течения; будут
отстаивать свою повестку дня; будут верными Царю и Царству.

Так и в США при
новом президенте, ничуть не похожем на ангела. За кулисами много подозрительных
лиц и грязных интриг. Но если американские христиане не будут сдаваться на
милость царя, не будут поддакивать его странным планам, но будут евангельским
противовесом, будут просить у Бога явить Его Царство, силу и славу, то случится
чудо.

Чудо случится
даже тогда, если мы не будем дерзать, молиться и трудиться. Божий план всегда
торжествует над планами людей и темных сил. Но мы своим робким духом может
отложить Божье чудо и обречь себя на великую скорбь.

0
0
1
296
1823
ASR
37
4
2115
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Все можно воспринимать
иначе, если доверять Богу и видеть во всем Его Царство. «Ибо нет другого, кроме
Тебя; и нет твердыни, как Бог наш… ибо не силою крепок человек. Господь сотрет
препирающихся с Ним; с небес возгремит на них. Господь будет судить концы земли»
(1 Царств 2:2,9-10).

Реформация и «секулярный апокалипсис»

9 марта, 2017
Статьи

Христианские
культурологи Роберт Джустра и Алиса Вилкинсон обращают внимание на то,
насколько наша культура обеспокоена грядущим концом. «Наша фиксация на конце
мира (и нас самих) – сама по себе знак конца цивилизации» [8, 2]; более того, настолько, насколько мы рисуем подобные
мрачные сценарии, мы становимся «авторами нашего собственного разрушения» [8, 3].

Собственно, это и
означает «секулярный апокалипсис», апокалипсис по нашему, человеческому
сценарию. Такой апокалипсис никак не обнаруживает какого-либо смысла, не
открывает никакой истины. В отличие от христианского апокалипсиса здесь есть
лишь разрушение, т.е. саморазрушение, самоубийство. Секулярный апокалипсис оказывается всего лишь
антиутопией. Поэтому задача христианской
мысли состоит в том, чтобы «вернуться от антиутопии к апокалипсису» [8, 4].

Данный анализ следует в
русле идей Чарльза Тейлора, у которого «секулярная эпоха» начинается сразу же
за Реформацией: «Расколдовывание мира, Реформа и личная религиозность – все
двигалось в одном направлении. Общество переосмысливалось как совокупность
индивидов» [5, 234]. Все силы сошлись в одном антропоцентричном порыве: “Движущая
идея и сила Реформации и Контрреформации” заключалась в том, что “религия все
более превращалась в предмет напряженного личного выбора” [5, 230].

Если вера – предмет
напряженного (!) личного выбора, то здесь открывается не один путь, а
несколько, становится возможным многое, если не все. Но рано или поздно эти
возможности начинают блокироваться в целях общественного порядка, а также
порядка рационального и прагматичного. Человек не может остановиться в
расширении своих прав, он не может не стать богом, хозяином своего закрытого
мира. Человек настаивает на своем собственном порядке, антропоцентричном,
имманентном, причем обосновывает его с одинаковой легкостью как религиозными,
так и антирелигиозными аргументами. И логика нарастающей секуляризации, и
логика продолжающейся Реформации сошлись в том, что «В результате радикальной
имманентизации возник мир, в котором “общественная и цивилизационная структура
сдерживает или блокирует некоторые религиозные пути, на которых возможны
встречи с трансцендентным, и способы его присутствия в жизни людей» [5, 382]. Сегодня
мы называем этот порядок секулярным, но в него заключены, встроены, вписаны
многие реформаторские идеи.

Вот лишь некоторые из
парадоксов, которые демонстрирует секулярность в обращении с идеями Реформации.
Освящение повседневности заканчивается не торжеством святого посреди обычного,
но торжеством повседневности над святым, утилитаризацией и банализацией святого.
Оправдание мирской жизни в ее связи с Богом переходит в обожествление мирского
порядка вне какой-либо связи с Богом. Апология личной веры незаметно вырождается в культ личной веры, культ своей личности. Сказать, что свято все, — не
значит ли сказать, что ничего не свято? Не размывает ли весь порядок доведенный
до крайности принцип всеобщего священства? Не распадается ли община, если
каждый толкует Библию сам себе? Не ушли ли мы слишком далеко от традиции, не
разрушили ли ту плодородную почву, на котором только и могли расцветать
индивидуальность и плюральность?

Секулярность сделала
возможным то религиозное многообразие, в условиях которого есть место всем нам
разным, в том числе и евангельскому протестантизму. Отрицать ее достижения и
звать куда-то назад означает тем самым лишать
себя всех достигнутых прав и свобод.

Сложность в том, что
секуляризация разворачивается таким образом, что сперва разрушает стены и дает
свободу, но потом разрушает и основания свободы, делает ее безосновной,
безудержной и агрессивной. Толерантность к разномыслию переходит в
толерантность к ереси и глупости, а затем прокладывает путь к манипуляциям и
циничной пропаганде. Как писал в тридцатые годы Бонхеффер, «Поскольку
отсутствует доверие к истине, то его место занимает софистская пропаганда» [1,
112]. Теперь мы знаем это не только на немецком и советском, но и на свежем
российском опыте.

Что нужно переосмыслить
в секулярности, чтобы ее опыт мог быть сохранен и применен? Если ее истоки и
смыслы в Реформации, если они так связаны одной эпохой, то что будет определять
новую эпоху, что открывается за пределами секулярности? Предел секулярности не
есть ли предел Реформации? Что нужно переосмыслить в истории Реформации, чтобы
ее наследие могло стать частью новой эпохи?

Лучшая из возможных
судеб той, исторической Реформации – возможность стать частью новой, большей
Реформации, в которой будет место новому религиозно-культурному синтезу, новому
сближению церкви и общества, новому, глубинному и радикальному их
преобразованию. Ведь европейская Реформация с ее пятисотлетним опытом – не обязательно
общий путь, возможно это лишь один из возможных путей, этапов или ответвлений в
развитии церкви и общества.

Мы до конца не понимаем,
какие механизма были запущены Реформацией, что понимал и планировал Лютер и
другие реформаторы, а что начиналось и развивалось помимо их воли или даже
вопреки. Историк Бред Грегори формулирует вопрос о «непреднамеренной
Реформации» [7], каковой считает собственной секулярность как новое состояние
мира. Он указывает на те судьбоносные для современности последствия Реформации,
которые вряд ли могли часть реформаторской программы. Тем самым Реформация
церкви назаметно перешла в непреднамеренную Реформацию мира, сформировавшую
модерность со всеми ее противоречиями (среди которых гиперплюрализм в
религиозной и социальной жизни, эрозия общих оснований и целей, безудержное
потребительство). Грегори подчеркивает разрушительный характер Реформации,
которая оборвала религиозные связи, скрепляющие средневековое общество, и оставила
нам в наследство общество фрагментированное; причем либеральные общественные
теории, идеалы демократии и рынка, успехи науки и техники более не способны
удерживать эти фрагменты вместе.

Очевидно, что если его критика
современного мира более чем обоснована, то понимание места и роли Реформации в
генеалогии современности не может быть столь простым и однозначным.

На чрезмерные упрощения,
превращающие реконструкцию Грегори в тенденциозную схему, обращает внимание протестантский
богослов Эфраим Раднер, оспаривающий лежащий в основе католико-протестантской
полемики сильный тезис, будто для протестантизм характерен решительный сдвиг от
авторитета (коллектива, традиции, закона) к приватному суждению и даже к
анархии индивидуальных мнений. Вот типично «католический» ход мысли: «Если в
качестве критерия в доктринальных дебатах люди обращаются только к Библии,
тогда дебаты с необходимостью опускаются до уровня бесконечных споров.
Поскольку все эти споры становятся нетерпимыми, формируются такие социальные
структуры и интеллектуальные обычаи, которые обесценивают сам предмет
дискуссий, прежде всего само Писание и доктрину, а затем и религию как таковую.
Изнутри этой динамики возникает моральный релятивизм, самооправдание и
потребительство» [9].

Безусловно, протестанты
могут ответить, что Реформация вернула нам личность в ее сознательности,
свободе и вере; а как личность распорядилась всем этим – это другая история. Но
главный вопрос Раднера вовсе не в этой полемике по поводу идей. Да, в
Реформации что-то пошло не так. Но это что-то не обязательно связано с
правильными или неправильными идеями.

По Раднеру, основной
проблемой позднесредневековой церкви был упадок любви, а не доктрины; кризис
каритативный, а не богословский. И Реформация ошиблась уже в том, что отвечала
не на тот вопрос, не на ту проблему. «Мое прочтение истории модерности таково:
здесь идет речь об утрате практической любви, а не доктринальных
недоразумениях» [9]. Колонизация и раздел мира, конфессионализация и
религиозные войны – важные составляющие этой генеалогии, усиливающие секулярный
тренд, превращающие его в безальтернативный.

При этом не стоит
забывать о том, как послереформационное христианство корректировало стихийное развитие
глобального мира посредством мощных миссионерских движений, просвещения и
благотворительности.

0
0
1
935
7376
ASR
153
17
8294
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Именно сила практической
любви будет определять будущее христианства и мира, но никак не доктринальные
споры между конфессиями или крестовые походы против секулярности. Запрос на
деятельное, каритативное христианство может быть одним из самых важных
откровений уходящей эпохи.

Список цитируемой литературы

1. Бонхеффер, Дитрих. Этика.
– М., 2013.

2. Гайденко П.П. Время.
Длительность. Вечность. Проблема времени в европейской философии и науке. – М.,
2006.

3. Иоахим Флорский.
Согласование Ветхого и Нового Заветов // Антология средневековой мысли.
Теология и философия европейского средневековья в двух томах. Т. 1. – Спб.,
2001.

4. Нувен, Генри. В радость
обрати мой плач. Через трудные времена – с надеждой. – Киев, 2013.

5. Тейлор, Чарльз.
Секулярна доба. – К., 2013.

6. Юнгель, Эберхард. О
смерти живого Бога (богословский этюд) // Сравнительное богословие: немецкий
протестантизм XX века. Тексты с комментариями. – М., 2009. — С. 512-537.

7. Gregory, Brad S. The
Unintended Reformation. How a religious revolution secularized society, 2012.

8. Joustra, Robert;
Wilkinson, Alyssa. How to survive apocalypse, 2016.

9. Radner, Ephraim. The Reformation wrongly blamed // First
Things, 2012.

0
0
1
107
852
ASR
17
1
958
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Включите свет

8 марта, 2017
Статьи

Бог
есть свет (1 Иоан. 1:5). Это короткое предложение говорит о Боге очень и очень
много. Причем так, что всем становится понятно. Особенно нам, хорошо знающим по себе частые отключения электричества, томительное ожидание в темноте, детскую радость вновь загоревшейся лампочке.

Если
Бог — свет, что это говорит о Нем? Он не может быть злым. Он не скрывает себя.
Он доступен каждому. Он просвещает, открывает истину. Он показывает путь.

На
что похожа жизнь без Бога? На бесконечную ночь. На город, огни которого враз
погасли. На догорающий фитиль свечи.

С
Богом все озаряется светом, с Богом возвращается жизнь. Это похоже на радостное
солнечное утро, когда все приходит в движение, когда хочется выпить кофе,
надеть свежую сорочку, улыбнуться каждому и сказать: «Доброе утро!».

Для
многих утро не наступает. Достаточно проехать в метро и посмотреть на лица
людей. Ночь не заканчивается. Люди не просыпаются.

Целые
народы живут в кромешной тьме неверия и отчаяния. В окнах, душах, телевизорах —
чернота лжи и жестокости.

Люди
привыкли жить без света. Но разве это жизнь?

Евангелист
Иоанн говорит нам, что свет побеждает: «И свет во тьме светит, и тьма не
объяла его» (Иоан. 1:5). И этот свет – сам Христос. Я очень люблю этот стих. В нем есть уверенность, сила, спокойствие. Все то, чего нам не хватает.

Увидительно,
сколько света можно найти в каждой строчке Евангелия.

0
0
1
184
1055
ASR
8
2
1237
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Еще
более удивительно и печально, что мы лишаем себя этого источника света. На
самом деле, мы боимся этого света, потому что он обличает и судит нас.

Разве не похожи мы на тех людей, что сами себе выключили свет?

Реформация как апокалипсис

7 марта, 2017
Статьи

Реформация не может быть
понята только лишь исторически, она должна быть понята апокалиптически.
Осмысление Реформации как события осевого для истории мира (эпоха позднего Возрождения вполне может быть названа вторым осевым временем) требует более внимательного отношения
к судьбе мира секулярного.

Реформация церкви является откровением для мира. Но
и мир после Реформации является настоящим апокалипсисом.

0
0
1
121
705
ASR
13
3
823
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Реформация начинается с
попытки церковного обновления, но довольно быстро переходит в обновление всего
мира. Это обновление связывалось с интенсификацией духовной жизни, но
парадоксальным образом оборачивалось ее секуляризацией.

Сегодня мы не можем
отрицать закономерность и значимость
Реформации, но также не можем закрывать глаза на ее неудачи и
противоречия. В огне Реформации рождался (пост) секулярный мир, но там же
начиналось и глобальное христианство.

Как это совместимо?

О чем это может нам
говорить?

0
0
1
18
107
ASR
2
1
124
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Как мы должны
скорректировать свое понимание Реформации в свете ее последующего развития и
всех сопутствующих противоречий?

0
0
1
43
254
ASR
4
1
296
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE

Что может быть дальше,
за этим историческим порогом, где Реформация еще отмечает свой юбилей, но уже
не имеет сил на новое историческое творчество; где секулярность переходит в
неопределенность постсекулярности; где усталость постхристианской цивилизации
встречается с неистовым натиском ислама?

Наш постмодерн завершився Майданом, епілогом стала війна

6 марта, 2017
Статьи

russ.ru 2015

«Революція
гідності» на Майдані та подальша війна на сході України стали знаками нової
епохи, що виникає на руїнах регіональної пострадянської цивілізації і
глобальної постмодерної культури.

Україна
і світ після Майдану стають іншими. Нова реальність виникає і переживає
становлення. Теологи назвали б її emerging reality, а її статус окреслили б як
такий, що «вже є і ще немає». Застосування теологічного інструментарію зовсім
не випадкове. З огляду на те, що пояснювальний потенціал філософії та суміжних
наук був обмежений горизонтом постмодерності, неможливо осмислити зсередини
вихід за ці межі. Вихід у нове і навіть саме уявлення нового під силу лише
пророкам і теологам. До того ж визначальну роль в аналізованих подіях відіграв
релігійний, зокрема християнський, фактор.

Отже,
Майдан і війна в Україні стали завершенням пострадянськості, яка, як і
постмодерн, виглядала нескінченним транзитом, нескінченною дорогою, що вела у
безвихідь.

Після
багаторічних блукань зачарованим колом, після сумнозвісної багатовекторності,
Україна обрала західний напрямок, повернення до Європи, яка до того часу вже
змінилася – стала постліберальною і постхристиянською. Як заявляли незадовго до
Майдану глави українських конфесій, «майбутнє України природно обумовлене нашим
історичним корінням – бути незалежною державою в колі вільних європейських
народів. […] Цілком зрозуміло, що сучасна об’єднана Європа має не лише
здобутки. Чимало в ній того, що потребує змін чи виправлення […] Знаємо, що у
цій справі в Європі в нас є багато однодумців, з якими ми готові об’єднати
зусилля» (Зі «Звернення Церков і релігійних організацій до українського народу
щодо дискусії про європейські цінності в Україні», 30 вересня 2013 року).data-blogger-escaped-comment-[if
!supportFootnotes][1]data-blogger-escaped-comment-[endif]

Альтернативою
«Європи» був «русcкий мир» – вибухова суміш пострадянськості та московського
постправослав’я. Таку альтернативу рішуче відкинули, Майдан підтвердив і
закріпив європейський вибір України. Духовно-соціальною базою цього руху став
проєвропейський альянс усіх основних українських конфесій, або, як назвали їх у
Москві, «уніатів, розкольників і сектантів». «Православ’я» (по суті, «політичне
православ’я») «русского мира» зазнало символічної поразки.

Виходячи
із зони тяжіння пострадянської-постправославної імперії «русского мира»,
Україна стає окраїною Європи. Захід України переходить у «Захід», зливається із
«західною цивілізацією»; на східному кордоні починається хаос.

Доводиться
згадувати, що життя на кордоні під силу тільки сміливим козакам. Таке пограничне
життя гостро потребує цінностей свободи і солідарності, соціальних типів
«вільнолюбного» і «жертовного» заради спільної справи, громадянського суспільства
козацького типу – військово-демократичного, неієрархічного,
народно-християнського.

Зманіженому
й ослабленому Заходу доведеться визнати, що «православне» варварство «русского
мира» є реальним і небезпечним, що світ зовсім не цивілізований і навіть не
колонізований. Хаос – зовсім поряд, і він загрожує крихкій західній
цивілізації, яка була вибудувана на християнських началах і майже забула про
них, на превеликий жаль.

Псевдохристиянський
«русский мир» загрожує постхристиянському західному світу, і якщо західний світ
не стане християнським знову, він приречений у цій битві симулякрів –
агресивного постправослав’я і толерантного постхристиянства. Тому що агресивне
завжди перемагає толерантне. Агресивний фальш можна перемогти тільки чимось
справжнім. Де воно – справжнє християнство? Воно «виникає» у прагненні до
справжнього, у поверненні до своїх начал, у покаянному оновленні, у відкритості
до інших традицій багатоманітної Церкви.

Центр
«нового», оновленого християнства – не на «глобальному Півдні» чи «Півночі», а
в «середзем’ї», на стику «Сходу» і «Заходу». Такий синтез, таке примирення
традицій розділеного християнства починається в Україні. Україна у складі
Європи не залишиться такою ж, але і Європа стане іншою, її християнство
зміниться. Саме Україна з її синтетичним християнством, із пошуком справжнього,
з пафосом боротьби за свободу може повернути динаміку європейському розвитку.
Україна вірить у Європу в той час, коли Європа сама в себе не вірить. Так,
Україна не вірить у себе. Якби вони повірили одне одному, цей сплав, це
«возз’єднання» змінило б обох, зробило б із них не щось друге – на відміну від
першого, попереднього, а зовсім іншу, третю цілісність.

Окрім
цієї цивілізаційної зустрічі, існує також особлива культурна ситуація. Її можна
окреслити як «кінець постмодерну». Події Майдану стали завершенням «гри» і
початком серйозної боротьби, де відбулося зіткнення не мовних ігор, не
симулякрів, не дискурсів, а життя і смерті, правди і брехні, добра і зла,
свободи і рабства, гідності та ницості. Древні бінарні опозиції підтвердили
свою невипадковість.

Ми
побачили повернення цінностей, дорослішання суспільства, досвід спільного
страждання, реальність героїчної смерті, несподівану жертовність учорашніх
споживачів. Ми зрозуміли, що є «речі», дорожчі за життя – свобода, гідність,
правда, любов. Ми помітили ближнього поряд і зрозуміли власну свободу як
свободу померти за нього – за іншого і чужого – як за друга і брата.

Постмодерн
був транзитом, а не фінішем. І Майдан ознаменував вихід із транзиту в нову історичну
творчість. Це було пробудження зі сну, криваве спокутування минулого,
звільнення через смерть, покаяння в дії.

Реальність
нагадала про себе дзвонами переповнених церков, загибеллю найкращих із нас,
сльозами безпорадності. Не всі, але багато хто відчув, що відбувається «щось
справжнє». І ця впливова меншість, яка пробудилася, виявилася сильнішою, ніж
віртуальна більшість. Меншість стала законодавцем нової моди – на жертовність,
простоту, віру. Не всі змогли і зможуть повторити подвиг, але майже всі визнали,
що бути героєм – «крутіше», ніж жити як споживач; що ризик бути учасником має
перевагу над комфортом диванного глядача. З’явився попит на те, щоб бути
корисним і «великого бажати», захотілося бути потрібним, не тільки отримувати,
але й віддавати.

І,
звичайно ж, для всіх став видимим і значущим фактор віри. Церкви стали
притулком, захистом, розрадою. Спільна молитва всіх конфесій на Майдані
викликала когнітивний дисонанс і у прибічників постмодерну, і в
ісповідників «русского мира». Пострадянські і постправославні люди
врешті-решт вивчили «Отче наш». Люди боролися і помирали з Євангелієм у руках.
Не було ідеології, але досить швидко з’явилася «теологія Майдану». Не було
спільного політичного бачення, однак майже відчутною стала «утопія» Царства Божого
посеред нас.

Постмодерн
мав справу з реальністю симулятивного типу. На Майдані все було справжнім. На
вході ми також були майже симулятивними, на виході – майже справжніми. У такому
сенсі ми вступили в нову культурну епоху – епоху постпостмодерну, коли ми знову
шукаємо оригінали і віримо у справжнє, коли знову відкриті абсолютні підвалини
і є за що помирати, коли знову актуальними стають слова великого реформатора
«на цьому стою і не можу інакше, нехай Бог допоможе мені».

Сьогодні,
певною мірою дистанціюючись від подій кінця 2013 – початку 2014 року, можна
впевнено сказати, що Майдан був завершенням постмодерну, пострадянськості,
постправослав’я, постхристиянства. Ми стали свідками чуда пост-пост-сучасності.
Думали, що постмодерн навіки огорнув нас, але після Майдану ми знову
повернулися у реальність, знову дихаємо повітрям свободи, знову віримо і готові
до бою за те, у що віримо. Майдан розірвав задушливу павутину постсучасності.
Життя продовжується. Сповнюються пророчі слова отця Олександра Меня, що «християнство
тільки починається». Те саме хочеться сказати про Україну і Європу: в єдності з
християнством вони тільки починаються, народжуються і відроджуються, все ще або
знову виникають.

Епілогом
Майдану стала війна, у якій помирає минуле і постає новий світ. Тепер уже не в
київському, а в глобальному масштабі. Не в символічному, а в історичному і
навіть фізичному вимірі. Людина, яку вбили, ніколи більше не стане
постмодерністом. Усіх нас убили – в котлах Іловайська і Дебальцевого, під
обстрілами Маріуполя і Волновахи, у підвалах Слов’янська і Горлівки. Якщо ми
здатні до цього ототожнення, до цієї останньої солідарності з тими, хто загинув
і постраждав, ми не зможемо більше повторювати постмодерністські мантри про
відсутність абсолюту, грати в нескінченні ігри, висміювати віру, розважатися
провокаціями і називати чорне білим так само, як не насмілимося дозволити собі
пострадянську ностальгію, радянські пам’ятники, пісні та свята.

Нову
українську (і не тільки українську) ситуацію вже не варто описувати штампами
пострадянськості та постмодерну, і доки не з’явиться нове визначення, краще
називати її епохою «після Майдану»: тут «після» скасовує всі інші «пост-».

0
0
1
1300
7557
ASR
145
36
8821
14.0

Normal
0

false
false
false

EN-US
JA
X-NONE