«A Future and A Hope». Book reviews

• 11 августа, 2015
• Статьи

«

Great book! For the first time Western and Eastern missional educators have joined hands to write a book on the state, challenges and future of the Church and her mission in Eastern Europe. It is a well researched and exceptionally well presented work, which will stimulate further academic and nonacademic discussions. Some of the the authors perspectives are challenging and even provoking. We will do well to listen to them carefully. The future of Evangelicals in Eastern Europe will depend on our ability to face challenges instead of avoiding them and find answers to difficult questions instead of keeping quiet in false hope that time is the best solution to all problems. Eastern European leaders as well as western European mission leaders must read this book.» – Dr. Johannes Reimer

«The book is a response to the present crisis in both, church and society, in Eastern Europe, however, it points to the future hope. Both is important: to look back and to look ahead to the changes that happen and those that still need to happen in church, society, theological education, and mission. Reading the book will challenge and widen the reader’s understanding of the mission of God and his people in the region. The book raises relevant and needed questions that the whole body of Christ needs to answer together.» — Dr. Peter Penner

«Whilst there is (as might be expected) some excoriating criticism of Russia and of the contemporary Russian Orthodox Church, this does not lead the authors to reject Orthodoxy out of hand. They draw on the history of Russian and Ukrainian Evangelicalism in thought-provoking ways, for instance in their comments about the presence of the Orthodox ‘third Rome’ ideology in earlier evangelical leaders such as Prokhanov and Martsinkovsky. This serves to underline their stress on the extent of Orthodox influence on the Evangelical mindset in the region. Accordingly they encourage Evangelicals to seek to relate to Orthodoxy, but by deploying a historical perspective rather than one which is shaped by Orthodoxy’s current political standpoint. Evangelicals and Orthodox, they argue, share a common history, in which each can be seen as supplying what is lacking in the other. There are aspects of their argument which I might see differently, but my only real problem with the book is that it is written in a dense and jargon-filled style; it reads as though the readership they have in mind is that of fellow academic theologians. We need to be getting the message across as clearly and unambiguously as we can, and to several different audiences: ministers, ecumenists, denominational leaders and theological educators – not forgetting those outside the ecclesial structures whose calling it is to ‘dream dreams’ and ‘see visions’ of what could be, under God. I wish this book – and the vision of its authors – wide influence.» — Dr. Tim Grass

«This backgound is vital for contextualizing the book and the moment of its appearance. A much broader readership in the west and in Russia/Ukraine will benefit greatly from this effort at taking stock. Readers should keep the background in mind as a way of imagining the deeper grounds for the critiques, for the forthright visions for the future, and for the likely obstacles to a positive reaction in a variety of circles. It is really a very important book, worth reading carefully and taking copious notes as I did, and doing something about it: join the conversation, the dialogue, to try to hear the range of agonies of those in the conversation who respond aggressively or dismissively.» — Dr. Walter Savatsky

Миссия как вызов быть уместным (продолжение)

• 5 августа, 2015
• Статьи

Продолжение

Во-вторых, наша миссия должна быть скромной и одновременно дерзновенной – мы призваны быть влиятельным меньшинством. Меньшинством, но влиятельным. Это понимание пришло ко мне в 2008 году, а в 2010 году вышел мой сборник с одноименным названием. Такое словосочетание мне казалось честным, правдивым и осторожно-оптимистичным, хотя для наших церковных лидеров оно выглядело пораженческим, заведомо ущербным. Насколько же я удивился и ободрился, услышав подобные фразы на Третьем конгрессе Лозаннского движения в Кейптауне.
У нас нет выбора – мы должны признать, что нам отведена роль меньшинства. Не только обстоятельствами, но и самим Богом. У нас нет выбора – быть меньшинством или большинством. У нас есть выбор иного плана – быть влиятельным меньшинством либо подвергнуться ассимиляции.
Что значит быть влиятельным? Как мы можем сохранить себя среди более сильных групп и титульных культур? Нам нужно знать свои преимущества, предлагать эксклюзив, быть сильными мягкой и светлой силой, всем нужными, другими, неотмирными, принципиальными и при этом мудрыми.
В условиях враждебной среды нам нужно быть готовыми не только к развитию своих структур и амбициозных проектов, но и быть церковью в церкви, евангельской сектой в православии и исламе, крепкими в убеждениях и сильными любовью маргиналами. С одной стороны, от меньшинства требуется готовность к гонениями и безумию: «Ибо я думаю, что нам, последним посланникам, Бог судил быть как бы приговоренными к смерти, потому что мы сделались позорищем для мира, для Ангелов и человеков. Мы безумны Христа ради» (1 Кор. 4:9-10). С другой стороны, — активность и оптимизм: «Вот, теперь время благоприятное, вот, теперь день спасения. Мы никому ни в чем не полагаем претыкания, чтобы не было порицаемо служение, но во всем являем себя, как служители Божии, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах…» (2 Кор. 6:2-4).
И тогда меньшинство становится влиятельным: «Мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем» (2 Кор. 6:9-10).
В-третьих, наша миссия должна быть разносторонней и всесторонней, мы должны видеть все аспекты стороны, выбирать актуальные направления, но не терять из виду целостности. Какая миссия ожидается сегодня от нас – свидетельства, христианизации, трансформации, сострадания, примирения, солидарности, обличения? Подумайте о том, где у нас болит сильнее всего. Миссия будет ответом на эту боль.
Быть примирителями – эту задачу я принимаю как императив сего дня для украинских христиан. Разделена не только Украина, разделен весь мир – социально, политически, культурно, религиозно.
Миссия примирения создает сообщество мира, упраздняя границы и фронтовые линии. “Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое. Все же от Бога, Иисусом Христом примирившего нас с Собою и давшего нам служение примирения, потому что Бог во Христе примирил с Собою мир, не вменяя людям преступлений их, и дал нам слово примирения. Итак мы — посланники от имени Христова, и как бы Сам Бог увещевает через нас; от имени Христова просим: примиритесь с Богом. Ибо не знавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех, чтобы мы в Нем сделались праведными пред Богом” (2 Кор. 5:17-21)
В-четвертых, миссия должна быть экуменичной, я бы даже сказал еще и другое слово – католической. Т.е. она должна быть по охвату вселенской, всеобщей, единой. Как Церковь может быть такой? Она сможет вместить всех только тогда, когда откажется от своих стен. Она сможет стать безграничной и совпасть в своих пределах с Царством только тогда, когда откажется от границ и пределов.
Конфессиональные границы ограничивают наши возможности и закрывают от нас масштаб Божьих деяний в мире. Если мы сможем задать вопрос, «где границы Церкви?», то легко найдем близлежащий ответ: «их нет и быть не должно». Для людей Церкви, осознавших себя как людей Царства, предстоит совершить важнейшее открытие: у нас гораздо больше союзников, чем мы можем ожидать. В любом месте мы сможем услышать голос: «У Меня много людей в этом городе» (Деян. 18:9-10).
В-пятых, миссия нужна не только им, но и нам, не только миру, но и самой Церкви. Мы не только отдаем, сколько получаем, не столько жертвуем, сколько торжествуем, не столько учим, как учимся.
В конце концов, мы должны понять: наше присутствие среди людей гораздо важнее их присутствия в нашей церкви. Поэтому стоит быть внимательными и to look for the kingdom of God in the streets.
В-шестых, миссия должна быть готовой к постоянным переменам, ни одно приключение не должно оказаться странным (1 Петр. 4:12). Нам нужно научиться жить в условиях постоянной нестабильности, когда безопасного места, нет христианской территории, нет прогнозов и стройных планов, нет гарантий и уверенности.
Нам надлежит ответить на вопрос, как головокружительные перемены в обществе меняют наше самопонимание, темы и формы миссии? Как в них открывается и действует Бог? Как через это мы можем лучше понять Его миссию и наше место в ней?
Разумеется легче и интереснее видеть успех и прогресс и говорить о Царстве Божьем изнутри такой ситуации. Но сегодня предстоит думать и отвечать о другом – как Бог действует в ситуациях войны, несправедливости, хаос, морального упадка, религиозных конфликтов? Какое будущее мы можем увидеть сквозь эти мрачные дни? Говорят, что тот, кто знает будущим, тот управляет историей. Как социальные события являют нам торжество Царства в истории? Какая оптика помогает нам видеть события в правильном свете? Как миссия Бога реализуется в этих противоречивых процессах и что мы можем сделать со своей стороны?
В-седьмых, миссия как вызов сталкивает нас с невозможной возможностью Встречи и Дара, которые трансформируют нас и которые могут стать единственно ценным содержанием нашего миссионерского слова и дела.
Что значит для христианина и Церкви в целом выполнять свою миссию? Это значит быть свидетелем события Встречи и преображающего опыта Присутствия. Опыт как никогда ценен, отвлеченные аргументы как никогда девальвированы.
Все, что мы можем сказать – это рассказать о полученной Божьем даре, о чуде спасающей и преображающей Благодати. Суть, предмет и задача миссия – за пределами исторической логики, экономической выгоды и политической целесообразности. Дар – то, что вносит разрыв, вызывает изумление и открывает невозможное как все-таки реальное.
Если у меня нет ясности в понимании, эффективной стратегии и надежных планов, у меня остается Дар, полученный свыше, которым я могу поделиться. Если у меня нет прощения как моего прощения, у меня есть прощение как полученный дар. Если у меня нет понимание как моего понимания, у меня есть понимание как полученный дар.
Моя пустота и моя нищета наполняются и восполняются Даром. Все, что я могу сделать – делиться Даром и свидетельствовать о Дающем.
Я выделил семь ключевых для сего дня характеристик миссии как вызова. Конечно же, их может быть гораздо больше. Но и этот семисвечник дает нам достаточно света, чтобы увидеть свое призвание и свое же несоответствие ему. Но главное не в нас, в этом свете мы должны задуматься о Боге и Его миссии, чтобы лучше понимать Его и быть соучастниками Его грядущего Царства.

О духовности и Духе

• 4 августа, 2015
• Статьи

Духовность как проявление Духа

Мы живем в мире вещей и мыслим все как вещи. В том числе духовность. Мы говорим, что духовность есть у кого-то, или кто-то ей обладает. Но духовность – это не вещь, не собственность, это нечто, нам никак не принадлежащее, но свободно проявляющееся в отношениях.
Т.е. это не вещи и даже не люди, но отношения. Уточню, это отношения, преображенные присутствием Духа.
Нет ничего более хрупкого, нестабильного, тонкого, чем отношения. Нет ничего более драгоценного. Самая дорогая вещь дешевле отношений. Как говорил Ремарк, «Все, что можно получить с помощью денег, — дешевое». Отношения дорогие.
Дух, который наполняет нас и наши отношения, предельно самостоятельный, своевольный. Он дышит, где хочет. Когда хочет, приходит, и так же уходит. Мы не можем удержать Его, присвоить. Есть Он – есть духовность, нет Его – ничего не поделаешь.
Когда люди говорят о христианах как о духовных, я не знаю, плакать мне или радоваться. Потому что если за нами не замечают Духа, мы делаем что-то не так, мы отвлекаем внимание людей от самого главного.
Итак, духовность – это проявление Духа в отношениях человека к себе, другим, миру, Богу. «Проявление» означает, что нечто духовное, невидимое, божественное, становится заметным для людей. Можно использовать и более привычное для богословов слово – воплощение. Бесплотное становится плотью, обретает узнаваемые материальные очертания, становится доступным для вопросов и контактов.
Быть духовным – значит позволить Духу действовать в нас, изменяя мир отношений, делая Бога зримым, воплощенным, проявленным.
В этом смысле можно согласиться с Паулем Тиллихом, что Бог как Дух – не особая реальность, но глубина нашей реальности. Духовность – особое измерение реальности, глубина жизни, подлинность отношений, чистота мотивов, благость мира.
Мир духовен, потому что создан и поддерживается, дышит и наполняется Богом. И наша задача как христиан сделать эту духовность видимой, проявить ее в максимальной мере, насытить ей наши жизни и наши отношения.
Как это сделать? Прежде всего, принимая духовность мира и истории, благодаря Бога за присутствие Духом здесь и всюду, в прошлом, настоящем и будущем. Мы можем и должны понять духовность как ориентированную на будущее. Духовность дает нам возможность жить свободно, творчески, смело, доверяясь Богу. Духовность связана не столько с каноническими образами прошлого, сколько с вдохновением для будущего.
Духовность пронизывает собой время и пространство – телесное, историческое, культурное, личное, общественное. Для духовного христианина нет недуховных сфер. Мы можем видеть культуру как язык Бога, воплощенные образы бесплотного Духа. Мы можем чувствовать духовность тела. Мы можем переживать прикосновение Духа среди социальных волнений.
Но чтобы чувство Духа и духовные чувства развивались, их нужно практиковать, нужно строить сообщества практикуемой духовности. Я не думаю, что Евангелие заключается в том, чтобы каждого человека сделать духовным. Дух пронизывает наши отношения и создает из нас сообщество, мы ищем Церкви, чаем Царства. И не только, везде, в каждой встрече с любым человеком мы видим Бога между нами. Духовность – это особый режим видения и жизни, когда мы видим жизнь, наполненной Духом, и сами наполняемся Им. Тогда мы начинаем искать в жизни то, что указывает нам на Бога, что соединяет с Ним, что одухотворяет и вдохновляет. Что увлекает меня к глубине? Что отрывает взгляд от земли? Что возвышает? От чего горит мое сердце? Как Бог говорит через обыденные и профанные вещи? Как Он присутствует здесь? Как я и мои отношения с ближними должны измениться в свете Его присутствия? Духовность – об этом.
Итак, сегодня, когда мир становится все более враждебным христианству, нам предстоит заново открыть то, что было известно нашим отцам веры – мы странники и пришельцы, мы нездешние. Но мы не в изгнании, мы в послании. Мы не духовные против мира, мы ищем духовной глубины внутри жизни. Мы не закрываем нашего Бога в церкви, но ищем Его, чтобы быть вместе с Ним, всегда и везде, здесь и сейчас.

Церковь без стен

• 31 июля, 2015
• Статьи

Церковь без стен – образ миссионерский, образ радикальной открытости, образ движения от себя к людям. Открытости и движения не только к людям, но и к Богу. Ведь Церковь не только ищет возможности послужить людям, но также ищет понимания Божьей воли в отношении того, как и кому послужить. Церковь далеко не все знает о том, что и как должна делать, поэтому лучший способ служить – искать Бога и сослужить вместе с Ним.
Бог служит людям, и Церковь приобщается к Его служению. Церковь служит Ему, служа людям. Церковь служит людям, служа Богу. Как ни скажем, получается, что Церковь, Бог и люди чаще всего встречаются там – вне стен.
Церковь без стен исповедует, что Бог – по ту сторону церковной ограды, хотя бывает и по эту. Для Него нет стен.
Бог действует без стен, проходит через стены, и Церковь должна следовать за Ним, должна постоянно задавать вопросы: где Он, что делает, что мы можем и должны делать вместе?
Наша беда в том, что мы слишком озабочены собственным спасением, чтобы замечать и понимать присутствие и действия Бога в мире. Мы эгоистично заняты своей вечной участью либо истиной своей традиции, и во всем видим себя и свои интересы.
Мы строим стены, чтобы удержать в них Присутствие Божье, чтобы присвоить Его себе, чтобы владеть Им и от Его имени властвовать. И тогда мы называем наше место святым, а то, что за стенами – грешным, профанным, секулярным.
Мы ограждаем себя стенами, потому что боимся врагов, чужих и просто других. И тогда мы становимся смелеем, и смотрим на всех сверху вниз.
Мы прячемся за стены, чтобы скрыть свои слабости, усталость, неприглядность. И тогда мы начинаем верить в себя.
Это все о нас, и Бог здесь почти не при чем. Стены – это от нас и для нас. Богу стены не нужны.
Для Церкви стены – знак тождественности («мы это мы»), возможность сохранить себя от внешних влияний. Но любая закрытая система обречена. Поэтому жить будет лишь та Церковь, которая желает расшириться до пределов Царства и совпасть с ним.
Открытость предполагает уязвимость, риск, доверие, принятие, общение. В конце концов, это отдача и жертва. Но это жизнь, настоящая жизнь.
Сегодня мы должны думать не только о выживании церквей как они сложились, но и о более смелом вопросе: какие формы церковности мы должны принять и благословить, чтобы не только выживать, но и полноценно жить и служить.
Какой должны быть форма церковной жизни в условиях антихристианского террора? Какой формат церковного служения отвечает режиму жизни современных людей? Какая форма церковной жизни отвечает требованиям христианского единства и диалога традиций?
Думая об этих вопросах, мы должны быть творческими и радикальными. Мы должны говорить о том, что на смену институтам приходят сетевые сообщества. Мы должны под давлением экономических и политических обстоятельств максимально упростить церковные структуры. Мы должны задуматься о катакомбных формах церковного присутствия в опасных регионах. Мы должны думать об открытых образах христианства, отвечающих очень гибким формам социальной жизни людей. Мы должны думать о синтезах церковных форм и традиций, не исключая того, что на смену узнаваемым конфессиональным формам придут гибридные (такие как евангельское православие или евангельский католицизм, филокатолический протестантизм или филокатолическое православие) или универсальные («просто христианство» или даже нецерковная вера). Например, я вполне серьезно считаю, что самым значимым событием к юбилею Реформации может стать примирение католиков и протестантов. Это было бы самой сильной реформацией – не разделение, а примирение, которое изменило бы и тех, и других, напомнило бы католикам о евангельском, а протестантам – о католическом измерениях веры.
Право и дерзновение на смелые инновации даны самим Богом, заложены Им в основание Церкви. Она принадлежит не прошлому, но будущему, не истории, но Богу. Церковь без стен не ограничена своим прошлым, не определяема посредством ссылок на то, как было; она устремлена в будущее и живет обратной перспективой.
Церковь без стен – церковь свободная и творческая, в и то же время подчиненная делу миссии. Она понимает условность своих форм и безусловность своего призвания.
Отсутствие стен помогает церкви быть Церковью, быть Церковью Божьей и Церковью миссионерской.

Православие и терроризм: необходимость разграничения

• 29 июля, 2015
• Статьи

Предлагая тезисы о «православном терроризме» в дискуссиях о событиях прошлого года, я предвидел упорное отрицание одноименного феномена и сомнения в оправданности столь провокативного словосочетания, потому был готов к возмущениям и даже угрозам. Ведь сегодня каждый, кто называет террориста террористом рискует быть изгнанным из приличного общества за нарушение правил хорошего тона, политкорректности и толерантности. К тому же изгнанием екзекуція может не ограничиться. Любой, критикующий советские мифы, в России называется фашистом и попадает в черный список «врагов народа». Любой, критикующий РПЦ, становится врагом государства российского.
И все же об опасности перерождения Православия в агрессивный политико-религиозный проект стоит говорить больше и громче, прежде всего, ради спасения самого же Православия.
При этом прошу учесть две поправки.
Во-первых, я считаю возмущения моих оппонентов справедливыми и оправданными. «Православный терроризм», проявивший себя в российско-украинской войне, нужно определить в отдельный тип, и, тем самым, отделить от канонической русской православной традиции.
Во-вторых, мой тезис о «православном терроризме» следовал не столько из личной биографии, сколько из систематического анализа многочисленных фактов религиозно мотивированного насилия против «униатов, раскольников и сектантов» да и любых проукраинских и прозападных гражданских лиц на оккупированных территориях. Казалось бы, священнослужители РПЦ-УПЦ должны скрывать свое участие в поддержке российской агрессии и криминальной деятельности сепаратистских республик. Но на параде новейшей военной техники в честь 9 мая (70-летия Победы в так называемой «Великой Отечественной войне») за спинами лидеров сепаратистов можно было видеть ликующих епископов УПЦ. В то же время предстоятель УПЦ митрополит Онуфрий демонстративно отказался встать, когда украинский парламент поднялся почтить память погибших в Донбассе украинских воинов. Это более чем красноречивые факты, так что «православный терроризм», как и политическая ангажированность РПЦ в целом, – «секрет Полишинеля». Это не моя дерзкая гипотеза и не комплекс пострадавшего, а лишь простое обобщение уже известных фактов.
Обе поправки лишь усиливают тезис о наличии феномена «православного терроризма» и правомерности соответствующего концепта, но предлагают не расширительное, а ограничительное применение. Иными словами, я вовсе не хочу сказать: все православные РПЦ – террористы. Я хочу сказать несколько иное: факт «православного терроризма» (православной легитимации и освящения терроризма, направленного против «западников» и «инославных») требует от Православной Церкви определения по отношению этому феномену, говоря иначе – собственного, внутреннего расследования и решительного отмежевания.

Западному миру стоило бы знать больше о настоящем состоянии мирового и местного Православия. Оно занимает не второе, а третье место среди конфессий, уступая католикам и протестантам. К тому же мировое Православие внутренне разнородно, и линия РПЦ не является главной. Без украинских приходов РПЦ не сможет хвалиться количеством и силой. Местное Православие также разделено. Изначально и довольно долго «русское православие» было киевским, а затем киевоцентричным. Сегодня РПЦ не представляет всей полноты православных традиций даже в России, а уж тем более в Украине. Более того, есть основания утверждать, что РПЦ — в большей степени сталинский конструкт (проект РПЦ возник в 1943 году как проект политический, а точнее внешнеполитический), чем наследница хотя бы одной из древних православных традиций. И каноничность здесь мало что значит. Поэтому остается вопрос: что именно мы понимаем под обобщающим словом «Православие» и кто его представляет, кто вправе говорить от его имени?
В этом контексте моя критика может сослужить Православию добрую службу, поскольку относится к превращенным, ложным, агрессивным формам и предупреждает об опасном для всех процессе перерождения Православия.
Конечно, возникает вопрос: почему сама РПЦ не спешит отделить себя от ложных форм и террористов, отлучив от Церкви священников, благословляющих иконы Сталина и Путина, ополчения сепаратистов и российские войска на войну против Украины?
К сожалению, спикеры РПЦ позволяют себе говорить об исламском джихаде, но о джихаде православном хранят заговор молчания
После серьезных философско-религиозных дискуссий двадцатого века тезис о прямой связи между религией, политикой и насилием стал общим местом. Но принять и применить этот тезис к себе, к своей традиции, рискнули немногие. Апологеты генеральной линии РПЦ охотно рассказывали о взаимопереходах религии-политики-насилия в исламизме или протестантском фундаментализме, неустанно обличали гражданскую религию США и «оранжевую революцию» в Украине. В то же время упорно замалчивался очевидный и вопиющий факт появления политического православия и православной гражданской религии в России и за ее пределами (ни много ни мало – для всех «соотечественников, живущих за рубежом»). Политический проект интеграции евразийского пространства стал праведным делом воссоединения «святой Руси». В интересах России и «русского мира» предлагалось вернуть древние святыни и канонические территории. Чем не православный крестовый поход?
Увы, в нераздельно-неслиянной симфонии с Кремлем РПЦ не могла предложить «новую евангелизацию Евразии» (по аналогии с католическими идеями применительно к Европе), зато благословила новый имперский проект «русского мира».
Объединяя всех русскоязычных православных, «русский мир» стал глобальным проектом, нарушающим привычные границы государств, культур и народов. Выходя за пределы России, «русский мир» и русское Православие становятся агрессивными и опасными.
Тем, кто любит Православие и переживает за его будущее, стоит выяснять отношения не с авторами статей о «православном терроризме», но с теми иерархами и богословами РПЦ, в чьей власти положить конец религиозной вражде, остановить перерождение собственной Церкви и дискредитацию Православия в целом.
Вместо того, чтобы повторять «не все такие», стоит хотя бы попытаться объяснить, почему «таких» так много, а «не таких» так мало. Такой ход защиты характерен не только для православия, но и для ислама: наша религия мирная, а террористы есть везде, но они не мы. Этот аргумент никак не объясняет, почему та или иная религиозная традиций вызывает к жизни свои агрессивные формы, как связана между собой базовые богословские утверждения и их террористические применения.
И еще раз: говоря о «православном терроризме», я акцентирую не его, не «православные подделки», а спрос на аутентичное Православие, свободное от терроризма, евангельское по духу, вселенское по охвату, не самоизолированное от других конфессий, способное к самокритике и внутренней реформации, открытое к Западу и дружелюбное к соседям. Что делать «евангельским православным» или «просто православным» в РПЦ среди православия политического и агрессивного? Стать «церковью в церкви» и явить миру новые образы Православия, на фоне которых «православный терроризм» будет выглядеть маргинальным и постыдным явлением.

Постсоветское пространство как locus missologicus

• 29 июля, 2015
• Статьи

До настоящего момента постсоветское пространство оставалось белым пятном на карте и в истории вселенской Церкви. Все знают о мистере Путине, некоторые знают о его друге патриархе Кирилле, но за этими политическими симфониями христианства не видать, как за деревьями леса. Если и говорят о христианстве, то показывают золоченые купола и фотографии упитанных священников, вспоминают о защите традиционных ценностей и какой-то смутной русской духовности. Вопросы миссии почти не поднимаются. И это при том, что после распада СССР эта территория виделась наиболее перспективным миссионерским полем.
Не думаю, что сегодня любой из нас сходу ответит на вопросы: а в чем стратегическое значение этого региона для истории глобального христианства, почему этим местом стоит интересоваться, зачем нужно инвестировать в развитие местных церквей и служений?
Большинство ответов на эти вопросы будут возвращаться к памятной дате распада СССР, когда рухнула империя зла и упал железный занавес, когда бескрайние просторы Евразии открылись для проповеди Евангелия. С тех пор прошло почти двадцать четыре года, память меркнет, да и одной памятью жив не будешь. Одной этой даты не достаточно, чтобы сложить мнение о положении дел и предложить внятную миссионерскую стратегию.
Ситуация в постсоветских странах заметно изменилась – вместо агрессивного атеизма на арену вышли не менее агрессивные формы традиционных, титульных религий – православия и ислама. Вместо прорабов перестройки к делу вернулись офицеры КГБ, которые хотят не перестроить, а реконструировать советскую империю.
Есть еще одно знаковое событие в регионе, которое недавно прогремело на весь мир – киевский Майдан и последующая война России против Украины. Как бы не хотела Россия постсоветское вновь сделать советским, (пост)советское пространство распадается.
С Украиной Европа может стать вновь христианской. С Европой Украина может стать вновь европейской. Украина без России может наконец стать украинской. Россия без Украины рискует одичать и закрыться, похудеть и озвереть. Без российского православия украинская религиозная карта будет другой. Россия без православия украинского потеряет свое особое место. Это меняет баланс сил и влияний во всей Европе и всей Евразии.
Есть основания полагать, что эти два события прямо связаны, и второе – не менее значимо, чем первое, потому что существенно меняется карта и картина миссии.
Если распад СССР вызвал к жизни обобщающую миссиологию для постсоветских людей как рассеянных русских (т.е. русскоязычных граждан советской империи приравнивали к руссим), то Майдан требует закрыть неоимперский проект «русского мира» и различать национальные миссиологии.
Как оказалось, основные усилия миссий были потрачены на поддержание той духовной общности, которая была унаследована от СССР. Для национальных элит бывших советских республик такие христианские служения и церкви воспринимались как остаточные формы колониализма. Поэтому мы не видим большого успеха национальных миссий.
Евангелие на русском языке прямо указывало на Москву как культурный и религиозный центр (даже если не говорить о политических вопросах). Национальные центры почти не развивались.
Сегодня много критикуют западные миссии за то, что они распространяли не столько Евангелие, сколько западную культуру. Но справедливо также иное: сознательно или нет, они поддерживали постсоветские формы сознания и общности, связанные советской историей и нынешней Россией как преемницей СССР. Так было удобно, схематично, просто, понятно – укрупнить, обобщить, не внимать.
Итак, после Майдана карта евразийского христианства вновь радикально меняется. Постсоветского пространства больше нет. Есть Россия (и Беларусь), пытающаяся удержать соседей в советском нарративе. Есть Украина и Молдова, ориентирующиеся на ЕС. Есть Закавказье, ищущее себя между Евразией и Евроатлантикой. Есть Средняя Азия, пытающаяся маневрировать между постсоветским притяжением и исламским давлением. Все они требуют особых подходов, все говорят на своих языках и ссылаются на свои традиции, уходящие корнями в забытую досоветскую эпоху.
Многоликая Евразия возвращается в историю и на карту миссий, делая ее все более пестрой.
Местные христиане перестают наблюдать за процессами и начинают задавать о них и себе непростые вопросы: «С чем мы возвращаемся? Что с нами произошло, о чем мы можем рассказать и чем можем быть полезными? Что мы намерены делать дальше, есть ли у нас видение для стран и региона в целом?».
Как оказалось, христиане, мечтавшие о конце СССР и религиозной свободе, жившие в те годы надеждой на другую жизнь, в постсоветскую эпоху не думали об альтернативах и жили с обществом одной жизнью. У них не было своих представлений о том, как должно и как могло измениться общество, в том числе благодаря миссионерским усилиям, христианскому просвещению и социальному служению.
Сегодня церкви стали заложниками социально-политического порядка и серьезно разделились по нескольким линиям: сакрализация или десакрализация власти; покорность или сопротивление; порядок или свобода; премиллениаризм или постмиллениаризм; сектантская экклезиология или Царство Божье; солидарность с властью или солидарность с народом; молчаливое большинство или влиятельное меньшинство; империя или национальное государство; нишевое сектанство или национальное лидерство; то же самое или динамичное иное.
События в Украине усилили это разделение. Возвращение религии в публичное пространство не принесло единства национальным церквам, но лишь обострило их отношения.
Ангажированность церквей в социально-политических вопросах оказалась неизбежной, как и вопрос: на чьей стороне Бог? Если нейтральность более не возможна, то какая из сторон правее?
Почти в каждой постсоветской стране церковь обладает высочайшим доверием населения, и любая власть не может этим не пользоваться. С одной стороны, открытая идентичность постсоветского общества приглашает христианские сообщества к участию в формировании обновленной версии культуры и общественной жизни. С другой стороны, все больше проявляется разочарование в политическом христианстве. Высочайшее доверие к морально-духовному авторитету церкви соседствует с недоверием к ее политическим позициям. В поисках духовной опоры народ тянется к церкви, но находит ее уже купленной и политизированной.
Кризис церковных институтов проявляется в двух формах – безразличии большинства и оппозиции меньшинства. Большинство номинально верует, но все больше расцерковляется, теряет христианское содержание и наполняется взрывоопасной смесью народно-православно-сталинских верований. А оппозиционное меньшинство уходит из церквей в “просто христианство” и “около-христианство”, за церковную ограду, в околоцерковный круг, низовой экуменизм, альтернативные сообщества, внутреннюю эмиграцию.
В связи с постсоветскостью можно говорить о постправославии – о конце православной традиции. Атеизм уничтожил институализированные формы христианства. Прерваны традиции, поэтому если и возвращаться, то только в начало, к Евангелию и общению с другими традициями, потому что ортодоксия без кафоличности не представима, а без реформации не осуществима.

Сталинское православие себя исчерпало. Но и евангельское христианство в России не состоялось. Евангельское христианство, созданное по образу и подобию православного сектантства, обречено на выбор — идти за РПЦ одним путем с небольшими виляниями или радикализоваться и стать собой.
Возникает новый спрос на новые версии православия и протестантизма, которые помогли бы друг другу возродить аутентичные формы христианства в сегодняшних условиях почти тотального разочарования в церковных институтах.
Российское христианство находится в глубочайшем кризисе и вряд ли сможет что-то предложить даже своим же прихожанам, еще меньше — окружающему обществу и совсем ничего другим традициям или соседним странам.
Нам нужно строить наши планы и подходы к миссии без иллюзий по поводу загадочной русской души и духовной глубины православия.
Жестоко обманулись те, кто разделял наивные идеи о мессианской роли России. Россия не стала источником духовного пробуждения в Евразии. Все постсоветские годы она была получателем миссионерской помощи.
Лишь избавившись от имперских амбиций и ложного мессианства, христианская Россия сможет пережить свое собственное обновление и послужить своим соседям.
Многие возможности открываются уже сегодня: из разочарования в православии и местном протестантизме может родиться поиск настоящего, аутентичного христианства; из очарования властью и исключительностью может родиться покаяние и смирение; от гордости за историю – разрыв и обновление.
Что можно сделать для России, чтобы она стала иной, более христианской и евангельской в своем христианстве? Поддерживать ростки будущего, лидеров и сообщества, ориентированные на другую Россию, на евангельский образ православия и открытое общество, по меньшей мере на просвещенную монархию и просвещенное православие.
Что можно сделать для других стран Евразии? Разглядеть за «русскими» разных – украинцев, татар, молдаван, белорусов, казахов, ингушей, чеченцев, якутов… Увидеть особость их ситуации, уважить и оценить национальные и локальные культуры, помочь раскрыться самобытным формам христианства, поощрять творческие оригинальные подходы к миссии в особых контекстах, включить их в обогащающие глобальные связи. Народы и культуры Евразии должны стать частью большего – глобального христианского сообщества, преодолевающего постсоветский изоляционизм и создающего возможности совершенно новых встреч и синтезов.
Евразия – нераздельно-неслиянное единство Европы и Азии. Ее значение не в отдельном типе и особом пути, а в пересечениях и соприсутствии. Именно из таких пересечений рождается будущее христианства, обновляется его карта, возникают новые центры и маршруты.

Миссия как вызов быть уместным

• 22 июля, 2015
• Статьи

Миссия Церкви – вызов для самой же Церкви. Не право, но обязанность. Не собственность, но задача. Не целое, но часть. Не данное, но заданное.
Миссия Церкви обретает смысл только в контексте миссии Бога, а сама Церковь – лишь в свете Царства. Т.е. Церковь и ее миссия существуют лишь в перспективе движения к Царству, а не в центростремительной зоне особых церковных интересов.
Миссия напоминает не только о том, что мы как Церковь есть сами по себе, но о том, что мы посланы, отправлены, находимся в пути, в движении, в служении.
Если мы в пути, то должны быть готовы служить на каждом месте и каждой возможностью, ясно осознавая, что ситуация постоянно меняется и мы меняемся тоже.
Этой мысли отвечают несколько характеристик миссии, которые ставят нас в неудобное положение, но зато приводят в чувство и возвращают к себе, к нашему призванию.
Во-первых, миссия должна быть уместной, т.е. быть у-места, приспособленной, внимательной к месту. В своем движении мы не должны спешить и пренебрегать местом. Большинство эффективных миссионеров видят «людей как деревья» (Марка 8:24), т.е. как места неразличимые, неузнаваемые, обезличенные. Бывает еще хуже, когда мы не видим даже деревья, потому что смотрим на мир как из окна скоростного экспресса, несущегося в вечность, а потому за окном – неинтересная сплошная масса.
Между тем, каждое место может быть узнано как особое место встречи, присутствия, действия Бога. И тогда нашей миссий будет движение от места к месту, распознание в разных местах действия Бога и соучастие в нем.
Проснувшийся Иаков сказал: «Воистину, Господь пребывает на этом месте – а я-то и не знал! Как же страшно это место! – сказал он, пораженный ужасом. – Это же дом Бога, врата небес!» (Быт. 28:16-17).
Мы можем и должны повторить эти слова на всяком месте. Лестница связывает небо и землю не в особенном месте, но везде и всюду, где люди ищут Бога и Его Царства «на земле как на небе».
Сегодня социологи и антропологии религии говорят о киевском Майдане как о «намоленном месте» (place of the power), особость которого якобы поясняет произошедшее на нем зимой 2013-2014 гг.
Но теологи и миссиологи понимают, что намоленным местом должна быть признана вся Земля. Каждое место может быть намоленным, и потому наша задача не сводится к ограничиванию сакральных мест как богоспасаемых территорий, но к служению Богу на всяком месте, призыванию Его в самые разные ситуации, удивлению от того, что Он открывается даже там, где мы Его никак не ожидали.
В случае с Майданом, местные христиане никогда не думали о нем, как о святом месте, скорее – о центре политическом, гражданском, национальном. Но Бог действовал там, и в Его действиях соучаствовали тысячи христиан. Теперь мы распознаем Майдан как особое место миссии Бога, Церковь была вынуждена признать это, несмотря на свое упорное нежелание покидать привычные насиженные святые места и свою известную подозрительность к внецерковным сферам общественной жизни.
Американская исследовательница Кэтрин Воннер в одной из своей статей вспоминает о символическом месте-акте в оккупированном Луганске – на захваченном государственном здании была сделана дерзкая, призывно-угрожающая надпись: «Добро пожаловать в ад!». На самом деле такие надписи не редкость – чаще всего их можно видеть на блокпостах боевиков и российских военных.
Такие адские надписи бросают вызов не только мирной гражданской жизни. Это вызов миссии Церкви – способна ли она распознать это адское место территорией Божьего присутствия и своего служения? Можем ли мы, смеем ли мы оспорить у ада это место?
Очевидно, территории военных действий на востоке Украины и в других странах, являются особыми местами, где Бог свершает Свою миссию – вместе с Церковью или без нее. Но не менее особыми местами можно считать рабочие места обычных христиан, с которых могут начаться большие и наиболее радикальные перемены в стране. Не менее особыми местами могут быть тихие молитвенные комнаты, шумные университетские аудитории, рынки и супермаркеты, больницы и тюрьмы.
Если мы исповедуем Господство Христа, то вызов принимает форму выбора: признать каждое место таким, где обитает и действует Бог, чтобы служить вместе с Ним; или же ограничить свое миссионерское присутствие отдельными местами, рискуя там застрять, закрыться, забыться, лишиться тем самым связи с реальностью, жизнью, Богом.
У Церкви есть своя каноническая картография мира, свои места, границы, стены. Но сегодняшний вызов заключается в том, что карты устаревают быстрее, чем составляются. Можем ли мы отложить в сторону церковную Carta Sacra и увидеть весь мир как территорию Царства? Дерзнем ли каждое адское место нашей планеты (а их очень-очень много) осмыслить и принять как locus missiologicus?
Способны ли мы снова выйти в путь, пересекая границы и проходя сквозь стены, оспаривая их разделяющую власть, распознавая и провозглашая Господство Иисуса Христа везде и на всяком месте?
Продолжение следует…

Сумерки Донбасса

• 21 июля, 2015
• Статьи

Пока спорят о том, чей Донбасс, мало замечают, что он уже совсем другой, не тот, что был. Есть лишь его тень, а его больше нет.

Донбасс выпал из истории и цивилизованного пространства — в междувременье и пограничье.
Территории, контролируемые пророссийскими сепаратистами, в Россию не интегрируются, остаются серой, буферной зоной, которой удобно пользоваться, но которую вовсе не выгодно присоединять.
Регион исключен из украинских религиозных процессов, но в структуры российские не включается. При обилии контактов, нет ясности намерений, нет планов и даже прогнозов.
Так в Донецке регулярно проводятся пасторские встречи с руководителями российских церквей, которые привозят “братскую помощью “Новороссии”. Очевидно, что те, кто раздают и те, кто получают такую помощь, не говорят об Украине хорошо. Многие с симпатией отзываются об одноверцах, которые с оружием в руках защищают “молодую республику”.
Чем сможет помочь Донбассу огромная и пустая Россия, в которой евангельских христиан — почти ничего, на грани арифметической погрешности? Вспомнят ли пророссийские украинцы и антиукраинские россияне, что именно из Донбасса шел поток миссионеров в Россию (и никак не обратно)?
Может быть мечты не об этом, а об уровне жизни «как в Москве», о крепком и жирном рубле? И здесь обманулись в жестокой наивности. В России своих депрессивных индустриальных районов — не пересчитать, деревни вымирают, а народ за пределами МКАДа мытарствует как при монголо-татарском иге.
Об этом на Донбассе не думают. Пока стреляют думать трудно. Даже если привык думать. А если не привык — так и вовсе. Все живут ожиданием, что вот-вот что-то само-собой изменится. И не замечают, что все уже изменилось. Донбасс превратился в одну сплошную рану-руину, в том числе осознанными и неосознанными решениями-действиями безразличных христиан. Когда начались центробежные процессы, местные протестанты говорили, что “мы вне политики”, “мы на Майданы не ходим, мы работаем”, “мы граждане неба, а не Украины или России”, “нам все равно, в чью землю картошку сажать”.
И вот стала земля ничьей. И не сажают в нее картошку. И опустели Церкви аполитичных небожителей.
В общинах боятся говорить о “политике” – в какой стране они живут и где хотят жить, как и за кого молиться, как понимать происходящее, что будет дальше.
Произошли необратимые изменения в демографическом, социально-психологическом, культурном измерениях религиозной жизни региона. Люди выпали из цивилизации, культуры, истории.
Это уже не жизнь, это сумерки жизни.
Патриотически настроенные переселенцы из Донбасса вряд ли в обозримом будущем вернутся назад.
А те, что остались, вряд ли наполнят свои Церкви и вряд ли смогут засеять поля. Вряд ли они об этом даже подумают.
P.S. «Ходят слухи, что к осени все вернется назад. Все съедутся в Донецк и все будет как раньше. Подождем еще два месяца», — сам себе не веря, говорил телефоном «оттуда» далекий голос уставшего пастора. Я не нашелся с ответом.

Если брат оказался «брат»

• 10 июля, 2015
• Статьи

http://www.portal-credo.ru

«Есть верный слух» (1 Кор. 5:1), что 7 июля в Симферополе состоялся местный «воссоединительный» съезд евангельских христиан-баптистов. Двадцать восемь крымских общин решили создать региональное объединение в рамках Российского союза ЕХБ. По сему поводу прибыл лично глава РСЕХБ Алексей Смирнов.

Как сообщает Андреас Патц, «Обращаясь к собравшимся служителям, Алексей Васильевич подчеркнул, что инициатива вхождения крымских церквей в российский союз принадлежит исключительно христианам Крыма. Московское руководство движимо лишь желанием помочь единоверцам в процессе регистрации. С тем, чтобы поместные церкви могли беспрепятственно совершать служение и исполнять то, к чему призваны. Кроме этого, глава российских баптистов рассказал о телефонном разговоре с Председателем Союза баптистов Украины, Валерием Антонюком, состоявшемся накануне его визита в Крым. По словам Смирнова он пригласил украинского коллегу на предстоящую конференцию. Тот сослался на плотный график и благословил Алексея Васильевича на поездку и проведение учредительной конференции»

Я связался с президентом Всеукраинского союза Церквей ЕХБ Валерием Антонюком и уточнил насчет «благословения». Ответ был таков: «Как всегда, «братья» подают информацию как им выгодно, односторонне. Почерк российский».

Кавычки братьям поставил не я. И не Валерий Антонюк. Они закавычили себя себя. Братья оказались «братьями».

Можете себя представить, что лидер украинских баптистов проводит «воссоединительный съезд» где-нибудь в Туле и приглашает туда «московское руководство» поучаствовать, понаблюдать, как их общины десятками переходят к более агрессивным соседям. Представляете реакцию? Благословил бы Алексей Смирнов нового пастыря своих уходящих овец? Полагаю, он придумал бы любой, самый «плотный график», лишь бы не участвовать в этом позорном преступлении.

В крымской истории есть два обстоятельства, которые можно расценить и как отягчающие, и как облегчающие.
Первое обстоятельство состоит в том, что разделение в Крыму было давно, и «московское руководство» этим лишь воспользовалось.
Второе заключается в том, что в аннексированном Крыму общинам без регистрации согласно российскому законодательству жизни не будет, к оккупационному режиу придется как-то приспособиться.
Оба обстоятельства отягчающие, потому что создавали давление на пасторов общин, ослабляли позиции и не могли обеспечить свободное самоопределение. Воспользоваться слабостью – подло.
Но эти же обстоятельства можно было разумно использовать для того, чтобы российский союз временно предоставил свою юридическую «крышу» для нормального функционирования крымских общин. Алексей Смирнов мог сказать украинскому коллеге: «Это ваши церкви, но мы готовы помочь им выжить. Не важно, как они будут зарегистрированы, мы их считаем вашими, украинскими. Мы сохраним их для вас, для будущего. Это не грабеж, а помощь».
Увы, этого не случилось. Стадо увели к новому хозяину.
Уже весной 2014 года, когда Крым захватывали подлые «зеленые человечки», «московское руководство» ЕХБ в обход Киева выходило на связь с крымскими общинами и «прорабатывало» их. На съезде РСЕХБ в мае 2014 года уже присутствовали крымские делегаты. Шла ползучая аннексия украинских церквей.
Сегодня тайное становится явным.
***
В 2011 году, в самолете Салехард-Москва, листая журнал Коммерсантъ-Власть, я обнаружил в нем любопытнейший рейтинг «Лизость к телу», результаты конкурса лучших подхалимских высказываний в адрес президента.
Почетное место в списке занял… президент РСЕХБ Алексей Смирнов. Я снова и снова открывал-закрывал журнал и не верил своим глазам. Тогда я назвал это недоразумением. Я до сих пор не понимаю, как порядочный во всех прочих смыслах священнослужитель мог оказаться настолько близоруким в политико-богословских вопросах.
***
Сегодня, когда мою страну рвут на части российские войска и наемники, попы и пасторы, я не столь наивен. Списать такое на недоразумение или невежество больше не выйдет.
«Крым наш» — сказал Путин, «Крым наш» — повторил Смирнов.
Дело, конечно же, не в Алексее Васильевиче, а в той страшной рабской традиции, которая заставляет повторять, не думая.
Но и здесь я более не могу оставаться наивным. Раньше я жалел российских братьев, сочувствуя им как обиженным и угнетенным, униженным и оскорбленным.
Теперь вижу, что слуги Левиафана не только несчастны, но и виновны. Да, они получают сверху по зубам, но при этом оставшимися клыками грызут того, кто ниже, кто слабее, кто беззащитен.
Как оказалось, воспользоваться слабостью соседей и оторвать от них кусок не прочь не только государство российское, но и российские церкви. Это трудно вместить, но с этим придется жить. И чтобы жизнь продолжалась, от наивности придется отказаться.

The War in Ukraine as a Test for the Global Christian Community: A Trial of Solidarity, Freedom, and Peacekeeping

• 8 июля, 2015
• Статьи

Events in Ukraine present not only a cause for concern, but also a powerful challenge to Christian solidarity, lack of which would be a betrayal of Evangelical principles. Solidarity with victims, defense of religious freedom and restoration of peace – these are both needs and opportunities for participation.

First, the war in Ukraine threatens the religious freedom and religious diversity of the country. In the Crimea and the Donetsk and Lugansk People’s Republics, “Orthodox extremism” has become the reigning idealogy and practice. Non-Orthodox confessions are discriminated against and persecuted. Our brothers and sisters are in need of our solidarity and intercession – through monitoring of rights violations, informational support, international advocacy, and financial assistance to the families of the repressed.

Seond, the military action in eastern Ukraine has led to a real humanitarian catastrophe. Dozens of cities destroyed and over 1.5 million people displaced – these are only the visible effects. The scale of the social, cultural, and psychological effects are much more difficult to evaluate. An effective response to these needs would be a coordinated international program of humanitarian aid, as well as the creation of special centers and programs for social adaptation and psychological help.

Third, the war continues not only because someone supports it, but because there is no vision for peace, no formula for reconciliation, and no unity among peacekeepers. Undoubtedly the Church should play a key role in reconciliation, due to the trust of the people. International Christian organizations with relevant experience can be a significant help in the business of national and international reconciliation.

Obviously the new Ukrainian government is not capable of handling the destructive consequences of war on its own. Ukrainian leaders have appealed mulitple times to international institutions for help. In turn, leaders of Ukrainian churches have turned to the international Christian community in hopes of solidarity with their friends and brothers in defending freedom and peace in Ukraine.

***

The tragic events in Ukraine proved to be a harsh test for local churches, and their ability to show solidarity with the Ukrainian people in defense of freedom and peace. Unlike the even bloodier events in Syria, the Ukrainian conflict is set in an Eastern European context, which is what makes it so horrifying: the participants in the conflict are two traditionally Christian countries, one of which is practicing aggression under an Orthodox banner, while the European Christian community is slow in showing solidarity with Ukraine, defending its freedoms, and restoring peace.

What are values worth if no one plans to defend them? If solidarity with the victim, freedom and peace are no longer valued enough to risk well-being for, then after Ukraine another European country could be next. On the other hand, if there is maximal Chrisitan solidarity and empathy towards Ukraine and the defense of its freedom and peace, then this can be the start of a process of regeneration of those same Christian roots, whose obliteration we hear endless discussion of.

Ukraine – as a topic, story, challenge – can change the fate of European Christianity. In turn, the European response to the Ukrainian challenge can change the fate of Ukraine. Ukraine’s perception of Europeans depends on this response – whether they see them as true Christians showing solidarity or as uncaring lukewarm post-Christians. Nothing draws closer than solidarity in trouble. Nothing divides like betrayal in time of need.

Solidarity with the victim, defense of freedom and longing for peace together constitute a worthy Christian response to aggression against Ukraine. They also have a logical and moral consistency, which is worth holding to scrupulously.

First of all, solidarity. Instead of premature talk of reconciliation with the aggressor and his side, it would be better to show solidarity with the victims. Without solidarity with your neighbor, without empathy and all-around support, dialogue about “peace on earth” will be a mere substitute for the main topic. We know not only from life, but also from Scripture, that “peace and security” can replace the truth, just as political correctness, calculated caution, and worldly wisdom can leave the victim without help from his neighbor. If I walk past a wounded man, my calls for forgiveness and peace are not worth a cent.

Secondly, freedom – to live, think and believe differently, as one likes. Today it may seem that freedom has become too cheap, and discussions of it have become banal. However when a real threat to the freedom of one’s neighbor arises, all principles of good neighborlihood and guarantees of help turn out to be empty. We need to remember that if the freedom of Ukrainians is not worth anything and the civilized world allows the strong to take away these freedoms, then not just the fate of Ukraine will be in question, but also freedom as such, including the freedoms of other European countries, some much smaller than Ukraine. At the same time we must keep in mind that we are not only talking about national soverignty – there are other, more fragile personal and group freedoms in question. Expansion of the “Orthodox Russian world” and its “traditional values” threaten religious freedom and the confessional diversity of Ukraine, as well as any Western sympathizers, supporters of human rights, and non-Orthodox Christians.

Thirdly, reconciliation means not only an end to military action, but restoration of relationship, repentance, cleansing, forgiveness, and healing of wounds, memory, and conscience. Unquestionably, reconciliation will not be easy or quick. And without solidarity and freedom, reconciliation won’t be possible even in the long-term.

If solidarity does not protect the victim, then the victim will not only suffer, but will disappear, will be destroyed and wiped from memory. Solidarity does not save from trouble, but helps those who suffer to preserve their subjecthood. Solidarity stands against the self-confidence of evil, allows collective resistance to the aggressor and salvation of the disillusioned victim. If freedom is not defended, then the aggressor will have no one to make peace with, the victor will remain alone, and he, as is well-known, writes history. The battle for freedom only sharpens resistance, and in the end it justifies it. Therefore reconciliation is possible only in freedom, from freedom, and for freedom. Otherwise it will not be reconciliation of free subjects, but rather a defeat of the freedom of the weak by the freedom of the strong, i.e., the crushing and death, the destruction and obliteration of the other free subject.

***

Desperately seeking peace, we can’t forget other important truths, which serve as orientation points along this path. You can’t refuse freedom and you can’t refuse compassion. You can’t win a war by betraying your brother and refusing freedom, you can only lose, while at the same time losing your dignity.

The most dangerous illusion of our time is that by appeasal of the agressor you can avoid war, as though by the suffering of the innocent you can buy prosperity for the rest. “While people are saying, ‘There is peace and security,’ then sudden destruction will come upon them” (I Thess. 5:3).

Christian peacekeeping does not deal in principles and neighbors for the sake of appeasing the aggressor. Peacekeepers know the power of evil, but they also know the power of the solidarity of good people and they value freedom enough that they will never reject it in favor of survival.

The Sermon on the Mount speaks not only of blessings for peacekeepers, but also for the poor in spirit, those who mourn, the meek, those thirsty for righteousness, the merciful, the pure in heart, and those persecuted for righteousness’ sake (Matthew 5). You can see that God takes the side of the poor, those who mourn, the meek, and the persecuted, showing solidarity with them and promising them blessings – the Kingdom of Heaven, comfort, and ruling the earth.

I think that modern peacekeepers should take this same side, as there is no third option. At the same time we need to be merciful towards the other side. There is a need among peacekeepers for a thirst for truth and purity of heart.

***

Events in Ukraine can be seen as a test for our Christianity, in light of modern challenges and long-known Evangelical truths.

At the same time today we need to think not only of Ukraine. Of course, we’re interested in knowing what Western Christians think of events in Ukraine. But what’s even more interesting is something else: what do Western Christians think of themselves in connection with events in Ukraine – how much do they value freedom, feel solidarity, and how ready are they to fight for peace? The question of Ukraine is put to every member of the global Christian community: do I believe in my own Christian principles, am I ready to fight for them, am I capable of seeing Ukrainians as my neighbor and showing solidarity with them in their fight for freedom and peace; what am I ready to do here and now in response to the Ukrainian cry for help?